Фест завершен

[X Santa]

Дорогие друзья!

Поздравляем всех участников и читателей с окончанием феста!
Благодарим всех авторов, переводчиков, артеров и виддеров, которые подаровали нас прекрасными работами! Отдельное спасибо хотим выразить участникам, которые сделали работы на замену.

Список выложенных подарков:
"Заложник", фик для your mr Garlic
"Финал всегда один", рисунок от Котокто для Птица СИРИН
"Запах мандаринов", фик от Illi для Идея
"This one is perfect", клип для барон де К.
"И мир в придачу", перевод от /Melissa/ для Котокто
"Нетерпение", рисунок для Гуамоколатокинт
"Стальная верность", фик от sKarEd для queer deer
"Шаг навстречу", фик для La Calavera Catrina
"Burn My Shadow", фик для tindu
"Книга обещаний на брайле", перевод для Anonim53
"Предел недоверия", для Квисти
"Tell me would you kill?", фик от [Hephaestion] для [L]Sarkana[/L]
"Тоже про любовь", фик от квисти для капитан треники
"Guess who", рисунок от блядские губы макэвоя для Halloween
"Подменённый", фик для Dark_Mousy
"Чего хочет нож", фик для [Hephaestion]
"Прикладная лингвистика", фик для WinterBell
"Расчетливость", фик от Almare для задорный чубчик макэвоя
"Письма", фик от Птица СИРИН для Illi
"О силе информации", фик для Принципы снов
"Let it snow", фик Мистер Фьюри для Almare
"Тонкости дипломатии", фик от Fly! для alexandra bronte
Коллаж, Эрик, Чарльз, Мойра от alexandra bronte для sKarEd
"Прелюдия в ре бемоль мажоре", перевод для Levian
"Хозяин метели", фик от WinterBell для /Melissa/
Стихофик, Эрик/Чарльз от Illi для Мистер Фьюри
"Сonfidence", рисунок для Пушистое Безобразие

Желающие могут раскрыть авторство в комментариях к записи.

Ваши орги.

запись создана: 30.01.2012 в 22:27

---

"Сonfidence", рисунок для Пушистое Безобразие

[X Santa]

Просим прощения, в мешке спрятался еще один подарок!

Для: Пушистое Безобразие
От:
Название: "Сonfidence"
Жанр: post-movie, romance (наверное)
Рейтинг: PG
Персонажи: Чарльз, Эрик
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.

---

Стихофик, для Мистер Фьюри

[X Santa]

Для: Мистер Фьюри
От:
Рейтинг: G.
Персонажи: Эрик, Чарльз.
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.


Чарльз наблюдает за Эриком ежедневно.
Эрик за кем-то следит, обличает гневно,
Злится, сжимает алмазною нитью губы,
Шутит, доказывает, отвечает грубо.
Чарльз наблюдает за Эриком каждый день

Чарльз наблюдает за Эриком очень часто.
Чарльз не желает поверить что все напрасно.
Эрик шумит, убивает, крушит и рушит,
Приобретает друзей - но ни с кем не дружит,
Эрик так занят. А Чарльз превратился в тень.

Чарльз превратился в тень, он следит, он рядом.
Эрик становится огненным водопадом.
Эрик случается с кем-то, кого-то мучит,
Эрик стихия - а Чарльз, он всего лишь учит.
Кто-то же должен всегда за детьми следить

Снятыми пешками катятся дни недели.
Эрик не может без огненной карусели,
Чарльз - он устал от надуманной круговерти,
Но пока Эрик способен бежать от смерти -
Чарльз к нему будет на шахматы приходить.

---

"Хозяин метели", фик для /Melissa/

[X Santa]

Для: /Melissa/
От:
Название: "Хозяин метели"
Категория: джен
Рейтинг: G
Жанр: романс
В подарок для /Melissa/, хотевшей: Персонажи/пейринги: Азазель/Риптайд, можно кого-то третьего (кроме Шоу). Можно джен.
Обязательные условия: Азазель не демон, Риптайд не псих. Хотелось бы чего-нибудь с амнезией или другой ситуацией, чтобы кто-то из пары оказался в уязвимом положении (сильные ранения, болезнь, плен, потеря способностей, гендерсвитч, мпрег, хёрт-комфорт после насилия, омоложение до ребёнка и т. д.), а другой помогал адаптироваться или вернуться к нормальному состоянию. В идеале мпрег. Если флафф, то желательно не совсем уж сопливый.
Автор постарался обойтись без соплей)
Дисклеймер: марвелу марвелово.

Хозяин метели

За окном идет снег. Откуда Азазель это знает, спросите вы. Ведь стекло замерзло, на нем тянутся ледяные луга и вздымаются холодные горы, и голубоватые цветы изгибаются, застыв в бесшумном танце. На самом деле все очень просто. Видите, лед будто светится снаружи? Если свечение яркое, значит, над кронами елей, обступивших дом, сияет безоблачное небо. А если свет матовый и мягкий, значит, по лесу опять бродит метель. Может статься, ночью она, заплутав среди елей, начнет скрестись цепкой лапой в стекло, в бревенчатые стены, в обитую войлоком дверь. Она уже не раз захаживала сюда. Риптайд, лежа под шерстяным одеялом, широко открытыми глазами смотрел в потолок.
- Я впервые слышу снег, - сказал он тогда.
Он многое в этом глухом уголке видел и слышал впервые. Он неуклюже дергал жестяной стерженек рукомойника и беспомощно смотрел на Азазеля, когда понял, что другого способа умываться здесь не будет. Вертел в руках старый берестяной туесок, весь в пятнах от ягодного сока. Он как завороженный смотрел, как возится его приятель с керосиновой лампой. Азазель ждал шуток об Адском пламени, но Риптайду лампа слишком понравилась, чтобы шутить. И только когда раздался знакомый щелчок хвоста, которым Азазель выбил искру, он коротко хохотнул.
- Ну, ты даешь. Ты что же, соврал им?
Конечно, соврал.
А что еще оставалось делать?
***
Эхо взрыва долго гуляло по лесу, стряхивая снег с ветвей и отзываясь мелкой дрожью в еловых лапах. Рвануло сильнее, чем они рассчитывали. Кто же знал, что в вертолете, на котором незадачливые дельцы прилетели на переговоры, припасены свои запасы динамита? Даже Шоу не ожидал от них такой прыти.
Впрочем, их самих эта прыть и погубила.
Поднимаясь с земли и выплевывая набившийся в рот снег, Азазель не сводил глаз с того места, где минуту назад стоял вертолет. Теперь там зияла воронка, а покореженное железо было разбросано на многие метры вокруг. Опознать тех, с кем Шоу не поделил последние лабораторные изыскания, будет сложновато.
Встав, Азазель оглядел себя с ног до головы. Взрывом с него смело демоническое обличье, давно уже ставшее привычным. Он чувствовал себя полураздетым без прочной красной кожи и незащищенным без рожек и хлесткого хвоста. И еще уязвимым, потому что и Эмма, и Риптайд, и даже Шоу разглядывали его человеческое лицо, будто на самом деле это оно, а не дьявольская мордаха, было какой-то диковиной.
Азазель осмотрелся по сторонам. Взрывной волной смело молодую березку на опушке леса. Она лежала на сцепленных еловых лапах, точно росшие рядом деревья подхватили свою подругу, пытаясь уберечь ее от падения. На снегу сидела Эмма, натягивавшая пушистую меховую шапку так, чтобы спрятать волосы от обжигающего холода. Неужели она умеет мерзнуть? Или это машинальное движение, чтобы сохранить прическу? Кто ее разберет. Это же Эмма.
Шоу стоял, запрокинув голову и жадно вдыхая морозный воздух. Он словно и забыл о том, что здесь только что разнесло на клочки полдюжины человек и несколько тонн железа. Двойная сила взрыва стала для него настоящим подарком: он выглядел теперь почти юнцом. И чувствовал себя как юнец, дорвавшийся до пикника на природе. Он стоял вполоборота к Азазелю, и тот хорошо видел широкую улыбку и зажмуренные от удовольствия глаза. Наверное, Себастьян по-своему счастливый человек. Он умеет обращать себе во благо даже то, что обычно делает людей несчастными. Это же Шоу.
Азазель обернулся, ища глазами… Ну да, его.
Он нашелся у раскидистого кедра, лежащий неподвижно и нескладно, точно марионетка, у которой перерезали ниточки. И Азазель топтался над ним, растерянный и тихий: он понятия не имел, что нужно делать, если твой приятель превратился в сломанную куклу.
- Он что, ударился о дерево? – издали крикнул Шоу.
Судя по раздраженному тону, он считал случившееся виной Риптайда.
Да, вот оно. Шоу не умел чувствовать себя несчастным. Но он мастерски умел раздражаться. И тогда от него лучше было держаться дальше, чем от нагруженного динамитом вертолета.
Риптайд уже сидел на снегу, бледный и притихший, и смотрел на свои руки. В тот миг Азазель решил было, что все в порядке. Натягивала же Эмма шапочку на волосы. Ну а Риптайд проверял манжеты меховой куртки, наверное.
Или нет?
Нет. Потому что с манжетами все было в порядке, только заснежились. А Риптайд смотрел на свои ладони. Его руки тоже были в снегу, и снег этот медленно таял. И Азазель не сразу понял, почему Риптайд становится все бледнее, и почему так злобно втягивает в себя воздух подошедший к ним Шоу.
- Ну? - резко бросил он.
Так он мог бы спросить у водителя, заводится ли, наконец, мотор.
Впрочем, наверное, так и было. По крайней мере, в глазах Шоу. А он явно был не в курсе того, что на свете бывают и другие взгляды.
Риптайд молчал. Он еще немного подержал руки на весу, а потом сжал их в кулаки, точно пытался что-то спрятать. И тогда Азазель, наконец, сообразил, в чем дело, и чем Риптайду так не понравился снег на его ладонях.
Снег растаял – но не сдвинулся с места. Не закружился маленькой пургой, втягивая в себя все новые и новые серебристые вихри.
- Попробуй еще раз, - коротко распорядился Шоу.
Азазель слышал, как за спиной у него поскрипывает снег – это подходила Эмма. Шоу даже не взглянул на нее. Он выжидательно смотрел на Риптайда.
Тот послушно зачерпнул горсть снега и разжал пальцы. Спустя несколько секунд он уже кусал губы. Шоу, нахмурившись, смотрел на белый комочек на его ладони. И когда Риптайд попытался сбросить снег, молниеносно нагнулся и схватил его за запястье.
- Еще! – потребовал он.
- Мне больно, - пробормотал Риптайд. – Снег жжется.
- Или он снег, или он жжется, дурень. Говорю тебе, давай еще раз.
Азазель удивленно уставился на Шоу. Он не мог взять в толк, как вышло, что человек прожил на свете столько времени – и до сих пор не знает, как умеет обжигать холод.
Пальцы у Риптайда покраснели и двигались медленно, с трудом. Он взял еще пригоршню снега и смотрел на нее несчастными глазами.
«Угольки» - подумал Азазель. – «Глаза у него – как угольки в камине».
Только угольки теперь мерзли, а холод жегся.
Комок снега почти растаял, когда Шоу раздраженно топнул ногой и отвернулся.
- Вот черт. И что теперь с ним делать?
Если бы этот вопрос прозвучал среди большого города, Азазель не встревожился бы. Там бы Риптайду ничего не угрожало.
И вовсе не потому, что Шоу бы ему ничего не сделал. Беда в том, что Шоу как раз и собирался ничего не делать. Он просто оставлял тех, кто не был ему нужен. Поворачивался и уходил, не оборачиваясь и думая уже о чем-то другом.
Не беда, если бы он ушел так от Риптайда среди городского шума, едущих машин, спешащих по делам прохожих. В таких дебрях Риптайд, с его холеной внешностью, с его манерами и обаятельной улыбкой не потерялся бы. Но Шоу собрался повернуться и уйти среди глухого леса в глубине Сибири. И чем тогда малышу Яношу поможет накрахмаленный воротничок и мягкая улыбка?
Глаза у Риптайда стали совсем растерянные. И он улыбнулся, но совсем не так, как обычно. Он будто спрашивал у Шоу, шутка ли это.
У Шоу имелось весьма своеобразное представление о шутках, но сейчас он был серьезен. И теперь он развернулся к Азазелю.
- Приведи себя в нормальный вид, - распорядился он.
Наверное, кто-нибудь и это мог бы посчитать шуткой. Но Шоу сумрачно смотрел на Азазеля и, стиснув зубы, ждал, когда тот снова переберется в ярко красную шкуру, увенчанную рогами.
- Не могу, - услышал Азазель собственный голос.
И сам удивился: когда это он успел такое придумать. Или это придумалось само?
- Что значит – не можешь? – вскипел Шоу.
Мальчишеское лицо исказилось от злости. Азазель озадаченно смотрел ему в глаза, гадая, сколько же лет надо копить такую глухую темную ярость. Но Шоу, видно, и сам спохватился, что зря тратит силы, подаренные ему взрывом.
- Ну-ка, попробуй еще раз.
- Пробую, - согласился Азазель, стоя столбом.
Риптайд медленно поднимался, стряхивая снег с одежды. На него уже никто не смотрел – ни Шоу, ни Азазель, ни Эмма.
Эмма. Черт побери. Азазель, придурок несчастный, как же ты не сообразил? Эмма Фрост стояла в паре шагов от него и, склонив голову набок, с выражением вялого любопытства на лице читала его мысли.
- Ну? – рявкнул Шоу.
Азазель дернулся от неожиданности.
- Никак, - сообщил он. Все равно терять было нечего.
Эмма отвернулась и стала разглядывать поваленную березку.
- Вот черти, - вздохнул Шоу.
Он больше не злился. Он считал.
На одного бойца еще можно было махнуть рукой. Но двое – это уже серьезная потеря. Тут уже было ради чего сбавить шаг.
Впрочем, останавливаться Шоу все равно не собирался. Он стоял, засунув руки в карманы и покачиваясь взад-вперед, что-то обдумывая. А потом развернулся к Азазелю и Риптайду.
- Сторожка, где для нас была заготовлена взрывчатка. Будьте там. Еды хватит на неделю. То есть… то есть, мы вернемся за вами десятого числа. И если к этому времени вы не придете в норму, то выбирайтесь отсюда, как знаете.
Эмма рассматривала ветки деревьев, с которых слетел снег. Она как будто ничего не слышала и думала о чем-то своем. О чем? Кто ее знает. Это же Эмма.
***
В сторожке настоящая печь, точь в точь такая, как та, на которой в детстве так часто грелся Азазель. Он прижимал ладони к теплым камням, обмазанным глиной, и тихо смеялся, глядя, как на руках нарастают жесткие красные перчатки. И еще они с печкой в шутку состязались, кто разогреется сильней. Добродушная печка всегда уступала своему любимцу-сорванцу. Азазель так наверняка и не знал, поддавалась она ему или проигрывала по-настоящему.
Печку в сторожке Азазель кормил душистыми хрусткими ветками. Риптайд, свернувшись клубком на лежанке, с интересом следил за ним, но никогда ни о чем не спрашивал. Азазель же не расспрашивал его, о чем он сам шепчется с водой или золотистым песком у моря.
- Шишки, - сказал Азазель однажды, в очередной раз накормив печку.
Риптайд вопросительно посмотрел на него. На этот раз можно было – ведь Азазель сам заговорил вслух.
- Что – шишки? – спросил он.
«Я хочу угостить ее шишками. Она их очень любит», - едва не брякнул Азазель, но спохватился, что чуть было не сказал что-то слишком свое собственное.
- Шишками тоже можно топить, - сказал он. – Они будут щелкать.
- Давай попробуем, - согласился Риптайд.
Это был тот самый день, когда свечение за окном стало матовым. Но Азазель все равно вышел на крыльцо. Морозный воздух клубился в дверях и колол щеки, а Азазель стоял, спрятав руки глубоко в карманы, и грустно думал о том, что сегодня он обманул и печку, и Риптайда. Ели вокруг наверняка не поскупились на шишки, но их замело снегом. А сбивать шишки с ветвей не следовало. Азазель давно не жил таежной жизнью, но еще помнил порядки леса, которые не стоило нарушать.
Риптайд вышел следом за ним. Он уже несколько дней жил без геля для волос, но все равно выглядел смешным и странным посреди леса.
- Ты чего? – спросил он.
- Шишки замело, - сказал Азазель, спускаясь с крыльца.
Интересно, что бы в ответ на такое сказал Шоу.
Хотя, если честно, то не интересно. Мысли о Шоу были в заснеженном лесу гораздо неуместнее, чем крахмал и лосьон Риптайда.
Азазель руками разгребал снег под елкой. Одна шишка нашлась довольно быстро, но она оказалась почерневшей и рыхлой. Печка бы не стала такую есть, и Азазель отбросил ее в сторону.
Снег падал крупными хлопьями, и Азазель стал совсем белый, а найти удалось всего одну шишку. Правда, хорошую, крепкую.
А потом снег вдруг взметнулся, как вспугнутая птица, и взвился прочь с еловых корней.
- Эй! – Азазель зажмурился, заслоняясь рукавом от маленького вихря из снега и еловых иголок.
Риптайд стоял на крыльце и смотрел на серебристый колючий вихрь, как смотрит мальчишка на весело кружащийся волчок. А потом перевел взгляд на Азазеля.
- Ну, что стоишь? – удивился он. – Собирай свои шишки.
***
От шишек в комнате стоял смолисто-хвойный аромат. Печка благодарно хрустела и шуршала угольями. А Риптайд, снова забившись в угол на своей лежанке, разглядывал ладони.
Завтра Шоу будет доволен. Он будет приветливо улыбаться, как улыбаются людям, которых вовсе не собирались бросать в зимнем лесу. А Эмма будет смотреть на снег и молчать. О чем? Кто ее знает. Это же Эмма.
А пока Азазель, который снова в сговоре с лесом, молча протягивает печке очередную шишку. Он все еще бережет в доме огонь и охраняет Риптайда. Просто по привычке. Хотя тот уже не нуждается в защите.
И за дверью тихо скребется метель, привлекая к себе внимание нового хозяина, который умеет кормить ее с ладони.

запись создана: 01.01.1971 в 03:00

---

"Прелюдия в ре бемоль мажоре", перевод для Levian

[X Santa]

Для: Levian
От:
Название: Прелюдия в ре бемоль мажоре.
Оригинал: zetaori.livejournal.com/22641.html
Фандом: Люди Икс: Первый класс.
Пейринг: Чарльз/Эрик
Рейтинг: R
Предупреждения: Дарк!Чарльз, церебральный секс с оттенком даб-кона.
Дисклеймер: Герои мне не принадлежат Материальной выгоды не извлекаю.
Слов: ~ 4800
Саммари: Чарльз солгал, когда сказал, что никогда не будет использовать свою силу против Эрика.

Прелюдия

— Это тебе, подарок, — говорит Чарльз весьма будничным тоном. — Особенный подарок. Если научишься управлять им, сможешь справиться с чем угодно.
Его пальцы замирают над клавишами, не касаясь их. Пока не касаясь.
— Ты мог бы стать очень сильным, самым могущественным из мутантов.
«Ложь, — думает Эрик, — почему ты все время лжешь мне, Чарльз?»
Чарльз нажимает первые клавиши, ре бемоль, фа, ля бемоль. Прекрасное трезвучие ре бемоль мажора, но Эрик знает, что это обман, красивое заблуждение. Сокрытая от него правда не так важна. Ре бемоль важнее.

Эрик откидывается назад и изображает ожидание. Чарльз играет как в первый раз, с закрытыми глазами, его пальцы путаются в движениях, перебегая от клавиши к клавише. Мелодия начинается sostenuto* и продолжается весьма уверенно con semplice**.

— Расслабься, — говорит Чарльз, — здесь ты в безопасности.
Все, что говорит Чарльз, — ложь.

---

В день, когда Чарльз спас ему жизнь (по крайней мере, ему так сказали), Эрик последовал за ним из чистого любопытства. Он никогда не говорил, что останется.
Но Чарльз уже ждет его, когда он пытается уйти в глухую ночь и раствориться во тьме.
— Я могу заставить тебя остаться, — говорит он, — но не буду, — а потом разворачивается и уходит.
И Эрик остается.
Менять планы не в его привычках, но сейчас на это есть веские причины.
---


Чарльз играет одну и ту же мелодию снова и снова, а Эрик слушает и наблюдает. О классической музыке он знает не так уж много, но учится ее понимать.
Он закрывает глаза, мысли сливаются с музыкой. Эрик помнит беспрестанную дробь ботинок идущих друг за другом молодых, гораздо моложе его, солдат. Они шагают в ногу, и только редкий шорох одежды или амуниции указывает на то, что перед ним марширует множество людей. Но это все иллюзия. Они — единый разум, одна идея, один человек.

Он помнит свой страх, далекий и необъяснимый. Он долго не боялся. Но теперь страх обрушивается на него, сковывая мышцы, мурашками спускаясь по позвоночнику. Кровь стучит в ушах, все быстрее и быстрее, он хочет сорваться и бежать, но не может, не должен, потому что солдаты повсюду, непроницаемая коричневая стена, и если он задышит громче, они услышат. Солдаты найдут его. Они его убьют.
Эрик заставляет себя открыть глаза, и Чарльз смотрит на него сверху вниз, наклоняется, будто собираясь встряхнуть, и хмурится.
— Извини, — задыхаясь, говорит Эрик. Дышать все еще трудно, и он сжимает руки в кулаки, чтобы унять дрожь.
Рука Чарльза касается его лба, поглаживая влажную прядь волос.
Эрик не может вспомнить, когда Чарльз перестал играть. Это вдруг кажется ему очень важным.


---

Кошмары Эрика полны огня, грязи и приглушенных криков. Он просыпается оттого, что Чарльз гладит его по спине и шепчет:
— Здесь ты в безопасности.
Эрик снова проваливается в сон, в котором нет ничего, кроме смерти. И вновь просыпается, и Чарльз тихо дышит рядом.

В эти дни Чарльз спит вместе с ним — честно говоря, кровать всегда казалась Эрику чересчур большой дня одного человека. Он не помнит, когда это началось, но, должно быть, с появлением кошмаров. И даже после пробуждения Эрик еще долго помнил их вкус, ритм, их цвет, еще долго после того, как просыпался, но был уверен, что образы, звуки, чувства давно забыты.


Это не имело значения. Потому что кошмары вернулись, и Чарльз был с ним.
— Здесь ты в безопасности, — говорил он тогда и говорит теперь. — И если останешься со мной, никто не причинит тебе вреда.
Эрик снова засыпает, только чтобы увидеть бесконечные пустоши иссохших полей, без каких-либо укрытий, в которых можно спрятаться. Снаружи опасность, и смерть поджидает повсюду.
— Иди ко мне, — зовет Чарльз, протягивая руку.

---

— Расслабься, — говорит Чарльз, и Эрик распахивает глаза. Дышать трудно, тело покрывается потом, и он не понимает, почему
— Расслабься, — повторяет Чарльз, и Эрик делает глубокий судорожный вдох, пытаясь расслабиться.

Он впивается взглядом в обои, рассматривая завитки и кривые в узоре до тех пор, пока глаза снова не закрываются.
— Вот так, — шепчет Чарльз, прижимаясь ближе.

Ощущать Чарльза в своей голове по-прежнему странно, даже сейчас, когда прошло столько времени. Когда Чарльз входит, Эрик испытывает нечто похожее на зуд, где-то глубоко в черепе, и хочется добраться до него, и царапать, царапать через кожу и кости, но через секунду Чарльз оказывается там, где хочет, и зуд утихает, превращаясь в монотонное давление.

Иногда это похоже на головную боль. Время от времени — на фантомную боль. Но чаще сила Чарльза ударяет по нему ощущением, которое можно описать только немецким словом «Ohnmacht», и тогда он теряет сознание.

---

Это тянулось слишком долго, и Эрик никогда не обещал остаться.
Он оглядывает комнату. Кровать в беспорядке, листы небрежно разбросаны. Даже не приближаясь к ним, Эрик знает, что они пахнут Чарльзом. Он не чувствует необходимости застелить постель. Это не похоже на него.

Во всей комнате ощущается что-то неправильное. Вероятно, раньше она принадлежала кому-то из членов семьи Ксавье, ныне покойному, и полна забытых воспоминаний.

У него немного одежды и монета. Все это легко помещается в чемодан, с которым Эрик пришел.

Он остался из чистого любопытства и, хотя мало что узнал, понял одно: это место не для него. Слишком спокойное, слишком правильное, слишком уединенное.
Никто, кажется, не понимает его нетерпения, но Эрик их в этом не винит.

Он выглядывает окно: во дворе Шон - Банши - летает вокруг дома, — и Эрик думает, что можно остаться еще на одну ночь и попрощаться, но потом решает, что не хочет скучать по ним, а они, вероятно, не будут скучать по нему.
«Нет», - думает Эрик, чувствуя облегчение от одной только мысли, что уедет сегодня.
Он уже сжимает ручку старого чемодана, когда в голове раздается голос Чарльза: «Не мог бы ты спуститься на минутку?»
Эрик со вздохом оставляет чемодан. Он уедет до наступления темноты. Не попрощается, даже с Чарльзом. Так будет легче.

---

— Что такое Ohnmacht? — спрашивает Чарльз. На коленях он держит пыльную коричневую книгу, заложив палец между страниц. Чарльз смотрит на него сверху вниз, и Эрик чувствует себя пациентом психбольницы.
— Что?
Он моргает: солнечный свет бьет в глаза. Он не знает, который сейчас час. Если честно, даже не знает, какой сегодня день недели, здесь это неважно.

Эрик откашливается.
— Прошу прощения, — поправляется он, чувствуя глупость своего невнятного ответа.
— Я спрашиваю, что значит Ohnmacht?
Его произношение никуда не годится, Чарльз путает задненебный согласный с взрывным согласным, именно поэтому Эрик сначала его не понял.
— Почему тебя заинтересовало это слово?

Чарльз оборачивается — темный силуэт напротив освещенного окна.
— Обычно ты не думаешь на немецком.
Эрику кажется, что для обсуждения языка место не совсем подходит, но, погружаясь в мягкие подушки, решает: почему бы и нет.
— Это — ощущение, когда падаешь в обморок, — говорит он с заметным акцентом. Странно, он думал, что избавился от него несколько лет назад. — Или чувство беспомощности.

Внезапно Эрик вспоминает, что в юности часто падал в обморок. И, когда приходил в себя, видел встревоженное лицо матери.
— Mein Junge, — она пыталась успокоить его, но постоянная тревога глубоко отпечаталась на ее лице. И именно тогда, произнесенное тревожным шепотом, Эрик услышал это слово впервые.

Откуда, интересно, вернулся? Он лежит на постели из пары одеял и грязи в каком-то подвале. Сверху кто-то ритмично стучит, но не для того, чтобы выпустить его. А для того, чтобы свести с ума.

А уже в следующую секунду он оказывается в грязи с кровоточащей головой — упал на кости кого-то, гниющего рядом с ним. Мать гладит его по волосам в такт эху раздающихся на улице выстрелов.

Внезапно Эрик чувствует пальцами мягкую ткань. Вокруг все белое. Он просыпается в больнице. Мать сидит рядом с кроватью и держит его за руку. Врач смотрит на него и говорит, быстро, сыплет десятками медицинских терминов на латыни.

И Эрик понимает, что чем-то болен. Именно поэтому он теряет сознание, все время растерян и сбит с толку. Мать молча кивает, слезы катятся по ее лицу.

Эрик стряхивает видение, сопротивляясь тому, что его в нем ждет, а потом снова возвращается в кабинет Чарльза.

Что-то не так, но он не может понять — что именно. Эрик смотрит на фигуру Чарльза, темные завитки его волос на воротнике рубашки в свете, льющемся из окна.
Он трет глаза.

— Чарльз, секунду назад у меня не было этого воспоминания, — говорит он, удивляясь, как устало звучит его голос.
Чарльз оборачивается. Он красивый, думает Эрик, кажется, в сотый раз.
— Эрик, но ведь мы здесь именно этим и занимаешься, — он говорит медленно и осторожно, так, будто Эрик собирается напасть на него. Но, кажется, не боится. У него нет причин для страха. — Мы находим глубоко похороненные воспоминания и извлекаем их. Это поможет тебе контролировать силу.

Это поможет ему совершенствоваться. Поможет стать лучше. Поможет стать смертельным оружием.

Эрик помнит.
— Но это другое, — говорит он.

Ему не нравится, как Чарльз смотрит на него. Не нравится то, как он хмурится. Эрик хочет протянуть руку и разгладить морщины на его лбу, поцеловать его шрамы, осушить его слезы.
— Поспи немного, — отвечает Чарльз. — Кошмары вконец тебя изучили.
Эрик чувствует отголоски усталости.
— Останься со мной, — шепчет он и протягивает руку.
Чарльз сжимает его ладонь и отвечает:
— Конечно.
---

Эрик просыпается в своей комнате. Один. Что-то изменилось.
Он протирает глаза и садится. Он запомнил все эти маленькие бесполезные безделушки, заполонившие всю комнату, и все они на месте.
Эрик не сразу замечает, что чемодан, который был под кроватью, теперь стоит в углу комнаты.

— Он упакован.
Эрик понятия не имеет — почему.
Он выкладывает все содержимое на кровать и идет посмотреть, не осталось ли чего-нибудь на завтрак.
Чарльз приветствует его улыбкой, наливает молоко в кофе и передает чашку. Их пальцы встречаются, и Эрик улыбается в ответ.

---

Наблюдая за игрой Чарльза, Эрик стоит за его спиной и смотрит на клавиши. Они черно-белые, как шахматные фигуры, но пальцы Чарльза скользят по ним беспорядочно. Раньше Эрик думал, будто белые клавиши издают только радостные звуки, оставляя всю печаль черным. Он научился играть несколько лет назад, но исполняет музыку, которую этот инструмент никогда не слышал прежде и не услышит теперь.

На этом фортепьяно можно играть только классику. Он никогда не посмел бы прикоснуться к нему. Оно — только для Чарльза.
— Как это называется? — спрашивает Эрик.
Пальцы Чарльза не останавливаются. Сегодня он играет легко и неторопливо, без эмоций.
— Это прелюдия.
Конечно, думает Эрик. У классики всегда нет названия.

Позже, вернувшись в комнату, предположительно, свою, он задается вопросом: к чему эта прелюдия, которую Чарльз играет каждый раз?
Он на мгновение разыгрывает непонимание, но все, конечно, предельно ясно. Чарльз всегда это делает. Ждет.
Одежда разбросана по всей постели. Здесь кто-то был и что-то искал. Но у Эрика нет ничего стоящего внимания.

Чарльз все еще играет внизу. Эрик смотрит на одежду. Комок застревает в горле, и он откашливается.
И внезапно вспоминает то, что долгое время хотел сделать, но постоянно забывал. Он похлопывает по карманам в поисках ручки и листа бумаги.
Дрожащими руками он начинает записывать: «Я начинаю думать, что Чарльз заставляет меня вспоминать то, чего на самом деле не было».
Он снова откашливается снова, но комок в горле не уходит. Остается на месте, жжет и душит.
Эрик сгибается пополам.
Звуки внизу резко затихают, и Эрик слышит, как Чарльз бежит вверх по лестнице. Он падает, едва успевая заметить, что Чарльз перехватывает его и помогает лечь на кровать.

Он проваливается в сон моментально и приходит в себя, когда солнце уже взошло. Чарльз растянулся радом с ним и читает. Эрик замечает, что свернулся во сне возле него клубком. Он шевелится, и каждая мышца отдается болью из-за неудобной позы.
Не отрываясь от чтения, Чарльз притягивает его к себе. Эрик кладет голову ему на грудь и засыпает под биение сердца. В этот раз кошмары обходят его стороной. Ему не снится ничего, кроме темноты и движущихся теней.

---

Он просыпается один. В доме пахнет кофе. Он переодевается и выглядывает из окна. День обещает быть хорошим, солнечным, но не слишком жарким. Он мог бы сбежать после завтрака и наблюдать за тренировками Чарльза, которые всегда проходят интересно.
Эрик замечает на столе крошечный листок бумаги, почему-то осторожно подходит и читает написанное.
Он неотрывно вглядывается в слова. И перечитывает их три раза.

---

Эрик смотрит на заляпанные грязью потертые ботинки, которые все еще велики ему на пару размеров. Дождь льет как из ведра, но здесь он льет все время.
Перед огромными железными воротами, которые навсегда закрылись для таких людей, как он, стоит маленький мальчик с темными волосами и огромными голубыми глазами. Его школьная форма медленно намокает, но все еще остается чистой.


Но в этом сценарии есть как минимум три нестыковки. Первая — Эрик не мог стоять просто так и смотреть на ворота. Его избили бы прикладом до крови и потащили на исправительные работы. Вторая — ботинки мальчика слишком чистые. Грязная только подошва, а пройти и не запачкать все остальное, не говоря уже о белых носках, — просто невозможно.

И последняя, наиболее очевидная нестыковка: мальчика здесь быть не может. Потому что его никогда здесь не было.
Не было маленького английского мальчика в воротах Освенцима, он не протягивал к нему руки, не обещал всего и не говорил: «Просто доверься мне».

Но Эрик подходит и берет его за руку.
Эрик доверяет Чарльзу.

Это так легко. Даже когда перед ним лежит исписанный листок бумаги, на котором все слова зачеркнуты. Это легко, потому что Эрик хочет, ужасно хочет доверять Чарльзу.

---
Мысль о том, чтобы не пускать Чарльза в свою голову, возникла, как только Эрик впервые услышал его мысленный голос. Это естественная реакция, по крайней мере, ему бы хотелось так думать. Но все его барьеры оказывались для Чарльза слишком слабыми.
Нужна какая-то физическая, возможно, металлическая преграда между его мыслями и Чарльзом.
Чарльз хмурится над своей чашкой чая, но не отвечает. Он все еще делает вид, что не читает мысли без разрешения.

Дар Чарльза, медленно и осторожно начинает понимать Эрик, не так уж сильно отличается от его собственного. Он тоже может придавать форму вещам, обращать их во что-то другое, делать их реальными.
Но вот только Эрик устал от того, что все пытаются его переделать. Он никогда этого не хотел
И когда он получает возможность вырваться из этого замкнутого крута, то не колеблется ни минуту. В шлеме мир кажется бледнее, зато его легче контролировать
Тем не менее, Эрик понимает, что обречен носить его до конца жизни. Без шлема Чарльз получает молчаливый пропуск в его разум.
Он не жалеет о своем решении. Почти никогда. Это лишь доказывает, что Чарльз всегда в его голове.
---

Прошло много лет, но это неважно. Мир рушился сотни раз, но все равно остался неизменным.
Эрик подходит к Чарльзу — тот играет на фортепьяно. Он, как всегда один, и Эрик снимает шлем.

Он знает эту часть наизусть. Слушал ее бесчисленное количество раз на записях и на концертах, но так, как Чарльз, не играет никто. И Чарльз каждый раз играет ее по-разному. Иногда Эрику кажется, что в музыке зашифровано послание, и если бы он мог разобрать его, то смог бы понять. Если бы он мог вычислить значение и полутон каждого звука, он разгадал бы тайну по имени Чарльз.

Кажется, что в этой мелодии скрыты все мысли и чувства, где-то совсем рядом, у поверхности. И, несмотря на все сомнения, он надеется, что во время игры Чарльз по-настоящему честен. А может, Чарльз делает все это, только чтобы посмеяться над ним, дразня ответами, до которых он не может дотянуться.
Не имеет значения то, во что он верит. Он не может понять это в любом случае.
Звуки столь же знакомы, как завитки волос Чарльза, белая кожа, изгиб спины. Он слушает последние аккорды, и те затихают прежде, чем он оказывается с Чарльзом лицом к лицу.
— Как поживаешь? — спрашивает Чарльз, но оба знают, что на этот вопрос не нуждается в ответе.
Эрик целует его, губы Чарльза теплые и манящие. Он скучал по нему. Так сильно скучал.

---
Проснувшись, Эрик сразу понимает, что находится совсем в другом месте. Он всегда мог это определить, хотя так и не разобрался, каким именно образом. Возможно, дело было в гравитационном поле Земли: Эрик, словно стрелка компаса, чувствовал его изменения.

Чарльз мог бы ему помочь во всем разобраться — подобные загадки он щелкает, как орешки. Но Эрик ничего ему не сказал и старался поменьше об этом думать. Хотя никогда нельзя быть уверенным в том, что именно известно Чарльзу.
Моргнув, он видит все тот же гостиничный номер, в котором задремал, и спину Чарльза, склонившегося за фортепьяно.
— Я знаю, что это все ненастоящее, — крик Эрика заглушает звучащий соль-диез.
Один урок Эрик усвоил: хоть и говорят, что соль-диез и ля-бемоль — это одно и то же, но это не так.

Середина в этой прелюдии всегда — медленная, манящая, с привкусом меланхолии. Чарльз же ее играет быстро, жестко и настойчиво — бьет по клавишам с такой силой, какой в жизни нигде не показывает. Чарльз вообще редко прикладывает какие-то физические усилия, за исключением тех моментов, когда он играет.
— Верь мне, — произносит Чарльз у него в голове.

Соль-диез звучит все быстрее, и звуки такие громкие, что больше ничего не слышно. Наблюдая за движениями рук Чарльз, Эрик пытается понять, чем он планировал заняться в эти дни.
Когда-то Эрик был уверен: то, что Чарльз выбрал в качестве любимой именно эту часть, свидетельствовало о борьбе его светлой половины с тем, что он пытался подавить, и что скрывалось в темных уголках его души.

Это была иллюзия, как и все остальное.
— Чарльз, хорошо, что я знаю: ты — положительный герой, а я — отрицательный, иначе стал бы сомневаться, — кричит Эрик.
Чарльз усмехается. В конце второй части — зеркальном отражении первой — мелодия успокаивается. И обе мелодии — ложь.
Эрик хочет поцеловать его снова.

---

Чарльз тяжело дышит, обхватив Эрика ногами, зарываясь пальцами в его спину. Пальцы Чарльза всегда холодные и неизменно вызывают у Эрика желание зажать их между ладонями, чтобы отогреть.
Он толкается в него, внутри так тепло, и Эрик не может сдержать стон.
Он быстро находит нужный ритм — всегда одинаковый, 104 удара в минуту.
— Почему ты все время играешь эту мелодию? — спрашивает Эрик, кровь стучит в ушах. Он вот-вот кончит, но при необходимости долго может сдерживать себя.
— Это Шопен, — отвечает Чарльз так, будто это все объясняет.
Эрик меняет угол, и Чарльз стонет ему в шею.
— Если играешь Шопена, никто другой тебе просто не нужен, — добавляет он, задыхаясь.
Эрику стоило бы испугаться того, насколько понятны были ему эти слова.
Кончая, Чарльз выгибает спину и мысленно тянет Эрик за собой.
Этой ночью они могут остаться вместе.

* - сдержанно
** - с простотой

---

"Вопросы", фик для WinterBell

[X Santa]

Для: WinterBell
От:
Название: "Вопросы"
Рейтинг: G
Пейринг: Шоу/Риптайд
Размер: мини
Предупреждение: ООС, АУ

Вопросы

- Три вещи, которые ты всегда берешь с собой. Отвечай.
Риптайд закусывает губу, и тут же отпускает. Эмма усмехается, постукивая ногтем по гладкой поверхности стола.
- Они называют это психологическим тренингом, и ты сам на это согласился.
После того, как они провернули дело с этим своим маленьким уютным апокалипсисом, психологические тренинги проводить уже чуточку поздно, но Риптайд молчит.
Улыбка Эммы становится чуть шире - и гораздо более зловещей.
- Последняя вещь, о которой ты думаешь перед сном.
Подразумевается, что он должен отвечать на эти вопросы вслух или письменно. Но когда тренинг проводит телепат, нужда открывать рот отпадает. Чего Риптайд не может понять - так это почему не отпадает нужда задавать вопросы.

Дом, в котором они теперь живут, когда-то, определенно был роскошен. Теперь он стал еще роскошнее, и Риптайд не устает ждать, когда же Шоу, наконец, выставит их за порог - потому что, они, кажется, не очень-то ему нужны. В крайнем случае, можно было бы видеться на официальных мероприятиях. Встречах разрушителей мира, ну или вроде того. Ветеранов клуба Адского Пламени. Теперь в клубе полно членов, и все они день и ночь усердно лижут задницу великому и могучему Себастьяну Шоу, Освободителю - так они называют его. По мнению Риптайда, победа не пошла Шоу на пользу. Не способствовала личностному росту, если можно так сказать. Кое-где земля все еще горит, не в силах потухнуть после того, что он сделал с ней, Риптайд знает, Азазель приводил его туда. Огненная земля, а над ней небеса из пепла. Можно было бы восстановить все почти мгновенно - они же мутанты, в конце-то концов, со всеми этими суперспособностями - но тогда совсем не останется ощущения праздника. Нет, Шоу объясняет это как-то иначе, но Риптайд немного устал от всех этих слов про равновесие, гармонию и Большой План, и они не задерживаются в его голове. К тому же, всегда в запасе должно быть какое-нибудь достаточно отвратительное место для ссылки. Не может же Шоу бесконечно убивать всех недовольных. Или может?

- Это посттравматический синдром, - говорит Шоу, поднимая руку и мягко касаясь лба Риптайда. – Ты был на войне, мальчик.
Риптайд пожимает плечами. Если тому нравится так это называть, почему бы и нет. Это в списке последних популярных развлечений – игра под названием «придумай Риптайду болезнь». Даже у Азазеля есть свой вариант. Мировая скорбь, - сказал он однажды и расхохотался, услышав тяжелый вздох Риптайда. Ладно, нужно признать, это и правда было до смешного нелепо.
Главное, чтобы они не начали играть в «вылечи Риптайда», а такой вариант развития событий становится все более вероятным. Тренинги Эммы – лишнее тому подтверждение.
- Но война закончилась, и ты должен отпустить ее.
Иногда Шоу может быть таким засранцем. Все эти лекции, наставнический тон и прочее – он мог бы не вести себя так, по крайней мере, с ними. Со своей старой – язык не поворачивается выговорить – «командой». Риптайд со дня на день ожидает, что Шоу облачится в белое и начнет прогуливать по близлежащему парку стайку восторженных юношей, рассуждая с ними Путях Судьбы, Законах Мирозданья и прочем дерьме, которое он так внезапно нынче полюбил.
Иногда Риптайд так хочет спросить его. Задать ему вопрос.
Доволен ли ты тем, чего добился?
Нравится тебе то, что получилось?
Этого ты ждал?
Этого ты ждал?

- Мое любимое место, - говорит Азазель, отпуская Риптайда после их очередного перемещения в ходе тура по «Новой Земле». Перед ними лес, искрящийся на солнце, белоснежный лес. И Риптайд готов поспорить на свой краснокожий экскурсионный автобус, что там нет ни одного живого дерева.
- Соль, - объясняет Азазель. – Самая глобальная засолка со времен Содома и Гоморры. Это невозможно с точки зрения физики, но…
- С точки зрения религии Освободителя Шоу даже логично.
Азазель улыбается и делает шаг вперед. Соль хрустит под его ногами.
- Ты просто ревнуешь, знаешь об этом?


О, ну конечно. Больше, больше диагнозов, дорогие друзья.

- Глубокий вдох. Выдох.
Эмма нетерпеливо притопывает ногой. Риптайд почти искренне пытается расслабиться, лежа на преступно-твердом диване и разглядывая темноту под своими веками.
- Представь, что ты в прекрасном саду.
Он не уверен, что помнит, когда в последний раз видел прекрасный сад. Азазаль предпочитает для экскурсий более… мрачные локации.
- И не жульничай, я узнаю, ты же понимаешь, - предупреждает Эмма тоном, который почти можно назвать дружелюбным и шутливым.
Риптайд делает еще один глубокий вдох и старательно представляет себе что-то, напоминающее Эдемский Сад с картинок из детской Библии.
- Так достаточно прекрасно?
- Заткнись и расслабься. Тебе нужно немного покоя, ты же понимаешь?

- Немного покоя, - говорит Шоу, которого Риптайд видит, похоже, впервые за последние дней десять. Они живут в одном доме, да неужели?
- Нам всем нужно немного покоя, ты не думаешь?
Риптайд думает. О, да, они его заслужили. Конечно, еще многое должно быть сделано, но бла-бла-бла, нужно разрешить себе наслаждаться плодами и все такое – слова Шоу не достигают его мыслей. Руки Шоу не достигают его кожи. Всякий раз останавливаются на полпути, отвлеченные чем-нибудь. Кем-нибудь.
- Тебе нужно больше отдыхать, - говорит Шоу, пристально всматриваясь в его лицо.
Риптайд отдыхает круглые сутки. Слоняется по дому, слоняется по парку, слоняется по разрушенным городам вместе с Азазелем, слоняется по выдуманным райским садам вместе с Эммой. Иногда – слоняется по местным пародиям на бары с приближенными жополизами Шоу.
- Ты хорошо спишь?
Он спит просто прекрасно – когда вспоминает, что время от времени это принято делать. И да, он хорошо ест. Пьет он, кстати, тоже неплохо. После их импровизированного конца света с выпивкой стало не так чтобы плохо – но похуже, чем раньше. Или просто эти местные пародии на бары никуда не годятся. Однако на то, чтобы напиться до потери координации и здравого смысла, их хватает.
Он отворачивается от Шоу. Бары неожиданно начинают казаться почти привлекательными.
- Риптайд, - доносится ему вслед. – Я же все вижу.
Что ж тебе тогда не сделать что-нибудь?

Он три раза спотыкается на лестнице. Двадцать ступенек – и столько опасности для жизни.
Эта мысль кажется Риптайду почти неприлично смешной.
Эта лестница кажется Риптайду почти неприлично длинной.
Он поднимается и поднимается, ступеньки раскачивается под его ногами – или это его ноги раскачиваются над ступеньками?
- Мне кажется, или ты не внял моему предупреждению? – голос звучит откуда-то с бесконечно далекого верха лестницы. Голос принадлежит Шоу.
- Предупреждению? – медленно, по слогам выговаривает Риптайд. Он не уверен, что помнит какие-то предупреждения. Он не уверен, что вообще хоть что-то помнит.
Он не уверен, что может быть хоть в чем-то уверен.
Риптайд останавливается, поднимая голову. Он щурится, разглядывая Шоу. Свет коридорных ламп освещает его, превращая для усталых глаз Риптайда в сияющий силуэт. Шоу приглашающее разводит руки, но не двигается с места. В этой картине многовато прощения, снисхождения и обещания покоя. В этой картине многовато театральности. Между Риптайдом и этими руками – примерно половина лестницы. Немного восхождения, преодоления и прочего символизма. Ему стоило бы покаянно склонить голову и, изобразить очищение через страдание, но вместо этого Риптайд спотыкается в четвертый раз, за две ступеньки до конца, и падает лицом вперед, прямо в руки Шоу, разрушая, уничтожая, портя весь пафос.

Шоу не настроен возиться с бесчувственными телами, это никогда не было ему интересно. Шоу не намерен вообще ни с кем возиться, так что Риптайду приходится привести себя в порядок. Взять себя в руки. И понадеяться, что теперь, утром, ему хватит сил выслушать то, что Шоу захочет ему сказать. Наверняка, это будет очередная великолепная речь про поддержание морального облика, они ему все лучше удаются.
Но когда Риптайд подходит к комнатам Шоу, очередной верный член клуба Адского Пламени сообщает ему, что их драгоценный Освободитель покинул здание.

- Этого ты ждал?
Слова покидают рот Риптайда без малейшего усилия с его стороны. Практически без его ведома. Совершенно точно без его согласия.
- Доволен ли ты тем, чего добился?
Шоу перед ним неподвижен.
- Нравится тебе то, что получилось?
Шоу перед ним спокоен.
Безмятежен.
Они в кабинете. Риптайд проводит рукой по краю пустого рабочего стола. Никаких бумаг, никаких безделушек, пресс-папье или глупых сувениров. Крошечных глобусов или песочных часов.
Слова покидают рот Риптайда, оставляя после себя покой. Оставляя после себя умиротворение. Оставляя после себя тишину.
- Продолжай, - говорит Шоу удовлетворенно.
Это похоже на дерзость, похоже на недовольство, похоже на претензии, похоже на упреки, но на самом деле это просто еще одна часть игры «вылечи Риптайда».
Сделай глубокий вдох. Останови свои мысли. Три вопроса, которые ты хотел бы задать трем разным людям?
Риптайд делает вдох. Хороший, глубокий вдох, и пожимает плечами. Тянется, чтобы убрать с глаз волосы, те отросли и пополнили список вещей, которые нужно привести в подобающий вид. Добавились к египетским пирамидам, окаменевшим джунглям и пересохшим океанам.
Шоу перехватывает его руку. Прикладывает ладонь к его лбу.
Ну вот, он перешел на лечение наложением рук, великолепно.
- Встань и иди, - мрачно говорит Риптайд и делает попытку подняться со стула.
Но руки Шоу не пускают его. Руки Шоу прижимают его крепче.
Риптайд делает еще один глубокий вдох. Выдох.
Может быть, не все эти диагнозы такая уж чушь.
Он вспоминает слова Азазеля и улыбается, чувствуя пальцы Шоу на своих губах.

---

Коллаж для sKarEd

[X Santa]

Для: sKarEd
От:
Название: иллюстрация к переводу www.diary.ru/~skared/p165131108.htm
Рейтинг: G
Персонажи: Эрик, Чарльз, Мойра
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.

Оригинал 1600х2000

---

"Тонкости дипломатии", фик для alexandra bronte

[X Santa]

Для: alexandra bronte
От:
Название: "Тонкости дипломатии"
Рейтинг: R
Персонажи: Майкл, Джеймс
Размер: в процессе (по согласованию с администрацией и заказчиком; автор приносит заказчику свои извинения и обязуется дописать фик в ближайшее время)
Дисклеймер: Любое совпадение имен персонажей с реальными людьми носит случайный характер.
Предупреждение: AU, навеянная романами братьев Стругацких.

Часть 1. Майкл

Глава 1. Китара.

– Гонте Эрик, вы так рано сегодня… Обед подавать? У нас все готово…

Слуга лебезил и суетился сильнее обычного. В гостиной было пусто, в кабинете – тоже никого.

– Не выходил он еще, гонте, – слуга втянул голову в плечи, испуганно поглядывая на Эрика исподлобья. Явно готов принять гнев на себя, лишь бы отвести от обожаемого хозяина. Которым по-прежнему считает только Джеймса, хотя номинально – служит им обоим. Хорошо, хоть прямые приказы выполняет.

– Сгинь!

Слуга попятился к дверям, непрерывно кланяясь – мерзкая манера, бесившая Эрика по-прежнему, хоть за три года можно было и привыкнуть. В других домах такого не водилось, почти нигде, устарело-отмерло-сгинуло, но только не в доме Эвоев. Тут все традиции хранили свято, в отличие от того, что стоило бы охранять на самом деле. Здоровье хозяина, например.

Эрик отвернулся, чтобы не сорваться. На слуг орать – последнее дело. Это только Джеймсу позволено. Ему вообще все позволено. Как единственному и непутевому дитяти, великовозрастному, капризному и испорченному слепой родительской любовью до полной утраты человеческого облика.

Эрик поднялся на второй этаж, толкнул тяжелые двустворчатые двери их спальни, вошел. Темно, душно, тихо. Шагнул к окну, отдернул тяжелые шторы, впуская в комнату солнечный свет. И только после этого обернулся к кровати.

– Эрик, – голос вялый и недовольный, но не сонный. – Закрой…

Еще бы – зрачки во всю радужку. А из дома не выходил, так и валяется в рубашке, в которой Эрик его ночью оставил. Значит, кто-то добавки принес – вчера Эрик все заначки вытряс. Сволочи. Послушные, любящие, безответственные сволочи. Выгнал бы давно, наплевав на все традиции, но – кого? Джеймс так ни разу и не признался, кто таскает ему отраву, даже после того, как врача вызывать пришлось.

– Угу. Сейчас. Может, тебе еще и водички принести?

– Ой, принеси, пожалуйста, – и улыбка такая, что Эрик чуть в самом деле за стаканом не пошел, через две секунды только опомнился. Да что же этот негодяй с ним делает?!

Шагнул к постели, сдернул одеяло на пол. Застрял глазами на голых коленках, но быстро опомнился, даже тень самодовольной усмешки поймать успел, что удавалось не часто. Съездил открытой ладонью по физиономии – не сильно, так… Для привлечения внимания.

– Ты что вчера опять отмочил? Почему мне с утра в министерстве чуть не соболезнования высказывают?

– Не помню, – безмятежно. А глаза хитрые, хоть и обдолбанные.

– Не помнишь? – Эрик очень старался говорить спокойно. В первую очередь нужно оценить масштаб ущерба, а потом уже применять воспитательные меры. От которых все равно не будет никакого толку, никогда не было.

– Нет, – Джеймс улыбался по-прежнему безмятежно, хотя на левой щеке уже проступал отчетливый красный отпечаток эриковой пятерни.

– И кто тебе «пыль» утром принес, тоже не помнишь?

– Почему же. Это – помню.

– Да ну? – а вот это уже неожиданно. Что же такое натворил дражайший супруг вчера, что готов сдать своего поставщика, чтобы только отвлечь внимание? – И кто же?

– Не скажу, – улыбка Джеймса стала еще солнечнее, но Эрик заметил, как тот напряг пресс. А вот фиг тебе, а не кулак в живот. Не отделаешься.

– Хорошо, не говори. И про вчерашнее – тоже. Спрошу у Белы из Конноров или у Ирта из Аленов. Они же оба вчера у посла были? – улыбка Джеймса несколько поблекла, хорошо. – Кто мне больше расскажет, как полагаешь?

– Неверный вопрос. Нужно спрашивать, кто больше наврет.

– Полагаешь, им хватит фантазии приукрасить твои подвиги?

Задумался. На секунду, но явно задумался! Да какого ж… он вчера натворил на этом приеме?

– Понимаешь, Эрик, наврать можно не только преувеличивая, но и не договаривая. И вот для этого фантазией особой обладать не нужно.

Эрик помолчал, разглядывая бледную лукавую физиономию, ни тени смущения или вины на ней не увидел и полез в карман за коммуникатором.

– Позвоню обоим. А ты мне потом скажешь, где они преувеличивают, где – умалчивают… Если захочешь.

Последние слова даже на его слух прозвучали угрожающе. Джеймс завозился в постели, заерзал. Эрик начал прокручивать список контактов, не особенно вчитываясь в имена. Как ни странно – сработало. Джеймс иногда ловился на какие-то совсем примитивные крючки, и Эрик каждый раз начинал сомневаться – а не демонизирует ли он этого вечного мальчишку… И только спустя пару часов понимал, что его опять развели.

– Там была делегация из Ларасса, – без выражения сообщил Джеймс, проводя пальцем по ребру коммуникатора. Не закрывая экран, но это и не требовалось. Эрик замер. В Ларассе обретался один из джеймсовых «бывших». Джеймс убрал руку и продолжил тем же светским тоном: – Внепланово – пригласили в последний момент в связи с приездом супруги посла.

И замолчал.

Супруга посла Ивея… Кажется, все еще хуже. Намного хуже.

– Ты ее выеб? – обреченно спросил Эрик. Собственно, можно было уже и не спрашивать, открытым оставался только вопрос о том, когда именно их злосчастное правительство получит известие об отзыве посла: сегодня вечером или завтра утром. И это - вместо давно запланированного и тщательно подготовленного договора о дружбе и сотрудничестве с Ларассом, который и так висел на волоске.

– Зачем? – изумился Джеймс, похоже, что совершенно искренне.

– Если б я всегда понимал понимал, зачем ты с кем-то ебешься…

– То у меня было бы на два зубных импланта меньше, – сверкнув этими самыми имплантами, закончил фразу Джеймс. И добавил, пока Эрик пытался придумать ответ: – Ивей выеб меня. На балконе. В присутствии трех свидетелей из твоего министерства и еще двух – из высшей знати. Имена назвать? – Подождал, с явным удовлетворением наблюдая, как Эрик пытается хотя бы вдохнуть, кивнул, и закончил: – Вполне надежные сволочи, если нужно – подтвердят. Супругу он до завтра отослать не успеет, так что – подпишет все. Можешь внести в договор те поправки, которые он отклонил на последних переговорах.

Эрик сумел, наконец, втянуть немного воздуха в легкие, за грудиной отчетливо закололо. Сгреб мужа за измятый воротник, притянул к себе, потряс мелко, до исчезновения самодовольной гримасы. Кажется, даже напугал.

– Эрик, Эрик, задушишь ведь, – забормотал Джеймс, перехватывая его руки, не давая скрутить воротник в удавку.

Эрик кое-как разжал стиснутые до зубовного хруста челюсти, прошипел в побледневшее лицо:

– Мне. Не нужна. Такая помощь.

И отшвырнул от себя, звучно приложив затылком о резное изголовье кровати. Джеймс поморщился, сполз ниже, раскинулся на подушках.

– Тебе – не нужна. А Китаре? Это моя планета, вообще-то. И ей нужен этот блядский договор. Или твое начальство считает иначе? – отчетливо выделяя голосом притяжательные местоимения, спросил он.

– Мое начальство считает, что я должен отстаивать интересы твоей планеты, пока я здесь работаю, – в тон ему ответил Эрик. – Но не задницей же!

– Ну, что поделать, если моя задница порой оказывается эффективней твоей головы – или чем ты там работаешь? Языком?

И совершенно похабным образом облизал верхнюю губу, демонстративно так, аж прижмурился. Эрик отчетливо представил, как Джеймс вот так же жмурился под толстяком Ивеем, вздрагивал от беспорядочных неуклюжих толчков, а эти сволочи из министерства смотрели, глотая слюни… Сердце бухало уже где-то под кадыком, но Эрик еще держался. Пока Джеймс не задрал рубашку, демонстрируя ярко-розовую царапину поперек гладкого живота, и не сообщил:

– О перила ободрал. У них перила на балконе все в занозах, пред…

Договорить Эрик не дал, подмял под себя, задирая рубаху еще выше, на голову, закрывая ехидные синие глаза, разрывая тонкий шелк трусов и вламываясь в еще припухшее после другого отверстие.



Глава 2. Земля. Пять лет назад.

– В общем, Майкл, вы понимаете, если внедрение пройдет успешно, ваша миссия может растянуться на годы. К тому же, никто сейчас не возьмется спрогнозировать, насколько глубоко налагаемая матрица изменит вашу личность. Это первая попытка внедрения в столь отличный от нашего мир, вы, если согласитесь, будет первопроходцем.

– Подопытным кроликом, вы хотите сказать?

Роннер вздохнул:

– Майкл, вы действительно полагаете это адекватным ответом на наше предложение? В то, что вы не понимаете всей его серьезности я, простите, не верю – у вас слишком хорошие результаты тестов.

– Вы меня по тестам выбирали? – впервые за всю беседу Майкл по-настоящему удивился.

– Разумеется, нет. Мы внимательно изучили ваше личное дело и отчеты с предыдущих операций, а так же отзывы ваших непосредственных начальников. И именно опираясь на эти данные, сделали выбор. Но успешность агента далеко не в первую очередь определяется его интеллектуальным уровнем, так что в оценке последнего я предпочитаю полагаться на результаты тестирования.

Майклу стало скучно.

– О’кей, я понял, срок погружения неопределенный, глубина – максимальная, задача минимум – внедриться в государственную структуру Китары и определить возможные точки воздействия для стабилизации политической ситуации на Тэте-2. Программа максимум – пролезть без мыла в политическую элиту и работать на лидирующее положение Китары в геополитическом раскладе планеты. Вектор развития формировать согласно указаниям центра.

– Каким именно? – Роннер еще не успел стереть с лица недовольную гримасу, появившуюся в ответ на упоминание мыла, и Майкл на секунду вновь ощутил себя студентом на сдаче дипломного проекта. Но только на секунду.

– Тем, которые будут актуальны на тот момент, когда у меня появится возможность им следовать, – уверенно заявил он, глядя в глаза своему будущему координатору.

– Ничто никогда не идет по плану, да? – недовольно проворчал тот.

– Вам известны исключения из этого правила? – Майкл широко улыбнулся. У него не было доступа к личным делам, но слухами земля полнится. – Вы же неплохо работали в поле. В свое время.

– Щенок, – буркнул Роннер на пределе слышимости, и подтолкнул к Майклу бумаги. – Подписывайте.


После подписания контракта он поехал к родителям – неделю перед наложением матрицы ему дали. Могли дать и больше, если бы он попросил, но – зачем? Мама меньше переживать бы не стала, проторчи он дома месяц или два, скорее, наоборот. А сам Майкл слишком любил свою работу, чтобы расставаться с ней надолго. Как и все внедренцы, впрочем – иначе матрица просто не приживалась – если у агента не было не просто готовности, внутреннего желания ее принять. Примерить на себя новую роль, новую жизнь, страну, планету.

Поступали на полевое отделение прикладной внешней политики, как в театральный институт – по творческому конкурсу. Дипломной работой служило первое внедрение, о результатах которого докладывали уже после «смыва» матрицы. Из двадцати трех сокурсников Майкла семеро провалили внедрение, один из них – погиб, прикрытие не успело вовремя. Еще пятеро не перенесли смыва матрицы – у троих она слишком глубоко «просела», и «чистильщики» не рискнули доводить отмывку до конца, ребята так и остались жить с обрывками чужих знаний, языков и привычек, а у двоих при смыве сильно пострадала собственная память. Еще трое были признаны непригодными к полевой работе из-за низкой эффективности – попросту не сумели выполнить задание, которое, как Майкл понял позже, было очень, очень несложным.

В самом деле, что может быть проще, чем внедрение простейшей технологии в почти что первобытнообщинном мире? Майклу досталась ловля рыбы. Умение плести, ставить и снимать сети было заложено в матрице, как и знание языка, устоев и религиозных воззрений будущих соплеменников. Соображения на то, чтобы не пытаться никого ничему научить в лоб, ему хватило, а вот на то, чтобы как следует себя обезопасить от «последователей» – нет. Но физическая подготовка во время учебы не прошла даром, и он отделался всего лишь рассеченной губой и парой сломанных ребер, когда местные «активисты» отобрали у него сеть. От эвакуации он отказался, засел плести новую сеть и сумел-таки показать, как это делается правильно, менее нахрапистым и более усидчивым и внимательным женщинам. С одной, правда, пришлось-таки переспать, и вот это – не сделать, а принять потом, после смыва матрицы, было уже непросто.

Не учили их этому. Вот как ни смешно. Убивать холодным, огнестрельным и любым прочим оружием, а заодно голыми руками – учили. Жрать сырое или гнилое – тоже. Блокировать боль, шить собственные раны суровыми нитками, определять и нейтрализовать при помощи специальных техник действие всех известных наркотиков. Верить в собственную ложь и распознавать чужую. А вот решать проблемы «через койку» – нет. Такое вот смешное табу сформировалось в земной культуре последних столетий. То есть это потом Майкл понял, что это – просто культурное табу, такое же, как запрет на принятие пищи в присутствии посторонних на Клерме Малой, внедрение на которую было его первым самостоятельным заданием. А поначалу ощущать собственную «испорченность» было тяжко. И даже понимание того, что допустимость подобного поведения заложена в матрице, не слишком помогало.

Но «внедренцы» с низкой лабильностью психики до защиты диплома просто не доходят, так что Майкл постепенно и к вынужденному промискуитету приспособился. Только вот родителям о своих «полевых» похождениях никогда не рассказывал. Зачем? Пусть верят, что он все еще ищет и ждет свою единственную любовь. Он и сам где-то в глубине души в нее верил.


Так что полученная перед отправкой на Тэту-2 матрица в области «нежных чувств» легла на Майкла, как родная. Эрик Шерр, стать которым ему предстояло на неопределенный срок, отличался сексуальными привычками монаха. Какого-нибудь крайне воинственного и сурового к отступникам ордена. Первые дни после гипнообработки, пока шло «прирастание» матрицы – аккумуляция «загруженной» в сознание информации и формирование новых навыков, Майкл здорово веселился.


А потом был портал, узкие темные улочки столицы Китары, сунутый под ребра нож, от которого Майкл… нет, уже Эрик – еле увернулся, и первый оставленный за спиною труп. И долгая дорога наверх, к красной колоннаде Дворца Правосудия Китары. Такой на Тэте-2 был мрамор: «Цвета давленой клюквы», – подумал бы Майкл. «Цвета свежей крови», – подумал Эрик.



Глава 3. Китара. Четыре года назад.

– Обратите внимание, Эрик, это один из самых опасных людей в нашей политике, – Морто взял бокал у проходившего мимо официанта и, словно продолжая движение, указал на невысокого подвижного молодого человека, беседовавшего с парой старичков из министерства юстиции.

Интересное определение. Особенно если учесть, что в профессионально фотографической памяти Эрика этот человек до сих пор не был запечатлен. Пришлось признаться:

– Лицо незнакомое. Кто он?

– Джеймс Эвой. Последний из рода Эвоев – во всех смыслах.

– Младший или единственный оставшийся? – уточнил Эрик наиболее очевидное.

– Второе.

– И самый пропащий, – это не было вопросом. Скорее – ответом на очередном импровизированном экзамене, которые любил Морто Канн. И был готов их устраивать даже во время официального приема по случаю шестьдесят первой годовщины победы Китары в семнадцатилетней войне.

Ответ оказался верным, Морто удовлетворенно кивнул:

– Да.

– И чем же он опасен?

– Я бы предложил вам выяснить это на собственном опыте, – усмехнулся Морто. – Но опасаюсь катастрофичности последствий.

– Даже так? – Эрик еще раз внимательно оглядел предмет обсуждения. Не красавец, но то, что называется «обаятельный», по-богемному длинные волосы, голубые глаза, богатая и какая-то мальчишеская мимика. Куда больше похож на прожигателя жизни и родительского состояния, чем на политика. Пользуется тем, что его не воспринимают всерьез? Тогда предупреждения Морто было бы достаточно, чтобы избежать последствий, а он явно считает иначе. Очень интересно. – Какую должность он занимает?

– Никакой.

Эрик повернулся и уставился на собеседника. В многослойной, как любимое местное блюдо, и такой же сложной бюрократической системе Китары человек без должности не просто был никем, он вообще существовать не мог. Эрик решил бы, что под «никакой» Морто имеет в виду «никакой значительной», вот только характеристики Второго прокурора всегда отличались буквальностью и абсолютной точностью. Первый прокурор Китары традиционно был фигурой политической, а вот второй – главным маховиком судебной машины, тяжелой, неповоротливой, и куда больше чтущей букву закона, чем его дух. Морто Канн был очень хорошим Вторым прокурором. Почти идеальным – почти, потому что рискнул взять в помощники человека, блестяще зарекомендовавшего себя в полицейской работе, но не прошедшего весь полагающийся для этой ответственной должности административный путь. Это если выражаться дипломатическим языком. А если так, как обычно говорили у Второго прокурора за спиной, то «подобрал шворла на помойке». Шворлами называли местную породу собак, крупных и свирепых, специально выведенных в смутные времена для охоты на людей.

Вышеупомянутым шворлом как раз и был Эрик Шерр. В данный момент взиравший на патрона с недоумением настолько сильным, что оно явно проступило на обычно маловыразительной физиономии – Морто, глядя на него, ухмылялся все сильнее.

– Этот Эвой поддерживает чью-то избирательную компанию? – озвучил Эрик единственный, как ему казалось, возможный способ участия в политической жизни страны представителя богатой фамилии, не занимающего никакой официальной должности в правительстве или судебной системе.

– Нет, – с очевидным удовольствием ответил Морто и, оставаясь верным себе, тут же уточнил: – По крайней мере, не напрямую.

Эрик сдался:

– Объясните?

Шеф сложил руки на выпирающем животе, который он упорно именовал «грудью», приготовившись прочитать очередную лекцию своему протеже:

– Джеймс Эвой мастерски манипулирует сознанием – как групп, так и отдельных людей. Настолько искусно, что я даже подозревал использование специальных техник, типа гипноза, но до сих пор ни разу не получил подтверждения этой гипотезы. Так что, возможно, это просто врожденная способность и природное – фантастическое – чутье.

Звучало не слишком устрашающе, но раз Морто считал этого манипулятора опасным, значит, у него были серьезные к тому основания. Эрик немного подумал и спросил:

– Цели?

Морто удовлетворенно кивнул и поощрительно улыбнулся помощнику. Иногда Эрику казалось, что шеф и в самом деле натаскивает его как четвероногую ищейку.

– Это самое интересное. Цели, которые преследует этот человек, зачастую становятся понятными только после их достижения.

– Даже для вас?

– Увы, – развел руками Морто, и его необъятное чрево печально заколыхалось. – Связать скандал, вызванный внебрачной беременностью младшей дочери министра легкой промышленности, назначение нового главы таможенного департамента и внезапное решение нашего генералитета нарастить численность десантных войск мне удалось только после того, как министерство внешней торговли заключило контракт с одним крупным ларасским промышленником на поставку парашютного шелка.

Какое отношение Джеймс Эвой мог иметь к беспутному поведению младшей дочери министра, догадаться было нетрудно, а вот остальное…

– Ужесточение таможенного контроля лишило наши текстильные предприятия дешевого сырья из Арака, – Эрик начал рассуждать вслух, Морто это всегда нравилось, – министру было не до налаживания официальных поставок, а вояки пошли по простейшему пути и продавили поставки готовой продукции, наказав наши фабрики… на сколько? Миллиона на полтора?

– Почти на два.

– Неслабо. А мотив? Чего ради это делалось?

– Земли Эвоев лежат к югу от владений семейства Вартов, – подсказал Морто. – Раньше граница проходила по южному берегу красивейшего и весьма богатого рыбой озера Варр. Теперь – в трех километрах к северу от него.

– Оливеру Варту принадлежит шестьдесят пять процентов производства шелка в стране. Он был вынужден продать Эвою земли у озера, чтобы покрыть убытки?

– Совершенно верно. Причем, практически – за бесценок. Впрочем, я полагаю, что это озеро стало всего лишь приятным бонусом для нашего героя.

– Даже так? Но что же тогда было главной целью?

– Не что, а кто, мой мальчик. Тот самый ларакский промышленник, почти полностью разоренный на момент получения контракта, но процветающий ныне.

– И что Эвой с него поимел?

Морто неожиданно тоненько хихикнул, что никак не вязалось с его монументальной комплекцией.

– Ты удивительно точно выбрал глагол, мальчик мой. Эвой – его любовник. Примерно с тех самых пор. Ну что, рискнешь познакомиться?

Эрик обернулся и поискал обсуждаемую личность взглядом. Нашел куда ближе, чем ожидал – синие наглые глаза смотрели на него в упор с расстояния порядка трех метров. Подслушивал разговор?

Эвой улыбнулся, словно отвечая на невысказанный вопрос. Губы у него были необычно яркие, Эрику даже показалось, что накрашенные. Или зацелованные.

– Рискну, – не отводя от них взгляда, произнес Эрик.

Кажется, Морто пожелал ему удачи. Или успеха. Эрик не расслышал.



Глава 4. Китара. Три года назад.

Бросая флаер на правое крыло, чтобы вписаться в узкий проулок, Майкл чуть не выругался по-английски. Не было у его матрицы навыков экстремального вождения, не было! Не полагались они товарищу второго прокурора и бывшему бандиту с короткой, как собачья кличка, фамилией Шерр. И инстинкт самосохранения выдернул из-под матрицы курсы высшего пилотажа, пройденные будущим внедренцем Фассбендером на последнем курсе университета.

Флаер Эвоя мелькнул ядовито-желтым всполохом в экране заднего вида, вываливаясь из более широкой и более изогнутой улицы, выжал, похоже, предельное ускорение и все-таки обошел Майкла на перекрестке. Дорогой, но все-таки фабричной сборки флаер Эрика тягаться с собранной на заказ машиной избалованного аристократа не мог никак. Эвой пер вперед по Плетт-проспекту, при такой скорости – на широком, как посадочная полоса столичного аэропорта, проспекте, можно было и не сбрасывать, – до набережной Большой Плетты оставалось не больше сорока секунд, а там еще секунд десять над рекой и – привет. Площадь Белой кометы, на которой заканчивалась их гонка. Не нагнать.

Майкл оскалился и швырнул флаер вбок, одновременно перекидывая большую часть тяги на левую дюзу, закручивая гудящую от натуги машину вокруг собственной оси и ввинчиваясь винтом в глубокую загнутую арку министерства обороны, отделявшую проспект от площади. Сирена навигатора взвыла дурниной, лепнина арки замелькала в лобовом стекле, как рассыпающиеся костяшки домино, флаер тряхнуло – все-таки чиркнул кончиком крыла по мостовой и Майкл что есть силы потянул рычаг на себя, выравнивая машину… Удержал. Вылетел на площадь, как пробка из бутылки, заложил широкий, плавный вираж, сбрасывая скорость, и даже успел приземлиться до того, как флаер Эвоя ворвался на площадь с противоположной стороны.

Майкл медленно стянул шлем – идиотский аксессуар, призванный сберечь мозги при аварии флаера. Можно подумать, у тех, кто устраивает гонки без правил в самом центре столицы, есть что беречь. Лучше бы горожанам каски выдавали. И бронежилеты заодно – авось да убережет от осколков очередного не вписавшегося в поворот безумца.

Говорили, что в гонках с Эвоем погибло уже четыре придурка. И Эрик Шерр просто обязан был пополнить список – или проиграть пари. Но о том, как он будет объяснять куратору свой провал, думать было некогда – Эвой уже откинул колпак флаера, спрыгнул на мостовую и стремительно шагал к машине Майкла.

Нет, Эрика. Который неторопливо отстегнул ремни, потом – так же неспешно – сдвинул стеклянную крышу. Выгадывая для Майкла драгоценные мгновения, давая сжаться, скрыться, залечь на дно сознания... Как и не было.

– Вы жулик, Шерр! – выкрикнул тем временем Эвой, остановившись в паре метров от крыла и возмущенно уперев руки в бедра. – Махнули через крыши и думаете, я поверю, что вашу гробину можно протащить через арку?

Эрик улыбнулся. Аккуратно, без зубов –он же не хочет отпугнуть нахала? И повел подбородком вбок – чуть-чуть, намекая. Надо отдать Эвою должное – он понял почти сразу. Скользнул взглядом в указанном направлении – по фюзеляжу машины, крылу… Зацепился взглядом за поврежденную пластину обшивки на самом конце. Развернулся и пошел – почти побежал – к своему флаеру. Эрик откинулся на спинку сиденья и прикрыл на несколько секунд глаза, размышляя. Бой он выиграл, теперь важно не проиграть кампанию.

Эвой вернулся от арки, пижонски посадил свой флаер почти впритирку к машине Эрика. Вылез из кабины, уселся, свесив ноги и демонстративно его разглядывая. Эрик ответил не менее пристальным взглядом, но прочитать что-либо по физиономии Джеймса Эвоя, когда тот этого не хотел, не представлялось возможным.

Но заговорил он все-таки первым:

– Что ж, должен признать – не ожидал. Как вам это удалось?

– Я везучий.

– В самом деле… Полагаю, я могу угадать, каким будет ваше желание, – и он улыбнулся, словно лампочку, включая свое невозможное обаяние, которое вполне можно было отнести к классу легких наркотиков.

Но Эрика слишком занимал вопрос, что рассчитывал получить, выиграв гонку, сам Эвой? Или для него главным призом в этом пари был получаемый от нее адреналин? А желание – так, вишенка в коктейле?

– Шерр? – с некоторым удивлением в голосе напомнил о себе Эвой. Очевидно, в такой ситуации полагалось не размышлять, а бросаться на «побежденного», как собаке на упавшую с барского стола кость.

А вот фигушки. Не то, чтобы Эрику этого не хотелось – стояло у него на Эвоя уже давно, месяца три, и хорошо так стояло, основательно. Как колонны перед входом в их «контору». Но не зря же он Эвоя мостовую под аркой разглядывать посылал? Почти целая минута на «подумать» – грех не воспользоваться.

Эрик улыбнулся, наклонился через борт и негромко, намекая на интимность, спросил, впервые перейдя на «ты»:

– Угадаешь? Правда?

Эвой спустил ему эту вольность. Улыбнулся в ответ, даже не пытаясь скрыть самодовольство:

– Думаю, что да.

– Хорошо, – еще шире улыбнулся Эрик, и добавил, с удовольствием наблюдая, как потрясенно округляется яркий, словно нарисованный на треугольном лице, рот Эвоя: – Вымой мне ноги, Джеймс.

А спустя секунду задохнулся от изумления уже сам Эрик: пронзительно синие глаза Эвоя полыхнули не возмущением – восторгом. Явным и неприкрытым.

«Вашу мать, во что я вляпался?» – только и успел подумать Эрик, а Эвой уже сидел в своем флаере и заводил мотор.

– К тебе или ко мне? – бросил через плечо отрывисто.

Эрик на секунду вновь ощутил себя новичком на улицах самого криминогенного квартала столицы. Вот только на этот раз у него даже ножа не было.

Впрочем, кто сказал, что ему был нужен нож?

Эрик включил зажигание и ответил небрежно:

– В отель.

Желтый флаер сорвался с места, словно начиная новую гонку. Эрик хмыкнул и полетел следом.



Глава 5. Земля. Два года назад.

– Майкл, вы с ума сошли, – устало оттолкнув от себя клавиатуру, сообщил Роннер.

– Почему? Разве у меня изменились установки? Программа максимум – внедрение в политическую элиту, разве не так?

– Вы помощник министра внутренних дел, личный друг Второго прокурора и любовник очень влиятельного аристократа, – педантично перечислил Роннер. – С точки зрения командования, это более чем успешное внедрение. Вполне достаточное для продвижения идеи о перспективности сотрудничества с Землей.

– То есть, работаю я хорошо? – попробовал зайти с другой стороны Майкл. Матрица Эрика сильно осложняла дело, хотелось закончить бесполезный разговор и просто сделать по-своему. Увы, протащить китарийского любовника на Землю можно было только с разрешения куратора – портал настраивался с Земли и исключительно по его официальному распоряжению.

Роннер скривился, словно лимон раскусил, но признал:

– Судя по последнему мониторингу общественного мнения, работаете вы блестяще. Что, опять-таки, говорит об отсутствии необходимости в усилении вашего влияния на данном этапе.

– Вам отсюда, конечно, виднее, – демонстративно фыркнул Майкл.

– Вы отрицаете продуктивность работы Отдела внешнего наблюдения? – холодно поинтересовался Роннер, и Майкл не выдержал.

– Я отрицаю продуктивность ограничений, накладываемых на полевого агента, работа которого признана эффективной Отделом внешнего наблюдения, – процедил он в тон куратору и тут же понял, что совершил ошибку. Формулировки и интонации принадлежали не полевому агенту Земли, а силовику с Тэты-2.

Роннер откинулся на спинку кресла и выбил пальцами причудливую дробь на полированной поверхности стола.

– Сколько вы уже носите эту матрицу, Майкл?

Майкл заставил себя расслабиться, не меняя явно позы, но убрав присущую Эрику Шерру жесткость осанки.

– Вы разучились считать до трех, куратор? Или вас интересует точное количество выработанных мной часов? Так за этим – к внешникам, они протоколы ведут. А я – работаю. Вроде как неплохо.

И осклабился. Не слишком нагло, но достаточно легкомысленно. Убедил, нет?

Роннер не стал играть с ним в гляделки, уткнулся в экран своей консоли, защелкал клавишами. Выдачи Майкл видеть не мог, но был практически уверен, что куратор полез на сервер психологов, смотреть результаты его последнего тестирования. Значит, не убедил. Не слишком хорошо, но не фатально – будь в тестах серьезные нарушения, его бы просто не отпустили обратно на Тэту-2, когда он их проходил два месяца назад. А несерьезные – обычное дело для внедренца с не смытой матрицей. Так что, в худшем случае, Майкла загонят к психологам на внеплановую проверку. Переживаемо.

Не угадал.

– Вы любите его? – внезапно спросил Роннер.

Но полевого агента застать врасплох сложно.

– Я так понимаю, это вопрос к моей матрице? – спокойно выдерживая испытующий взгляд начальства, уточнил Майкл.

– Нет. К вам.

Майкл вскинул брови и посчитал это достаточным ответом.

Роннер вздохнул, снял старомодные очки и потер переносицу. Водрузил очки обратно на нос, переплел пальцы и посмотрел на Майкла как-то печально.

– Результаты последнего тестирования у вас неплохие. И это меня настораживает.

Майкл поднял брови еще выше, понимая, что гримаса становится карикатурной, но как еще реагировать на подобное заявление, он просто не знал. Внезапно вспомнился случайно подслушанный комментарий одного из аналитиков – по поводу безупречной профессиональной репутации Роннера и того общеизвестного факта, что он ни разу не терял агентов: «Потому что всегда отзывал их вовремя».

– При том уровне недоверия и враждебности к наземным службам, который вы демонстрируете, – пояснил тем временем Роннер, – деформация личности у вас должна быть значительно более сильной, чем это видно из тестов. А это означает, что вам удается корректировать свои реакции согласно требованиям, предъявляемым к агенту, и результатам вашего тестирования верить просто нельзя.

– Или вы ошибаетесь в оценке моего отношения к наземным службам, – возразил Майкл. И, чуть помедлив, рискнул добавить: – Потому что переносите на них мое отношение лично к вам.

– Даже так?

Майкл промолчал, давая противнику обдумать и сделать следующий ход. Проклятье, Роннер прав: он действительно мыслит как Эрик. Но это все равно ничего не меняет.

– Что ж, – после довольно длительной паузы произнес Роннер, – я могу поставить перед руководством вопрос о необходимости смены вашего куратора. Хотите?

– Нет.

– Почему?

– Лошадей на переправе не меняют.

– Китарийская поговорка?

– Нет. Земная. Конца прошлого тысячелетия.

– Ах, да, у вас же сестра историк, – кивнул сам себе Роннер, снова постучал пальцами по столу и произнес: – В общем, так. Или вы начинаете мне доверять – по-настоящему доверять, а не изображать доверие, и не сомневайтесь, я в состоянии почувствовать разницу…

– Или? – отчетливо ощущая еще невысказанную угрозу, спросил Майкл.

– Или я вас отзываю. Прямо сейчас, – Роннер развернул консоль экраном к Майклу и продемонстрировал в самом деле полностью заполненную форму отзыва агента.

У Майкла резко пересохло во рту.

– Я опротестую ваше решение и потребую смены куратора.

– Ваше право. Вы прекрасный агент, возможно, к вашему мнению и прислушаются.

«А возможно, и нет», – Роннер этого не произнес, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, чего стоит мнение агента после трех лет «одиночного плаванья» в чужом мире, если на другой чаше весов – мнение его куратора, за семнадцать лет службы не сделавшего ни одной ошибки.

Несколько минут они просто молчали. Майкл лихорадочно прокручивал в уме варианты возможного выхода из ситуации, отбрасывая их один за другим, как непригодные. Роннер, похоже, просто ждал.

И все же первым заговорил именно он:

– Скажите, Майкл, почему вы так боитесь признаться в своих чувствах? Не такая уж это редкость для внедренца – полюбить человека из другого мира, вы не можете этого не знать. Это как раз объяснимо и понятно, и является вполне достаточной причиной для заключения брака. В отличие от неподтвержденной фактами теории о том, что официальный союз, заключенный по земным законам, поможет вам добиться большего влияния.

– Почему – неподтвержденной? – пробормотал Майкл, стараясь не отвести взгляд.

– Потому что из ваших докладов о личности Джеймса Эвоя следует, что он, во-первых, не считает, что чужое доверие его к чему-либо обязывает, и при необходимости с легкостью им злоупотребляет. А во-вторых, эмоциональную привязанность ставит выше связей, освященных традициями или законом.

– Он уважает силу. А агент одного из мощнейших миров в сети, безусловно, более сильная фигура, чем помощник министра на его родной планете.

– Так на раскрытие я вам добро уже дал. Операцию действительно пора переводить в фазу установления неофициальных отношений и начала переговоров между нашими мирами, а вас – в постоянные резиденты. И ваш Джеймс – очень неплохая кандидатура на роль посредника в этих отношениях. Гибкий, дальновидный и очень неглупый политик. Только вот приводить его на Землю и заключать с ним брак никакой политической необходимости нет.

– Или вы ее не видите, – упрямо возразил Майкл.

– Или я ее не вижу, – покладисто повторил Роннер. – Хотите попробовать еще раз меня в ней убедить?

Майкл промолчал. Одно из необходимых умений в прикладной политике – умение вовремя признавать свое поражение и не тратить силы на борьбу там, где она бесполезна.

– А хотите, я вам скажу, почему вы так упорно прячетесь за служебной необходимостью? – неожиданно предложил Роннер. – Как говорится «не для протокола». Да я и не психолог, чтобы официально подобные заявления делать.

– Какие – такие? – устало спросил Майкл, чувствуя, что этого от него ждут.

– Вам мама в детстве говорила, что связать свою судьбу можно только с достойной избранницей, верно?

– У меня нормальные современные родители, им все равно, какого пола будет мой супруг, – буркнул Майкл.

– Поздравляю.

Майкл резко вскинул глаза на куратора, но не похоже было, чтобы тот насмехался. Похоже, говорил вполне серьезно. Ему самому с родителями повезло меньше? Спрашивать Майкл не стал.

– Но дело не в том, какого пола будет ваш избранник, а в том, что он обязательно должен быть достойным. И как раз в последнем вы и не уверены. Верно?

Соврать Майкл мог достаточно легко – даже на детекторе лжи. Их этому учили. Но как-то так вышло, что в ходе разговора врать просто расхотелось. И Роннер уже не казался сидящим по ту сторону шахматной доски с черным ферзем в руках. Хороший он все-таки куратор, хоть и самодовольная сволочь.

– Верно.

Роннер кивнул, одним щелчком удалил с консоли форму отзыва и развернул экран обратно к себе. Застрекотал быстро клавишами, пояснил, не отрываясь:

– Портал я ему открыл, доступ сделал. Конечно, нужна еще виза Комитета, но не думаю, что с ней возникнут проблемы. Можете привозить своего жениха. Только подумайте еще раз, действительно ли вам – не вашей матрице, не вашей миссии, вам – это нужно.

– Спасибо.



Глава 6. Китара. Два года назад.

Роннер все-таки заставил Майкла пройти собеседование с психологом – не стандартное тестирование, а именно личную беседу, – перед возвращением на Тэту-2. Пообещал, что передаст руководству не свои собственные выводы о причинах, по которым Майкл просил разрешения на брак, а те обоснования, которые предоставил сам Майкл. И поддержит их. Но только при условии, что тот нормально пообщается с психологом, не пытаясь заморочить ей голову. Пришлось согласиться.

Кейтлин оказалась девицей въедливой и дотошной, но по счастью, не очень опытной. Так что раскусить Майкла с его неуставным отношением к объекту сексуального контакта она раскусила, а вот сливать – не стала. Девочка была совсем молоденькая, два года после университета, талантливая, но при всем своем профессионализме – все-таки романтически настроенная. Повелась на аккуратно продемонстрированные эмоции – совершенно искренние, кстати. На другие бы не купилась – все-таки профи.

В общем, спустя трое суток Майкл прошел через портал, замаскированный под грот в одном из парков, забрал со стоянки свой флаер и отправился домой. То есть – к Джеймсу.

Они жили вместе уже больше года, в министерстве на это старательно закрывали глаза – Эрик уж постарался, чтобы даже мысли его подсидеть ни у кого не возникало, старые связи во Второй прокуратуре помогли. Аристократишки из числа Джеймсовых знакомых, конечно, шептались за спиной, но пока не решались возмущаться в полный голос и в лицо – на них можно было не обращать внимания.

Эрик аккуратно опустил флаер на крышу особняка, возле пижонской изумрудно-зеленой машины Джеймса. Желтую он разбил полгода назад, чудом сам жив остался. Хотя, когда речь шла о Джеймсе, некоторые чудеса приобретали характер закономерностей. Эрик как-то спросил, сколько раз тот попадал в аварии. Оказалось – одиннадцать. И ни разу, ни разу на нем не было ни царапины. Никакая теория вероятности этого не то что объяснить, допустить не могла. Но факт оставался фактом – Эрик, тогда еще помощник прокурора, воспользовался служебным положением и проверил файлы Эвоя в архиве дорожной полиции. Не из любопытства, нет. Просто в очередной раз пытался понять, насколько можно доверять словам любовника. Тогда уже любовника.

Иногда Эрик с ностальгией вспоминал тот год, когда они с Джеймсом самозабвенно играли в «не очень-то ты мне и нужен». Тогда еще получалось верить в то, что играют обе стороны. Теперь Эрик уже не был в этом уверен. Два года совместной жизни, а он так и не понял, можно ли доверять человеку, который спит у него на плече. Нет, в том, что касалось работы и политики, у Эрика сомнений не было. И у Майкла тоже – иначе он бы не пошел к Роннеру с тем, с чем пошел.

В том, что Джеймс никогда и никому не сливает то, что рассказывает ему Эрик, тот убедился довольно быстро. Да и сам Джеймс делился информацией на удивление щедро. И, сколько Эрик ее ни проверял, ни разу «дезу» не поймал. Джеймс умудрялся практически идеально совмещать лояльность к партнеру и – своей стране и планете. В самом деле, прирожденный политик.

О том, что будет, если личный интересы Эрика пойдут вразрез с интересами Китары, он старался лишний раз не задумываться, давно решив для себя, что если до такого дойдет, то он либо порвет с Джеймсом, либо – уволится на фиг со службы. Иногда ему казался более вероятным первый вариант, но в последнее время – чаще второй. Да, вовремя его Роннер в резиденты перевел, чутье старого лиса не подвело. Хотя, по большому счету, Эрик его таки переиграл… Вот только это было более легкой частью его плана. Более сложная предстояла – сейчас.

Эрик еще немного посидел, не открывая флаера, слушая, как стучит по стеклу занудный осенний дождь, и собираясь с мыслями. И с духом, хотя в последнем признаваться себе не хотелось.


– Повтори еще раз, зачем мне это надо? – Джеймс расстегнул последнюю пуговицу на жилете и развалился в кресле.

– Брак даст тебе земное гражданство, – терпеливо объяснил Эрик. Он нисколько не был разочарован прагматичной реакцией любовника. В конце концов, он тоже не делал предложения по всем – земным – правилам. Просто объяснил кто он и что он. И чего хочет – для себя и своей миссии.

Это очень важно было до Джеймса донести – что Эрику брак нужен для дела. Потому что если синеглазая сволочь поймет, что железного Шерра пробило на сентиментальность, то он ему всю печень выест, как уррора – стреноженной лошади. Видел Эрик один раз такое в полицейских конюшнях. Крошечная, не больше котенка, тварь, крови больше выпустила, чем выпила… А лошадь сдохла.

– И зачем мне это гражданство? – в тон Эрику спросил Джеймс.

– Оно даст тебе новый инструмент влияния. В случае благополучного заключения договора о сотрудничестве между нашими мирами – очень мощный инструмент.

– А в случае провала твоей миссии?

– Запасной аэродром.

– Хм. Не то, чтобы я собирался бежать с родной помойки, – задумчиво протянул Джеймс, и Эрик невольно поморщился. Он прекрасно знал, что Джеймс размажет по паркету любого, кто посмеет подобным образом высказаться о Китаре в его присутствии, в том числе и самого Эрика, но все равно подобные выпады его коробили. К сожалению, Джеймсу это было известно.

– Но если вдруг – неужели мне необходимо будет это гражданство, чтобы твоя родина дала мне убежище? – Джеймс изобразил шуточно-скорбную гримасу, но Эрик не собирался так легко позволить себя сбить с серьезного тона.

– Если со мной что-нибудь случится – то да.

– Как трагично, – звучно вздохнул Джеймс и потянулся за стоящим на журнальном столике бокалом. – А может, я не хочу бежать, если с тобой «что-то случится», – цитата прозвучала неожиданно сварливо. – Может, я собираюсь трагично перерезать себе горло на могиле павшего любовника? В лучших традициях благородного семейства Эвоев. Я тебе не рассказывал? Моя двоюродная бабка…

– Заткнись, – устало попросил Эрик. – Просто скажи – согласен или нет.

И отвернулся, успев-таки заметить картинно вскинутую бровь. Позер.

– Я подумаю, – сообщили ему в спину. – До завтра. Или послезавтра. Или…

– Завтра, – отрезал Эрик. – Если я завтра не проведу тебя через портал, пропуск аннулируют. И второй раз мне его уже никто не сделает.

Первое было, разумеется, враньем, но зато второе – чистой правдой. На что Эрик и рассчитывал: у Джеймса было феноменальное чутье на человеческую неискренность, но если полностью сконцентрироваться на последней фразе…

– Даже так, – пробормотал Джеймс задумчиво. – Хорошо. Завтра.

Он поднялся с кресла, наклонился, ставя бокал обратно на столик, мягкие домашние брюки плотно обтянули крепкую задницу. Эрик почувствовал, как у него привычно ускоряется пульс. Интересно, когда-нибудь это пройдет?

Джеймс выпрямился, потянулся – медленно, лениво, со вкусом, – покосился на Эрика через плечо, оценивая реакцию. Спрятал улыбку, отвернувшись – но Эрик по уху, розоватому в свете камина, видел, что тот улыбается, причем довольно – и протянул, направляясь прочь из кабинета:

– Не беспокой меня сегодня. Мне нужно подумать.

У Эрика была хорошая выдержка. Профессиональная. Он дождался, пока любовник плотно прикроет за собой дверь, и только после этого выдохнул:

– Сука!

И еще через полторы минуты, необходимые, чтобы подняться на второй этаж, где были спальни, поддал ногой злополучный столик. Бокалы разлетелись по полу стеклянными брызгами, бутылка закатилась под кресло, оставив мерзкого вида желтую лужу на ковре.

– Сука…



Глава 7. Земля. Год назад.

– Я не понимаю, ты что, меня стесняешься? – Джеймс сдвинул солнечные очки на кончик носа и укоризненно посмотрел на Майкла поверх оправы. Цвет глаз гармонировал с цветом летнего неба, моря, плавок и коктейля на основе блю кюрасао, который Джеймс держал в руке.

На Тэте-2 прилюдно обнажаться категорически не принято, по крайней мере, в Китаре и Ларассе, возможно, из-за умеренного климата и отсутствии серьезных сезонных колебаний погоды. Так что, оказываясь на Земле, Джеймс просто не вылезал с пляжа. Майкл сперва искренне считал, что тот просто не может упустить возможности покрасоваться лишний раз – и заодно помотать супругу нервы, флиртуя со всеми землянами, попадавшими в поле зрения, невзирая на пол и возраст.

Но когда после очередного перехода через портал они оказались в Северном полушарии в разгар зимы, Майклу пришлось изменить свою точку зрения на мотивы Джеймса. На второй день пребывания на Земле тот устроил натуральную истерику по поводу холода и лезущего в лицо мелкого снега, что Майкл не выдержал, пошел в турагенство и снял им номер в отеле на Тенерифе. Майклу, конечно, не слишком удобно было таскаться оттуда на отчеты и тестирования через два портала, но оно того стоило: неделя, проведенная ими на Тенерифе была, наверное, единственной за все время их совместной жизни, обошедшейся не то что без скандала, даже без единой размолвки. Днем Майкл общался со своим куратором, наземниками и психологами, Джеймс тихо-мирно грел бока в шезлонге – под зонтиком, конечно, сгорел он еще в самый первый приезд, с тех пор стал умнее. А вечером и утром они трахались. Тоже как-то мирно, без синяков, царапин, прокушенных губ и прочих привычных атрибутов семейной жизни.

– Скукотища! Хочу домой, – заявил в последний день Джеймс.

С тех пор Майкл всячески старался не давать ему скучать, но не такой же ценой! Он встряхнулся и дал мысленного пинка своей матрице – пусть разбирается, самому Майклу с упершимся Джеймсом явно не справиться.

– Да, стесняюсь. Ты совершенно не умеешь себя вести.

Джеймс аж коктейлем подавился от возмущения. Еще бы: ему, потомственному аристократу, непринужденно себя чувствующему на самых пафосных приемах и знающему такие детали и тонкости этикета, о которых даже профессионально собранная матрица Майкла понятия не имела, и вдруг – такое обвинение. Все равно как сказать Паганини, что он не знает нотной грамоты.

Майкл удовлетворенно кивнул и уселся в соседний шезлонг, вытянув ноги. Надо будет искупаться попозже.

Но стоило ему прикрыть блаженно глаза, как на лицо легла тень. Пришлось поднять веки и изобразить внимание: Джеймс стоял прямо перед ним, загораживая солнце, и всем своим видом выражал крайнюю степень решимости.

– Не желаешь объясниться?

– Нет.

Объясняться в самом деле не хотелось, хотя понятно было, что этого не избежать.

– Я недостаточно хорош для Земли? – продолжал докапываться Джеймс.

Только этого не хватало. Майкл подобрал ноги, сел прямо.

– Разумеется, нет.

– Для твоего круга?

– Нет.

– Тогда в чем дело? Почему ты не можешь представить меня своим родителям? Они вообще в курсе, что ты женат?

– Разумеется, – вздохнул Майкл и, опережая дальнейшие вопросы, добавил: – Я рассказывал им о тебе и фотографии показывал.

– И они знают, что я не землянин?

– Конечно.

Джеймс плюхнулся в свой шезлонг и побарабанил пальцами по ручке, неприятно напомнив о Роннере. Первым докладом куратор вроде бы остался доволен, но после тестирования Майкл с ним еще не разговаривал…

– Эрик!

– Что?

– Да нет, ничего. Просто мне показалось, что мы беседовали. – Джеймс поджал губы и добавил едко: – О том, почему ты считаешь меня недостойным встречи с твоей семьей.

– Этого я не говорил.

– Правда? Значит, под словами «я тебя стесняюсь», ты имел в виду что-то другое?

– Да.

– И что же, позволь узнать?

– Джеймс, ты в самом деле не понимаешь, что я не хочу это обсуждать, или не можешь придумать другого способа развлечься?

– Разумеется, второе. Я сижу тут в четырех стенах, – небрежный взмах руки в сторону бунгало, которое снял к их приезду приятель Майкла, – умираю от скуки, а ты лишаешь меня единственного развлечения!

И Майкл сорвался, как срывался каждый раз, когда Джеймс задавался целью его довести.

– Вот именно поэтому я не хочу тебя знакомить с родителями. Не хочу, чтобы ты развлекался за их счет. За мой – сколько угодно, но они за мою глупость расплачиваться не обязаны.

– Понятно, – негромко произнес Джеймс, и Майкл тут же пожалел о сказанном.

– Послушай, Джеймс, я не имел в виду…

– Не надо. Я понял. Ты действительно считаешь, что я не умею себя вести в приличном обществе.

Если что-то и действовало Майклу на нервы больше, чем глумящийся над ним Джеймс, так это – Джеймс демонстративно страдающий. Раздражение вспыхнуло с новой силой.

– Все ты умеешь. Когда захочешь. Проблема в том, что я не в состоянии предсказать, когда это желание у тебя возникнет.

Джеймс поднял одну бровь:

– А на слово ты мне совсем не веришь?

Самое смешное, что Майкл не мог дать однозначного ответа на этот вопрос. Нет, там, где на кону стояла его жизнь – он доверял Джеймсу безоговорочно. Тот как минимум не лишит себя удовольствия отправить мужа на тот свет собственноручно. Но вот во всех прочих случаях…

– Ладно, я понял. – Джеймс поднялся, аккуратно сложил очки и, зацепив их за спинку шезлонга, отправился к воде. Плавал он не ахти, и Майкл, помедлив, двинулся следом.


Когда через четверть часа они выбрались на берег, Майкл не выдержал и поинтересовался:

– Я сплю на диване?

– Да нет, почему, – как-то вяло отозвался Джеймс, набросил на плечи полотенце и пошел к дому, загребая ступнями песок.

Майкл проводил его растерянным взглядом: неужели правда обиделся? По-настоящему? Может, все-таки познакомить его… Ну, не с родителями, конечно, но хотя бы с сестрой? Она тетка боевая, шокировать ее сложно.

Нет. Дать слабину сейчас – Джеймс потом с него живого не слезет. Заставит-таки к родителям отвезти – и отыграется на них за Майклову несговорчивость по полной. Нет уж. Пусть на Тэте выкаблучивается.

Майкл решительно направился к бунгало и зашипел от внезапной боли – под ногу попался острый камушек, оцарапал ступню до крови.



Глава 8. Китара. Полгода спустя.

Джеймса не было дома. Опять. Никаких приемов, деловых ужинов, светских визитов и прочих пристойных мероприятий этим вечером не планировалось – Эрик бы знал. Значит, Джеймс снова завис в каком-то клубе. Нет, встречи с ларасцами на прошлой неделе были очень напряженными, Эрик и сам был не против расслабиться после их благополучного завершения, а ведь он только подготовкой занимался, тогда как на Джеймса легла львиная доля непосредственных переговоров. Ларасская верхушка, с их нео-феодальным строем, желала иметь дело только с потомственной аристократией Китары, воспринимая ее госструктуры как разновидность обслуги. Но если Эрику для отдыха достаточно было приговорить вечерком у камина бутылку чего-нибудь крепкого, да проспать на несколько часов дольше, то Джеймс уходил в загул на неделю минимум.


Эрик попытался вызвать его через коммуникатор – тот запиликал из кабинета. Замечательно. А если благоверный вляпается в неприятности? Ха! Сложно представить себе определение, обе половинки которого меньше подходили бы Джеймсу Эвою. Впрочем, из неприятностей он обычно всегда выкручивался с минимальными потерями и без посторонней помощи. Точнее, без помощи Эрика – почему-то обратиться к своему адвокату, чтобы тот внес залог и вызволил из полицейского участка после очередной аварии флаера, Джеймсу было удобнее, чем позвонить мужу. И, скорее всего, оставленный на видном месте коммуникатор был не единственным: едва ли Джеймс, с его запущенной информационной зависимостью, добровольно лишил бы себя средства связи. Вот Эрика – другое дело.

Записку, что ли, написать? «Мне срочно нужно домой». Слуги найдут – начнутся очередные пересуды. И так о происхождении Эрика ходили самые невероятные слухи. Не хватало только, чтобы пошли разговоры о том, что у него есть родня. «Вызвали по работе?» Джеймс наверняка решит, что речь о министерстве. Может, оставить сообщение на коммуникаторе? Без пароля, которого кроме Джеймса, никто не знает, не прочитать, но нет гарантии, что их не прослушивают. Эрик регулярно вызывал спецов – проверять дом на жучков, и ни разу они ничего не находили, но мало ли…

Ладно, черт с ним. Эрик выдернул один белоснежный, хрустящий лист из пачки – кто еще в этом веке пользуется бумагой с водяными знаками, да не абы какими, а именными? Даже на Тэте?

Эрик раздраженно фыркнул и написал поверх невидимого в верхнем свете герба Эвоев одно слово: «Вызвали». Джеймс не идиот, хоть по его поведению в последнее время это и не очень заметно, догадается, что Эрик ушел через портал на Землю. Если вообще даст себе труд задуматься о том, куда он делся.

Но так просто уйти не удалось. Сначала Эрика поймала в холле повариха, с вопросом по вечернему меню. Дескать, гонте Джеймс заказал ляпчиков - мелких, на один зуб, птичек, вроде земных перепелов, а их не оказалось у постоянного поставщика. И вот пусть гонте Эрик скажет, брать ли ляпчиков у другого, или взять туночек (такая же мелкая летающая пакость) у проверенного. Гонте Эрик досчитал про себя до десяти и велел брать у проверенного.

А пока Эрик разбирался с поварихой, хлопнула входная дверь, и через минуту в холле нарисовался подвыпивший хозяин дома. На удивление - только "под". И зрачки нормальные - Эрик специально подошел поближе, проверил. Повариха тем временем исчезла с поразительным для ее комплекции проворством - деликатности Эвоевских слуг Эрик уже давно перестал удивляться.

- Куда-то собрался? - Джеймс окинул его взглядом и вдруг, улыбнувшись, взял за пуговицу. Была у него такая смешная привычка, исключительно для "внутреннего употребления": Эрик ни разу не видел, чтобы муж проделывал этот номер с кем-то еще. - Далеко?

- В портал. Вызывают. Пойдешь со мной?

Отказывался Джеймс редко и всегда - по уважительным причинам. Но почему-то в этот раз Эрик почти не сомневался, что идти придется в одиночку. И точно, Джеймс подергал пуговицу, вздохнул, выглянул из-под челки и спросил:

- Мы же до завтра не обернемся?

- Нет.

Джеймс скривился, покусал нижнюю губу.

- Я договорился сыграть в лерк с Лартом Исеном. Завтра в шесть.

Исен являлся одной из ключевых фигур в военной промышленности Китары, а еще - завзятым параноиком. Отменять назначенную с ним встречу... В общем, последствия расхлебывать придется долго. Связей у Исена было не так, чтобы очень много, он жил затворником, но зато те, что имелись, внушали уважение.

- Ясно, - Эрик кивнул. - Тогда увидимся, когда я вернусь.

Но Джеймс пуговицу отпускать не спешил, наоборот, шагнул совсем впритирку, заглянул снизу вверх в глаза:

- А вызов очень срочный?

- Да нет, плановый. Я же отправлял очередной отчет на прошлой неделе, видимо, они переварили его наконец.

- Задержишься? - прижался, мазнул губами по подбородку. - Я соскучился.

Отказывать ему в этом Эрик так и не научился. Толкнул было дверь в гостиную, придерживая так и виснувшего на нем Джеймса за талию - к тому, что на них "в интересные моменты" периодически натыкались слуги, Эрик давно привык, хотя сперва это страшно его бесило, - но тот вдруг уперся:

- Нет. Пойдем в спальню,- и в ответ на удивленный взгляд Эрика добавил: - Говорю же, соскучился. Хочу долго и со вкусом.

Эрик, соскучившись, хотел быстро и на - или у - ближайшей устойчивой поверхности. Джеймс, как ему до сих пор казалось, тоже. Но не выяснять же сейчас, что за блажь пришла тому в голову? Две двери и двадцать ступенек - не предмет для дискуссий. Особенно, когда Джеймс размашисто лижет его в шею, а потом несется по этим самым ступеням вверх, прыгая через три за раз. Догоняя его, Эрик чувствует себя немного глупо, но остаться внизу и звать мужа назад - нужно быть и вовсе идиотом.

Они вваливаются в спальню, цепляясь друг за друга и пытаясь одновременно раздеваться, предсказуемо валятся на пол, и Эрик лезет целоваться, а Джеймс уворачивается и ноет, что он же хотел в кровать, и правда пытается на нее взобраться... Ему это даже удается. Почти - Эрик ловит его за бедра, удерживая стоящим на коленях, и, навалившись ему на спину, придавливает грудью к матрасу. Джеймс недовольно вякает, но послушно отклячивает зад и тащит из-под подушки тюбик со смазкой. В комнате разом становится очень жарко - как всегда, колени скользят по паркету, а очень светлая на самом деле кожа Джеймса на фоне белоснежной простыни кажется золотой - тоже как всегда. Эрик оглаживает его ягодицы, потом вставляет, толкается пару раз и вдруг понимает - не то.

Вообще, он любит сзади, любит кусать покрытые веснушками плечи и смотреть, как растягивается розовое отверстие, впуская и выпуская член... Но не сегодня. Сейчас почему-то хочется видеть глаза. А еще где-то под горячей волной желания прячется холодная струйка нехорошего предчувствия. Эдакое подводное течение, мать его.

- Залезай, - командует Эрик, вытащив член. Джеймс косится недоуменно через плечо, и Эрик фыркает раздраженно: - Ты же хотел на кровать? Так ложись.

Джеймс заламывает бровь, но подчиняется молча. Эрик в приливе благодарности принимается вылизывать ему яйца. Джеймсу щекотно, он хихикает и вертится, и Эрика немного отпускает. Он задирает Джеймсу ноги, облизывая попутно одну коленку, пристраивается к блестящей от смазки дырочке, но тот вдруг приподнимается на локтях и упирается ладонью Эрику в грудь. Прямо над сердцем.

- Подожди. Давай по-другому. Сядь.

Эрику хочется зарычать и придавить вертлявого собой, чтоб не фантазировал когда не надо, когда и так все хорошо и правильно, бери и... Но Джеймс смотрит своими невозможными глазищами, морщит смешно губы, и отказать ему - такому - невозможно. Эрик рычит, но отодвигается и садится в изголовье кровати, позволяя Джеймсу оседлать его бедра и направить в себя член.

Они трахаются нежно и почти неторопливо, как редко у них бывает даже теперь, после трех лет вместе. И одновременно с оргазмом приходит что-то такое... Странное.

- Не жалеешь? - неожиданно для себя самого спрашивает Эрик.

Они сидят, еще не отдышавшись толком, слипшиеся, потные и перепачканные спермой Джеймса почти до шей. Тот медленно поднимает голову с Эрикового плеча, смотрит вопросительно. Лениво-вопросительно. Сонно. Но Эрику вдруг становится очень важно получить ответ. Опавший член норовит выскользнуть из растянутого отверстия, и Эрик старается не двигаться. Почему-то ему кажется, что пока он остается в Джеймсе, тот не сможет ему соврать.

- Что согласился тогда - не жалеешь?

- Ну, даже и не знаю, - кокетливо тянет Джеймс.


Через сорок минут Эрик проходит портал и превращается в Майкла.

Конец первой части

окончание в комментариях

---

"Let it snow", фик для Almare

[X Santa]

Для: Almare
От:
Название: "Let it snow"
Рейтинг: PG
Персонажи: Хэнк/Рейвен, упоминание Азазель/Рейвен. Желающие могут отследить также и Эрик/Чарльз, очень мимолетно. Все пейринги весьма условны.
Размер: 2308 слов
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу

Let it snow

Рейвен помнила те рождественские вечера, что проводила с Чарльзом. Тихий обмен подарками, горячий глинтвейн и огромную елку, которую она наряжала вместе с братом. Ей этого на самом деле не хватало, особенно теперь, когда Ксавье был слишком от нее далек. Да и не праздновали Рождество в Братстве. Какие уж тут празднования, когда лидер организации – еврей? Ему по статусу не положено. Азазель вместе с Яношем и Энджел где-то пропадали еще с самого раннего утра, кажется, Магнето отправил их на задание. Эмме до Рейвен не было никакого дела, а Эрик... Эрику, в общем, тоже.

Никакого праздничного настроения, никакого глинтвейна, и даже никаких еловых веток. Санта явно обошел стороной логово Братства. И Рейвен старика прекрасно понимала.

Она пыталась представить, что же могло происходить в особняке. Уже не «нашем», отныне только «его», Чарльза жилище. Там было много подростков, Рейвен знала, что Ксавье уже успел обрасти новыми учениками. А значит, смехом и праздничным настроением был полон этот дом. И елку уже ни она, ни Чарльз украшать не могли. Она – потому что не рядом. Он – потому что скорее предоставит эту радость детям. Да и не покрутиться, наверное, вокруг дерева на инвалидной коляске. Там, должно быть, вовсю цвел праздник жизни, привилегия, которой она сама себя лишила.

Рейвен отвернулась от окна, пряча грустную улыбку. Еще лет пять тому назад в это время они с Чарльзом носились по двору поместья, кидаясь друг в друга снежками. Как дети. Тот мир не был хрупким, тот мир все еще где-то существовал. Он просто сместился. В нынешнем мире Чарльз уже не Чарльз, Рейвен не Рейвен. Да даже Хэнк больше не Хэнк, он Зверь.

Вспомнив о Звере, Мистик хмыкнула, представив, как смотрелись бы хлопья снега на синей шерсти, покрывающей его тело. Они бы таяли медленнее, нежели на ее коже. И Хэнк наверняка забавно бы фыркал, стоило бы случайной снежинке упасть на его нос. Забавное, должно быть, зрелище.

***

От гвалта и праздничной мишуры сложно было скрыться даже в лаборатории. Подростки совали свой нос повсюду, хотели впихнуть свои гирлянды даже в подвал и зал с Церебро. Хэнка это, конечно, радовало. Атмосфера создавалась легкая и беззаботная, в эти дни он даже и не вспоминал о том, что происходило в мире, не думал о стычках с Братством и оскалившем зубы правительстве. Но, спокойный по натуре и во многом далекий от общей суеты, Маккой начинал уставать и мечтать о блаженных минутах тишины. Хотя, думая о том, что Ксавье приходилось еще сложнее, Хэнк понимал, что еще хорошо устроился.

На снегу от его ног оставались огромные следы. Если бы он прогулялся по какому-нибудь лесу, то местные жители определенно решили бы, что поблизости завелся снежный человек. Да, пожалуй, если йети существовал, он был мутантом, походим на Маккоя. Только иной расцветки. Снежному человеку не положено быть синим.

В спину кто-то из детишек попал снежком. Зверь обернулся, чтобы определить, кто же такой меткий. Детишки тут же попрятались за свои снежные баррикады, а довольный Шон отсалютовал Хэнку двумя пальцами. Маккой улыбнулся, зная, что улыбка его походила скорее на оскал. Звериный оскал. Детям он мог бы простить все. Рыжему же вполне мог ответить. Хэнк наклонился и собрал в лапы пригоршню снега. Комок получился соответствующим размерам создателя. Банши поспешил последовать примеру подростков и также скрылся за снежной стеной.

Снежная стена разлетелась от одного удара, снежная война начинала принимать серьезные обороты. Банши с неприлично громким гоготом перекатился за следующую баррикаду, затем скатал новый комок, начал обстрел Хэнка. Зверь просто не мог продолжить свой путь, раз уж его так втаскивали в банальную зимнюю забаву.

***

На просьбу перенести ее на территорию поместья, Азазель только пожал плечами. Затем взял за руку и без лишних разговоров перенес. С ним было просто. В какой-то степени. Понимал с полуслова, угадывал желания, по утрам порой даже кофе в постель приносил. Да только держался отстраненно, словно находился отнюдь не рядом с ней. Тепла никакого не давал. Азазель просто был. А в голове его наверняка было много интересного, свои планы, свои идеи. Рейвен совершенно ничего о нем не знала ведь. Зато красный был хорошим слушателем. Не перебивал и кивал в нужных моментах.

Деревья – неплохое укрытие даже зимой. Вряд ли кто-то мог ее увидеть. Слишком далеко стояла Рейвен. Как от особняка, так и от резвящихся во дворе ребят. Благо, она обладала острым зрением, потому отлично различала людей вдалеке. До нее даже доносились обрывки чужого смеха. А уж Хэнка, носящегося и уворачивающегося от комков снега, вообще сложно было не заметить. Рейвен улыбалась, хоть и могла только наблюдать со стороны.

- А ты не теряешь времени даром, Хэнк, - произнесла девушка в полголоса, пронаблюдав за тем, как Маккой повалил на снег какую-то из новых студенточек Чарльза. – Даром, что лохматый.

Не стоило ей появляться здесь. Но отказать себе в такой мелочи Рейвен не могла. Когда Азазель вернулся с задания (а точнее вернул с него Яноша и Энджел), Мистик подошла к нему с просьбой сразу. Даже толком не думая о возможных последствиях. Сказала: «Дай мне только пятнадцать минут». Она хотела зарядиться атмосферой, посмотреть, все ли здесь в порядке. Ну, стены поместья были целы, деревья никто не спалил, ребята веселились, а она... А ей просто было немного больно. Ведь она могла бы быть частью всего этого, могла бы

К чертям. Рейвен знала, что сделала правильный выбор. Возвращение Азазеля ознаменовали тихий хлопок и запах серы.

***

Хэнк уже успел привыкнуть к тому, что его смех, даже самый тихий, разносится на всю округу. Новый, огрубевший голос, новый размер одежды. Он искренне надеялся на то, что хотя бы не начнет линять по весне. Это уже будет чересчур. Позиционировать себя как доктора Джекилла было сложнее, нежели привыкнуть к новому внешнему виду. В этом теле, таком большом и синем, Маккой ощущал себя скорее мистером Хайдом. Хайд – отличное прозвище. Гораздо лучшее, нежели «Зверь». Благо, характеру не соответствовало.

Шерсть вся уже была мокрой, это начинало ощущаться. Еще бы, он навалялся в снегу, а сколько раз в него попадали. Большая синяя мишень, даже не умеющие толком целится ребятишки промазывали по нему с трудом. А увернуться от всего было невозможно.

Краем глаза он заметил вспышку вдалеке, среди посадки деревьев. Хэнк резко остановился, замер, вглядываясь. Вспышка то красная была, это он тоже успел различить. Маккой нахмурился. Возможно, показалось. А быть может, стоит сообщить об этом Чарльзу. Не успел он об этом подумать, как в спину снова прилетел снежок.

- Шон! – взревел Зверь.

- Убит! – выкрикнул Банши, улыбаясь во все зубы. – Не отвлекайся, пушистый!

Хэнк рыкнул и наклонился за новой порцией снега.

***

- Это было глупо.

Эрик явно был не в духе. Он просматривал вечернюю газету и даже не удостоил Рейвен коротким взглядом. Девушка прикусила губу. Раньше подобным образом ее отчитывал Чарльз за какие-то проступки. Точно так же. Простыми фразами, не глядя. И в такие моменты Даркхолм ощущала себя нашкодившим котенком, опустившим ушки после того, как его ткнули носом в лужицу на полу. Когда была с Чарльзом, конечно, не с Эриком. Лэншерр в такие моменты ее просто пугал.

- Ты думала, что я не узнаю? Зря.

За последнее время он изменился. А может, просто стал самим собой, Рейвен не знала. Он был отличным лидером, он умел удерживать рядом с собой, умел привлекать других мутантов своей идеологией, с этим нельзя было поспорить. И ее это восхищало. Но он больше не был тем Эриком, что панибратски похлопывал Чарльза по плечу или говорил ей о том, как она прекрасна в своем истинном обличии. Да, Рейвен знала, что в Братстве она на своем месте. Но не рядом с ним. Сначала, надо признать, она была очарована Лэншерром. Даже была влюблена в него. Потом же осталась только преданность. Потому что мысленно Эрик никогда не был рядом с ней. Не так, как она это себе представляла. Девчачьи фантазии пришлось оставить в прошлом, на Кубе. В том, другом мире.

- Я просто хотела...

- Подобное не должно повториться.

Его ровный голос, почти повелительный тон заставляли кивнуть и согласиться. Да, не повторится, она больше не станет совершать подобных сумбурных вылазок. Чарльз, Хэнк и остальные ребята отныне были врагами, как бы ни было болезненно признавать это.

- Ты ведь тоже хотел бы...

- Мне, наверное, лучше знать, чего бы я хотел, не так ли?

Эрик наконец поднял на нее взгляд, оторвался от своих газет. В его глазах мелькнула озлобленность, затем они снова стали холодно-проницательными. Да хотел бы он, чего тут отпираться? Он ведь тоже скучал. Да наверняка только по Чарльзу, а не по всем ребятам. Рейвен понимала, что ближе, чем Ксавье у него и не было никого. А она уж тем более не могла заменить Лэншерру своего брата. Пусть названного, зато такого настоящего.

***

- Думаешь, это был Азазель?

Чарльз отвернулся к окну, он нахмурился, принимаясь всматриваться вдаль. Так, словно за окном было что-то, от чего зависела едва ли не его собственная жизнь, с эдаким упорством. А за окном была только та тарелка, с которой когда-то сбрасывали Шона, пытаясь научить его летать. И больше ничего существенного.

Хэнк знал, что подозрения могут и не оправдаться, но чувствовал, что должен был рассказать Чарльзу. Даже если это был только обман зрения. Ксавье был единственным человеком в поместье, с которым Маккой действительно мог поделиться своими мыслями. Да и Чарльз, кажется, был более открыт с ним, нежели с остальными. Они сходились как минимум на интеллектуальном уровне. Как максимум – их объединял факт того, что происшествие на Кубе отняло у них. Рейвен – можно сказать, что у обоих. Эрика – конкретно у Ксавье.

- Чарльз, ты думаешь, что это был он?

- Вряд ли. Хэнк, ты ведь знаешь его. Он не склонен к сентиментальным вылазкам.

Зверь кивнул. Да только ему ли было не знать, что надежда, она последней умирала. Он ведь тоже надеялся. Только отнюдь не на явление великого и ужасного Магнето. Надеялся, но знал, что не в этой жизни. Не в его жизни.

***

У каждого порядочного огромного особняка просто обязаны быть ворота. И у особняка Ксавье они были. Большие и кованые, с пиками вверху. Казалось, что через них несложно перемахнуть. Но только казалось. Сложно было перелезть через них и не напороться чем-нибудь жизненно важным на острую пику. Рейвен об этом знала, когда она была маленькой – пыталась перелезть. В итоге свалилась, расшибла себе колени и ладони, а потом долго плакала. А Чарльз обрабатывал ее раны и укоризненно качал головой. Ностальгия, чтоб ей пусто было.

А сейчас эти ворота были еще и холодными. Касаться их языком уж точно не стоило. Рейвен естественно и не собиралась этим заниматься, подобные эксперименты остались в далеком детстве. Но подумать подумала. И усмехнулась, представив картину. Она коротко коснулась железного прута. Если уж даже ворота заставляли ее впадать в такую задумчивость, то что уж было говорить о самом поместье. И Эрик точно захотел бы ей отвесить пару подзатыльников за очередной визит.

- Ты не в первый раз нас навещаешь, да?

Она заметила приближение Чарльза, конечно. И вздрогнула только от того, что так давно не слышала спокойного голоса брата. Забавно, даже на коляске Ксавье передвигался бесшумно. Слишком плавно для нормального мужчины.

- Ага. Не в первый. От тебя не скрыться, Чарльз.

- Глупости, - он улыбался одними только глазами. Совсем не Лэншерр. – Рейвен, тебе не обязательно скрываться, это ведь и твой дом тоже.

Чарльз потянул створку ворот на себя, демонстрируя, что они даже и не были заперты. От его слов и от этого жеста на сердце девушки немного потеплело. А затем раскрылась парочка старых ран, на которые все это посыпалось солью. Она грустно улыбнулась, качая головой. Нет, больше не ее. Но шаг вперед она все же сделала, пересекла грань, ступила на землю новоиспеченного Института.

- И ему можешь передать, что я рад был бы его увидеть, - сообщил Чарльз, чуть отъезжая в сторону. – Знаешь, вроде как на нейтральных позициях.

- Он все равно не придет.

- Хотя бы знать будет. А тебя здесь буду рад видеть не только я.

Девушка обхватила себя руками, легко кивая головой. Сам разговор давался ей с трудом, да еще и на холоде вот так стоять... Изо рта вырывалось облачко пара, а у Чарльза на лбу пролегла новая морщинка.

***

Хэнк вскочил со ступенек, еще издалека приметив Чарльза и Рейвен, приближающихся к главному входу в особняк. Несколько нервным жестом передернул плечами, сбрасывая с них снег, что мягкими хлопьями падал едва ли не все утро. А ведь Маккой хотел остаться в лаборатории. Как только Чарльз телепатически передал ему весть о том, что у них такие вот гости. Думал, что спрячется и переживет. Но нет, понесся. Да еще и чуть не сшиб по пути какую-то антикварную вазу.

Он снова отряхнул снег с плеч. И почувствовал себя каким-то мальчишкой перед первым свиданием. Хотя, по правде сказать, не было у Хэнка такого опыта. Не было у него первых свиданий. Сначала весь был погружен в учебу и работу на ЦРУ, а потом просто покрылся шерстью. О каких вообще свиданиях могла идти речь? Да и увлекся он когда-то одной только Рейвен. И сам же все испортил.

- Привет.

Вот так просто, коротко и ясно. Единственное, что он смог из себя выдавить. Здоровенный синий бугай, а смущался, как и в былые времена. Зато у нынешнего облика было одно завидное преимущество. Даже когда Хэнк краснел, это было не заметно.

- Пожалуй, я вас оставлю на некоторое время, - Чарльз чуть лукаво улыбнулся и проехал к пандусу.

Хэнк проследил за ним взглядом, понимая, что нервы его могут быть слишком заметны.

***

А снежинки на шерсти Хэнка действительно таяли медленнее. Рейвен хотелось протянуть руку и начать их смахивать с него. Да только она бы ни за что не решилась. Вот раньше – да, раньше легко. А теперь, когда их вроде как ничего не должно было связывать – это показалось бы нелепым. Да и мысли подобные смущали. Хорошо, что на синей коже румянец не виден.

- Ну как ты? Больше не боишься сам себя?

Нужно было о чем-то говорить. Банальное «как дела?» прозвучало бы глупо. Замечания о погоде тем более. Да и в голову лезли только такие вот вопросы. Ей было безумно интересно, смирился ли Маккой со своей звериной внешностью. Она смирилась, он ведь тоже мог. Время-то текло. А человек – существо, способное приспособиться ко всему, а не только к синей шерсти.

- Справляюсь. К весне линять начну.

Рейвен не сдержала смешка. Как прежде быть не могло, но что мешало проложить новую дорогу?

И Хэнк действительно забавно фыркал, когда на его нос опускалась очередная случайная снежинка.

---

"О силе информации", фик для Принципы снов

[X Santa]

Для: парадоксальный мозг макэвоя с опцией ловец снов (ака Принципы снов)
От:
Название: "О силе информации"
Жанр: Романс
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Эрик/Чарльз
Размер: 1521 слов
Предупреждение: нет
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу

О силе информации

С возвращения Эрика прошло минуты полторы, и он уже жалел о своём решении. Или по крайней мере сомневался.

– Чарльз, ты сумасшедший! – это вместо «Здравствуй, я вернулся».

– Конечно! А еще я слышу голоса, знаешь сколько? – это вместо «Я рад».

Эрик примерно представлял, но к делу это отношения не имело. Все равно его голоса среди них не было.

– Все эти дети, Чарльз… Сколько им лет? Десять? Двенадцать?

– Не меньше четырнадцати, иначе это уже совсем другая статья. – Чарльз с
улыбкой посмотрел на гоняющихся друг за другом новых учеников. Школа мутантов росла и ширилась.

– Ты невозможен.

– Ну почему же…

– Хватит! – рявкнул Эрик, пока Чарльз не продолжил идиотничать. – И почему я вообще с тобой связался?..

– Поправь меня, если я ошибаюсь: ты недавно как раз ликвидировал это досадное недоразумение.

Шах. И Чарльз продолжает улыбаться. Сволочь.

– Но я очень рад, что ты вернулся. Пойдем. – И сволочь, неловко опираясь на трость, двинулась к дому.

Мат. И это все? Ни «какого черта, Эрик?», ни «что тебе здесь нужно, предатель?», ни «забудь сюда дорогу, слабак»? Когда-нибудь вера в людей его точно погубит.

– Если ты так настаиваешь, то какого черта, Эрик? – Чарльз стоял на крыльце и разве что не смеялся в открытую.

Эрик оцепенел. В висках зашумело, мир сузился и распался на простые цвета, взгляд мгновенно нашел уже захлопнувшиеся ворота, а рука дернулась проверять, на месте ли шлем, хотя забыть про эту монотонно гудящую свинцовую тяжесть не получалось ни на секунду. Какого черта, Шоу?

– Да нет, я ничего не слышу, просто, – Чарльза провел рукой перед лицом, – я думал, я неплохо тебя знаю.

Эрик промолчал, парой сильных выдохов восстановил пульс и двинулся вслед. Заканчивалась пятая минута.

Чарльз медленно шел по коридору, с силой опираясь на трость, и в его походке не было ни следа былой упругости, ритма, уверенности в конце концов. Он шаркал. И трость эта идиотская, медицинская, без единой металлической части. Это Эрик почувствовал сразу.

– Чарльз! Ты вообще как?

Тот ничего не ответил, и Эрик сплюнул раздражение от неловкой фразы.

– Чарльз?

Чарльз не обернулся и, казалось, вообще ничего не услышал. Легко догнав его, Эрик заглянул ему в лицо и тихо выругался: ни следа улыбки, сжатые зубы и полуприкрытые глаза. Что за черт?

– Чарльз? – позвал Эрик еще раз и осторожно тронул его за локоть. Локоть дернулся, и сам Чарльз чуть не упал, вцепившись в трость, но зато обратил на Эрика внимание.

– Да, Эрик? – его лицо разгладилось, но глаза так и остались потускневшими, и больше не хотелось зажмуриться, в них глядя.

– Да ничего, в общем… – Эрик почувствовал себя полным идиотом и привычно разозлился. – Хотел спросить, как ты себя чувствуешь.

– Хорошо, – Чарльз снова улыбнулся, и Эрик еле удержался, чтобы не прикрыть глаза, – очень хорошо. Только давай дойдем.

И медленно и аккуратно пошел по коридору.

– А куда мы, кстати, идем? – крикнул Эрик, но Чарльз его снова не слышал.

***

В гостиной все осталось без изменений: камин, диваны, два кресла, шахматный столик, бар в углу. Как будто ничего и не произошло. Как будто все так и должно быть.

– Сыграем? – Чарльз приглашающим жестом указал на доску.

«На раздевание?» – подумал Эрик. Ему очень захотелось уничтожить эту импотентскую трость и убедиться, что с Чарльзом действительно все в порядке. Узнать, как сейчас выглядит его спина. И поясница. И ноги. И куда там еще попала эта чертова пуля. Сплющенная, деформированная пуля, кстати, все это время лежала у него в кармане, и одному богу известно, что ему стоило не начать, повинуясь недавно, но прочно образовавшейся привычке, крутить ее в руке, пропуская меж пальцев.

– С удовольствием, – наконец ответил он, – с огромным удовольствием.

– А ты не хочешь сыграть белыми? – спросил Чарльз, забравшись в кресло чуть ли не с ногами. Трость с неприятным пластиковым скрежетом покатилась куда-то за кресло. – Идти первым, атаковать, захватить инициативу?

Эрик сглотнул, оцарапав внезапно пересохшее горло, и нахмурился:

– А я этим и занимаюсь, если ты не заметил. Атакую, захватываю и, главное, не отсиживаюсь по особнякам, не подставляюсь под выстрелы сам, – Эрик злился уже всерьез, и пуля в кармане незаметно нагревалась, – и не подставляю детей, а трезво смотрю на мир, на нас и на людей в этом мире, «таких же как мы», – он перешел на шепот, – и вижу их всех, насквозь, до последней капли их железосодержащей крови.

– И не видишь в этой крови ничего кроме железа, – закончил за него Чарльз и уточнил: – а против меня ты почему всегда играешь черными?

Эрику молча повернул доску на сто восемьдесят градусов. Если Чарльзу нужна инициатива, он ее получит, чтобы он ни имел под этим в виду.

– Е2-е4 – с нажимом произнес Эрик и сжал в руке белую пешку.

– Я скучал, – негромко ответил Чарльз и передвинул черную на е5, защищая короля.

Эрик закашлялся и чуть не уронил белого рыцаря, за которого уже успел взяться.

– Воды? – с преувеличенной заботливостью Чарльз потянулся за тростью, – или чего-нибудь покрепче?

– Не откажусь от виски, – обреченно ответил Эрик.

Чарльз встал и все той же шаркающей походкой пошел к бару. Эрик смотрел на его спину и пытался понять, что же все-таки с ним произошло. И что скрывается под очередным серым пиджаком. Рубашкой. Майкой. Ремнем брюк. Эрик подумал еще немного и понял, что виски был плохой идей.

– Ты знаешь, мне лучше воды, – крикнул Эрик, но Чарльз его снова не слышал.

И Эрик понял, что придется пить виски.

– И я скучал, – негромко добавил он. Не то чтобы Чарльзу, который бы его все равно не услышал, скорее ладье, камину, пустоте. Монотонно гудящей свинцовой пустоте.

Хлоп. Стакан для виски выскользнул из рук Чарльза и ударился об пол. Толстое стекло выдержало удар и стакан покатился по ковру. Эрик вскочил и подбежал к Чарльзу, который пытался наклониться, не выпуская трости из рук.

– Я подниму.

Чарльз не услышал и продолжил тянуться, так что Эрику оказалось проще взять стакан и вложить в протянутую руку. Пальцы неуверенно обхватили ребристые бока стакана, скользнули по ладони Эрика и сжались.

– Спасибо. Это очень … мило с твоей стороны, – а по выражению лица и не поймешь, что издевается.

– В следующий раз пользуйся металлическими, и я смогу быть милым без лишних усилий. Если этого достаточно.

Чарльз хотел сказать что-то еще, но осекся, его колени подогнулись, и он упал. Задел головой штанину Эрика, нелепо раскинул руки и растянулся на ковре, захлебываясь то ли от смеха, то ли от.

– Ну хорошо, больше не буду милым, если тебя это так расстраивает, – Эрик смутно знакомым жестом поднял Чарльза на руки. – Или это было приглашение?

– Прости, я отвлекся, – Чарльз явно улыбался, – сейчас я сосредоточусь и пойду.

– Обязательно, – Эрик уложил его на диван у камина, – только сначала расслабишься и полежишь. А параллельно объяснишь мне, что происходит, а то меня не оставляет чувство, что я что-то пропускаю.

– Да ты понимаешь…

– Пока нет.

– И не поймешь, если будешь меня перебивать, – Чарльз на секунду задумался, – и не принесешь мне виски.

– Ты теперь функционируешь на виски? – подозрительно спросил Эрик, протягивая ему стакан. – Новая мутация?

– Не вижу ничего нового в алкоголизме, – Чарльз с удовольствием принюхался, – впрочем, виски скорее мешает мне ходить. Зато помогает лежать и расслабляться. Что ты мне и приказал делать. Cheers.

– Cheers, – автоматически ответил Эрик, присел на край диван и солидарно выпил.

Разговор ожидался долгий.

– Да нет, все на самом деле просто, – Чарльз облизал блестящие губы и продолжил: – пуля прошла сквозь спинной мозг, задела спинномозговой нерв и сделала меня инвалидом. Мои ноги меня покинули, спинной мозг не управляет ими и не рассказывает мне об их ощущениях.

Эрик резко повернулся к Чарльзу, схватил его за плечи и застыл, пытаясь решить, что лучше: вбить его в этот диван или объяснить словами, что такое нельзя бросать в лицо вот так весело, за стаканом виски, между делом. Но и слов подходящих не находилось, да и плечи были не виноваты. Как и ключицы, выставленные в разрез рубашки, – и когда он успел снять пиджак? – и шея с уже размывшейся линией загара, и подборок, и скулы. Эрик убрал руки и взгляд – история была не закончена.

– Но ты же ходишь. Если это, конечно, не иллюзия.

– Мой спинной мозг не управляет, но я, – Чарльз поднес указательный палец к виску, – управляю. Наши ощущения, движения, действия – это все в сущности информация, сигналы. А мне, к счастью, не нужно физического проводника для их передачи и приема. По крайней мере, на такие расстояния.

– То есть ты управляешь собственными ногами?

– Да. Если хочешь, даже манипулирую. Только, – Чарльзу смущенно улыбнулся, – они меня пока плохо слушаются. Особенно если я отвлекаюсь на что-то или на кого-то.

«На кого-то». Сколько они не виделись? Три недели, месяц? На ком Чарльз тренировался не отвлекаться? Эрику снова хочется прижаться лбом к его плечу, и чтобы тот никогда больше ни на кого кроме не отвлекался. И чтобы считал уже все, что ему там необходимо. И, наверное, надо загасить камин, потому что жарко, так жарко, что пуля в кармане плавится, шлем угрожающе звенит, и по спине бежит капля пота. И у Чарльза тоже губы пересохли, и он их непрерывно облизывает.

– Да. – отвечая на удивленный взгляд Эрика, Чарльз добавил: – Я тоже, – помедлил, – тоже тебя хочу.

Что за? Рука уже привычно метнулась к шлему, но Чарльз положил ладонь ему на локоть, покачал головой и скосил глаза куда-то вниз и налево, туда, где Эрик, сам того не замечая, прижался к бедру Чарльза убедительно возбужденным членом.

– О черт! Но ты же со мной сейчас разговариваешь? – он задал вопрос, хотя уже не был уверен, что ему прямо сейчас надо во всем этом разбираться. – Или уже нет?

– Чувствовать проще, чем управлять. Не отвлечешься – объяснил Чарльз, зачем-то закрыв глаза и откинув голову.

И Эрику не оставалось ничего кроме.

---

"Письма", фик для Illi

[X Santa]

Для: Illi
От:
Название: "Письма"
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Персонажи: Чарльз Ксавье, Эрик Леншер
Размер: ~2000 слов
Дисклеймер: не имею, не получаю, не несу. А все герои принадлежат Марвелу

Письма

Письма.

Мой друг,

В наш прогрессивный век, когда можно просто снять трубку и позвонить в любую точку мира, писать письма уже не модно. Но для меня в данный момент предпочтительнее написать тебе письмо.
Во время нашей последней встречи
Мне хотелось узнать, как твои успехи? Не буду скрывать, я надеюсь, что поиск сторонников, готовых пойти войной на весь мир, проходит не слишком удачно. Тем более это означало бы, что, возможно, в ближайшее время ты снова посетишь поместье, чего я весьма жду.
Как дела у Рейвен? Смогла ли она перебороть в себе лишнюю… агрессию?
Эрик, я очень тебя прошу, не дави на нее – Рейвен не такая, для нее подобное чуждо, и я уверен, что впоследствии она будет сожалеть.
Да и ты сам
Я думаю, что нам необходимо встретиться.

Чарльз.

***

Мой друг,

Я уже почти склонился к мысли позвонить… хорошо, что не имею представления – куда. Но я предпочел бы живую беседу телефонному разговору.
Тебе не кажется, что нам необходимо поговорить? У нас осталось слишком много нерешенных вопросов, но я уверен, если мы все обсудим, то сможем договориться.
Местоположение поместья ты знаешь.

Чарльз.

***

Эрик,

Даже мой оптимизм и вера сдаются, когда дело касается твоего упрямства. Ты мастерски умеешь скрываться, поэтому должен осознавать, что найти тебя, не используя… нечестные приемы, становится невозможно.
Нам необходимо поговорить.
Я уверен, есть возможность решить наши разногласия, чтоб и ты и я остались в выигрыше.

Чарльз.

***

Мне не хватает нашей игры в шахматы.

Чарльз недовольно посмотреть на лист бумаги, где было написано одно предложение. Он не первый раз пытался написать письмо Эрику, однако ни одно из них еще не начиналось… так. Сегодня он даже не написал приветствия, просто мысли сразу пошли дальше, не останавливаясь на въевшихся в подкорку мозга строчках: «Друг мой», «Здравствуй», и так далее. Подобных начал было уже больше дюжины, но ни разу письмо не было отправлено адресату, Чарльз или передумывал, или вообще не дописывал письмо. Ему казалось, что в каждой строчке отражается, как сильно ему не хватает их вечерних разговоров, споров и самого Эрика. Вот и сегодня он свернул листок вдвое и положил его в ящик стола к пачке таких же писем, потом устало помассировал виски.

День выдался сложным: пара учеников вывели из себя Алекса, и тому пришлось срочно ретироваться, чтоб кого-нибудь не покалечить. Перед уходом он успел мысленно предупредить об этом, и Чарльз появился в кабинете достаточно быстро, чтобы почувствовать, как пошатнулся авторитет молодого преподавателя. Говоря по правде, Алекс был не готов к этой должности; Шон справлялся со своими воспитанниками лучше, но Чарльз пока не мог ничего изменить.

Уже на выходе он снова посмотрел на запертый ящик стола, где хранились письма, и подумал, что у него, вероятно, никогда не найдется достаточно смелости, чтоб их отправить.

***

Эрик,

Надеюсь, тебе не пришло в голову, что покушение на президента настроит общественность положительно по отношению к мутантам?

И не надо мне говорить, что у тебя и мыслей подобных не появлялось.

Чарльз.

***

Адрес, на который необходимо писать, Чарльз узнал давно, и последнее письмо несколько дней назад внезапно отправилось к адресату.

Как директор школы для мутантов, Чарльз должен был быть уверен, что на них не планируется нападение, но агент Мактагерт больше ничего не помнила и информацией помочь не могла, поэтому Чарльзу приходилось подслушивать. В мыслях одного из сотрудников ЦРУ он внезапно уловил беспокойный след: в Управление пришла непроверенная информация о группе террористов, собирающейся совершить покушение на Джона Кеннеди. Если бы не эта новость, Чарльз скорее всего привычно сложил бы исписанный лист, вкусно пахнущий чернилами, и положил его в ящик стола. Но уж очень характеристика напоминала Эрика и его новую команду!

Он почти не дал себе времени на размышление, и конверт, подписанный аккуратным округлым почерком, отправился в путь.

***

Здравствуй, Чарльз.

Не ожидал от тебя письма, и, честно говоря, мне непонятны твои претензии. Кеннеди?

Эрик.

***

Чарльз, увидев письмо, некоторое время на него смотрел, будто надеялся прочитать, не вскрывая. Продолговатый конверт из желтой бумаги был подписан Эриком, в этом не было сомнений. Чарльз лишь раз видел его размашистый почерк, но не перепутал бы ни с чьим другим. Письмо, находящееся внутри, было на удивление коротким, и все же Чарльз читал его не меньше пяти минут: он будто слышал, как Эрик произносит фразы, видел, как недоуменно он поднимает брови и скептично усмехается. Картинка была настолько четкой, что Чарльз с трудом подавил в себе желание ответить вслух.

Как только бушующее внутри беспокойство и радость успокоились, Чарльз подумал, что, возможно, Эрик действительно не собирается пытаться убить Кеннеди. С одной стороны, мутантам убийство президента не принесло бы никакой выгоды, и Эрик должен был это понимать.
С другой стороны, четкого ответа он так и не получил, поэтому быть уверенным, что Эрик не решил убрать Кеннеди, не мог. Оставалось одно – попытаться получить больше доказательств, поэтому Чарльз взял новый листок бумаги и принялся писать.

***
Эрик,

До меня дошли волнующие слухи, и я весьма обеспокоен, что они могут оказаться правдой. Эрик, я действительно надеюсь - ты не считаешь, что убийство президента сможет обеспечить мутантам стабильное существование. Ты же понимаешь, это не только не поможет укрепить наше положение, но сделает его еще более шатким.

Эрик, не совершай необдуманных поступков?

Чарльз.

P.s. Как дела у Рейвен?

***

Чарльз,

Я не знаю, как стоит реагировать на твое письмо. Знаешь, эта идея весьма интересна, но как ты правильно заметил, я понимаю, какой эффект будут иметь такие действия.

Эрик.

P.s. Рейвен прекрасно себя чувствует. Ты не представляешь, какой талант и силу она зарывала в землю, пока по твоему приказу притворялась обычным человеком. Сейчас она божественна, и спокойно справилась бы с Банши и Хавоком.

***

Чарльза смутил ответ Эрика, но… Леншерр, возможно, был в какой-то мере самоубийцей, но точно не идиотом, и стал бы действовать только наверняка: столь рискованная операция подвергла бы его и его группу неоправданной опасности.

Сделать выводы из малого количества информации было трудно, быть уверенным в них – невозможно, но это все, что оставалось Чарльзу. Поэтому он решил не прекращать переписку с Леншерром, пока не будет уверен: тот не задумал какую-нибудь глупость. О том, что это было похоже на оправдание для самого себя – ведь он все же переписывался с Эриком, хоть так и не смог до конца его простить – Чарльз старался не думать.

***

Эрик,

Меня смущает твое объяснение, но я сделаю вид, что поверил тебе.

А вот сравнение способностей Рейвен и Алекса и Шона – это нечестно с твоей стороны. Ты их давно не видел. Между прочим, они уже смогли почти полностью справиться со своими способностями и даже могут преподавать. Хотя я бы снял с Алекса эту обязанность. Он слишком прямой и весьма несдержанный, с ним бывает страшно оставлять беснующихся подростков. Шон лучше контролирует себя, он более серьезен и за прошедшее время многому смог научиться.

Жаль, что ты этого не видишь…

Чарльз.

***

Следующего письма Чарльз ждал с огромным нетерпением. Он внезапно осознал, что тоска, поселившаяся где-то за ребрами, понемногу – совсем по чуть-чуть – начала отпускать. Она уходила с каждым письмом, и жизнь становилась радостнее. Конечно, письма не заменяли личное общение, да Чарльз и не был уверен, что готов увидеться с Эриком. Но вернулась часть их жизни, что была до Кубинского пляжа - привычка делиться друг с другом мыслями.

Вместе с тем в голове у Чарльза появились другие волнующие его мысли. Если не Эрику пришло в голову убить президента, то кому? Чарльз прочитал мысли и воспоминания нескольких агентов ЦРУ, но так и не смог понять, есть ли у Управления зацепки, указывающие на личность террористов. Собственные сведения, а также знания Хэнка помогли слабо, с Мойрой Чарльз по-прежнему не мог связаться, и теперь просто не знал, что делать.

***

Чарльз,

Ты заставляешь меня сомневаться в твоем здоровье. Твои… бывшие ученики теперь сами учат?

***

Прочитав эти строчки, Чарльз почти увидел, как Эрик улыбнулся бы .

***

Чарльз,

Ты заставляешь меня сомневаться в твоем здоровье. Твои… бывшие ученики теперь сами учат? Как ваша школа еще до сих пор стоит?

Я все равно думаю, что твоя сестра их с легкостью поборола бы. Ты ведь даже не представляешь, какая на самом деле скрыта сила в ее теле. Если бы знал, мог бы более правильно ее использовать.

Эрик.

***

Чарльза больно кольнуло, как Эрик говорил о Рейвен, даже не осознавая, как хорошо это было видно: насколько он восхищался ее силой, ее мутацией. Чарльз и сам был таким же – его завораживали, восхищали силы сестры, а еще - пугали. Но за этим и он, и теперь вот Эрик, порой забывали про саму Рейвен. Чарльзу она этого простить не смогла. Сможет ли Эрику?

А главное – будет ли нужно Эрику ее прощение?

***

Мой друг,

Мне, безусловно, приятно, что ты следишь за школой. Но было бы приятнее, если бы ты сам был тут…

***

Чарльз начинал это письмо несколько раз, но каждый раз оно сводилось к одному и тому же. Он звал Эрика назад. Несмотря ни на что – звал.

Скорее всего получилось бы так: тот все же явился бы, они снова поспорили, и Леншерр ушел, не пробыв в доме и пару часов. Чарльз, не простивший событий на Кубе, не смог бы промолчать. Мягким, укоряющим тоном он бы хоть раз, но намекнул… и они бы точно поругались. Поэтому написание письма пришлось отложить.

По письмам Эрика можно было понять, что он все еще наблюдает за поместьем, и Чарльзу было интересно - как? Он ни разу не ощущал его присутствия, и значит, если Эрик и появлялся поблизости, то всегда надевал этот идиотский шлем.

Поэтому Чарльз решил отвлечься на другое – и более важное: выяснить, кто мог решить убить президента. Ему пришлось потратить некоторое время, выслушивая всевозможные слухи. Где-то хватало просто заплатить, где-то приходилось использовать телепатию, но во всех случаях итог был один: никто ничего толком не знал. Везде возникали только расплывчатые образы и описания женщин и мужчин, разных возрастов и внешности. Не было совпадений даже наполовину.

И вот, когда Чарльз уже готов был махнуть рукой, решив, что все это - просто невнятные байки, приехать домой и дописать письмо… президента Джона Кеннеди действительно убили. Обычной пулей, во время следования президентского кортежа по улицам Далласа, можно сказать – в прямом эфире. Это была трагедия для Соединенных Штатов. Чарльз, как раз находившийся в то время в Далласе, сразу зацепился за мысли агентов, ведущих расследование. Когда после ареста некоего мистера Освальда в них появились намеки на связь с убийством президента, Чарльз немедленно прочитал мысли подозреваемого и увидел, что тот действовал самостоятельно, без поддержки каких-либо группировок. Пока шло официальное расследование, и страна замерла в ожидании, Чарльз уже знал, что его подозрения относительно Эрика оказались беспочвенными.

Увлекшись проблемами человечества и мутантов, Чарльз совершенно забыл, что иногда людей нужно оберегать от самих себя. Убийство президента стало национальной трагедией, затронувшей сердца огромного количества людей. Они переживали, скорбели, возмущались. Чарльз это слышал - эмоции были такими чистыми и едиными, что пробивали все щиты, совершенно выжали его, и перед обратным перелетом он постарался отвлечься на что-то более приятное. Они с Эриком все-таки стали переписываться, и во время обратного полета Чарльз решал, что именно и как напишет в своем следующем письме, тщательно продумывая каждую фразу, чтобы не было совсем уж очевидно, как ему не хватает их разговоров по вечерам. Но написать письмо ему было не суждено.

Только попав домой, Чарльз сразу почувствовал чужие мысли: неторопливые, собранные. Эрик или видел, как к особняку подъехала машина, или и сам уже научился чувствовать, когда Чарльз его читает; сказать было трудно. Когда Чарльз въехал в кабинет (Шон предупредил заранее, где именно расположился Леншерр, и выглядел при этом весьма недовольным), он его ждал. Чарльз видел, как Эрик напрягся, бросив взгляд на инвалидное кресло, почувствовал ярко вспыхнувшее чувство вины, и с удивлением понял, что в глубине души уже давно простил его.

- Здравствуй, Эрик. Я скучал.

Конец.

---

"Расчетливость", фик для задорный чубчик макэвоя

[X Santa]

Для: задорный чубчик макэвоя (Данька)
От:
Название: "Расчетливость"
Жанр: общий
Рейтинг: G
Персонажи: Чарльз/Мойра, возможен Чарльз/Эрик (если кто увидит), фоном Хэнк/Рэйвен
Размер: 2380 слов
Предупреждение: нет
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу

Расчетливость

Чарльз Ксавьер в первую очередь был расчетливым. Некоторые недоброжелатели прибавили бы «ублюдком», но, разумеется, это не соответствовало реальности.
Интриги царствовали не только в политической сфере общества – в научных кругах заговоры бывали ещё грандиознее и запутаннее, но Чарльз не был бы Чарльзом, если бы не добивался того, чего хотел.
Иногда профессору Ксавьеру это качество честно в себе не нравилось, но избавиться от него никак не мог – ну, если говорить искренне, то у него и желания особого не было.
Поэтому, хотя ему действительно хотелось собрать всех известных ему мутантов у себя в поместье просто по-человечески, он также руководствовался ещё и научным и исследовательским интересом и соображениями политического толка.
После ухода Ангел и смерти Дарвина все остальные мутанты сомневались – это Чарльз знал наверняка. Сомневались, стоит ли им оставаться и лезть на рожон, стоит ли вообще слушать малознакомого человека… и прочее, прочее, прочее.
Профессору Ксавьеру этого не было нужно.
Именно поэтому он послал Рэйвен за рождественскими подарками, а сам притащил в гостиную ёлку, которую сейчас со смешками и шуточками наряжали Алекс и Шон.
Люди легко объединяются в радости, верно? Правда, в действенности этого способа относительно Эрика Чарльз сомневался, настолько тот показался Ксавьеру угрюмым типчиком.
Поэтому-то Чарльз также пригласил Мойру… то есть агента МакТаггерт, конечно же. Среди людей им нужны союзники, пусть даже для него полевой агент был птицей не самого высокого полета, поэтому это решение несказанно удивило его самого.
Потом Чарльз решил не морочить себе голову и мысленно объяснил, что он устраивает Рождество и для себя тоже, приглашая интересных себе людей.

Профессор Ксавьер любил людей, с которыми можно договориться, действуя из логичных соображений, и, соответственно, не очень - тех, которые руководствовались позывами сердца и прочих органов, никак не относящихся к мозгам.
К его огромному сожалению, из его постоянной команды иногда думал только Хэнк, и то если рядом не находилось Рэйвен. Алекс и Шон относились к людям только по принципу нравится/не нравится, что осложняло работу Чарльза. Сильно осложняло.
Впрочем, он хотел переманить Эрика не столько ради его способности думать своей головой и трезво оценивать обстановку (ну, хорошо, относительно трезво), сколько, разумеется, из-за его «поразительных талантов», как их называл сам Ксавьер.
Поэтому уже с половины седьмого Чарльз крутился рядом с прихожей, ожидая его прихода.

Чарльз Ксавьер не верил в Рождество. Не верил в Санта Клауса – не потому, что несколько раз видел, как мать сама подкладывала подарки под ёлку, а потому, что Чарльз не был хорошим мальчиком, и, следовательно, получать подарки не должен. Не верил в дух Рождества, объединяющий семью, - хоть мать и дарила ему подарки, все это делалось скорее по традиции, да и сам день чаще всего был обычным и ничем не выдающимся.
Зато в это всё верили все остальные – и тут расчетливость профессора Ксавьера могла пировать на почти суеверном восторге людей.

Сверху слышались возбужденно-радостные голоса Шона, Алекса и Хэнка, знаменитое басовитое «хо-хо-хо» Санта Клауса в исполнении Рэйвен и скрип граммофона с неизменным «Jingle bells». В отличие от него, Рэйвен верила в Рождество безоговорочно, поэтому эти звуки были Чарльзу привычны и почти не раздражали.
Признаться, профессора Ксавьера так и подмывало спросить у того же Шона или Алекса, в чем же причина их радости. В особой дате? В подарках? Но подарки чисто символические, ничего ценного, да и в хозяйстве они едва ли пригодятся. В настроении? Да разве этот скрип может радовать, как и сыплющиеся с ёлки иголки, впивающиеся в ступни при малейшем движении? Разумеется, спрашивать он ничего не стал, но удержаться от… ммм… скажем так, небольшой вылазки в мысли Шона Чарльз не смог, к тому же ему уже становилось скучно.
Он поднес руку к виску – так ему удобнее было сконцентрироваться – и прикрыл глаза. Было сложновато, потому что сам Шон находился вне пределов видимости Ксавьера, но трудности профессора только подстегивали. И тем не менее…
Маленький Шон смеется, прижимая к себе пушистого и жутко маленького щенка. Тот смешно фырчит, сопит и пытается лизнуть мальчика в щеку.
- Это мне? Это правда мне?- спрашивает такой непривычно маленький Шон, с обожанием и неверием глядя на отца – очень высокого с позиции Шона, рыжего, бородатого мужчину, который ободряюще улыбается, кивает и присаживается рядом с сыном.
- Хороший, правда?- говорит он и треплет сына по макушке.- Давай назовем е…
Чарльз оторвал руку от головы и открыл глаза, затем неверяще посмотрел на потолок. Да уж, он бы никогда не подумал, что Банши мог быть таким сентиментальным.
Короткий звонок отвлек его от не совсем веселых размышлений.

Чарльз с улыбкой, которую с трудом можно было назвать натянутой, открыл дверь и отодвинулся, любезно позволяя Эрику Леншерру зайти.
- Вот так сюрприз! Не думал, что ты все-таки примешь наше приглашение, Эрик.
Эрик отмахнулся, весьма недоверчиво разглядывая украшенный веточками омелы и ели холл.
- Ты отличный психолог, Чарльз. Думаешь, я был бы спокоен, если бы не «принял твое приглашение»? Зная твою команду, вы наверняка бы отправились за Шоу прямо сейчас.
Чарльз, мысленно улыбаясь, помог Эрику разоблачиться. И как такие подозрения только в голову ему пришли? Даже не догадываюсь.
- И не пытайся сделать вид, что все это,- Эрик кивнул на потолок, откуда доносилось скрипучее «Jingle bells» и радостные голоса Алекса и Шона, и холл,- по доброте душевной, Чарльз.
Профессор Ксавьер улыбнулся гостю с видом «Да-что-вы-говорите-я-вас-умоляю-друг-мой», внутренне взвыв от восторга. Если до этого он хотел просто переманить на свою сторону такого талантливого мутанта, то теперь он обнаружил в нем еще и отличного собеседника – проницательного и не менее расчетливого.
- Так ведь Рождество на дворе, Эрик. Прошу,- Чарльз махнул рукой в сторону лестницы, пропуская гостя вперед.
Они вместе поднялись на второй этаж. Запах ели перемешался с ароматом духов Рэйвен и зазывающим ароматом испеченного гуся. Шон с Алексом уже просто травили анекдоты, перепев все вспомнившиеся им рождественские гимны. Хэнк сидел на диване с Рэйвен и восторженно рассказывал ей, каких же успехов они могут добиться с Церебро, та же внимательно слушала – уж Чарльз-то знал, что по её внешности куколки не скажешь, что она окончила школу с золотой медалью.
Чарльз негромко кашлянул, привлекая внимание. Рэйвен обернулась первой и толкнула Хэнка.
- Добрый вечер,- суховато сказал Эрик, кивнул всем и сел в кресло.
Чарльз, не удержавшись, мысленно передал ему: «Ты на редкость некоммуникабелен, мой друг». Леншерр молча глянул на него («Я тебе не друг») и перевел взгляд на ёлку. Ксавьер испытал желание хлопнуть рукой по лбу.

Через полчаса внизу прозвенел звонок в дверь, и Эрик сорвался вниз первым.
- Он неловко себя чувствует,- сочувственно сказала Чарльзу Рэйвен, проводив Леншерра взглядом.
- Разве?- рассеяно отозвался Ксавьер, отвлекаясь от чрезвычайно увлекательной беседы с Хэнком об особенностях телепатии с помощью Церебро.- По-моему, он просто за нами наблюдает.
Изучает, скорее.
Рэйвен пожала плечами.
- Тебе лучше знать, братец.
Действительно.
- Надеюсь, я не опоздала?- снизу прозвучал веселый голос Мойры, слышный, наверно, только Чарльзу – из-за его телепатии.
- Вы как раз вовремя к одному из самых глупых и нелепых праздников, агент МакТаггерт,- холодновато-любезно ответил ей Эрик, и Чарльз услышал смешок Мойры и шорох. Подозрительный. Да, Чарльз, ты параноик.
- Ну что вы, Эрик!- Мойра рассмеялась, несколько натянуто.- Это же почти традиция!
- Почти, в том-то и дело.
- Вы еще скажите «американцы», попрезрительней.
- Нет, какие-то правила этикета я знаю, поэтому ругать национальную принадлежность хозяина и его гостей не собираюсь. По крайней мере, пока я сам здесь и наш с вами общий друг – телепат.
Обменявшись любезностями, они начали подниматься наверх, а Чарльз поспешно сделал невинное лицо.
- Добрый вечер!- почти пропела Мойра, войдя в гостиную. За ней неохотно вошел Эрик, придержавший ей дверь.- С Рождеством!
- Пока ещё рано,- откликнулся Алекс, критически разглядывавший елочный шарик.
- Привет, Мойра!- весело крикнул Шон, подавая ей бокал шампанского, который она приняла со смущенной улыбкой.
- Она отлично владеет лицом,- тихо процедил Чарльзу на ухо Эрик.- Натренированная мимика.
- С чего ты взял, друг мой?
- Зачем еще ей приходить сюда? Ясное дело, хочет что-то разузнать. Не один ты такой расчетливый.
На секунду профессор Ксавьер впервые за несколько лет почувствовал себя неуютно. Очень неуютно. Потом сообразил, что, будь Эрик телепатом, он-то, Чарльз Ксавьер, его точно бы раскусил.
- Ты слишком подозрителен.
- Готов с тобой поспорить.
Эрик не глядя протянул ему ладонь, не отрывая глаз от щебетавшей с Шоном Мойры. Чарльз отмахнулся.
- Я уже убедился, что спорить с тобой безнадежно.
- Потому что я прав. Всегда, прошу заметить. Я говорил, что Шоу уйдет? Говорил. Говорил, что черта с два мы его найдем? Говорил, надо же!
Чарльз промолчал. Прерывать Эрика, когда он размышлял по поводу Шоу, было бесполезно и опасно (потому что металл окружает нас везде, увы), да и его слова заронили зерно сомнения в его мысли.
А что, если он прав и Мойра действительно приехала по заданию?
С чего это вообще должно меня волновать? Она всего лишь мелкая сошка, агент! Сможет ли она сделать что-то с телепатом без его на то желания?
И все же это меня волнует.
Идиот.

- Может, приступим сразу к интересной части?- спросил Шон, когда ему наскучило доставать Алекса, играть с кошкой, безуспешно флиртовать с Мойрой (что Чарльза порадовало) и играть в кривлялки с Рэйвен. Чарльз пожал плечами.

Иногда ему начинало казаться, что он отец семейства – не очень большого, но шумного и требующего присмотра. А что: Рэйвен, Шон и Алекс – детишки (очень, очень буйные детишки), Хэнк – соседский мальчик, друг семьи, который любит читать, знает много умных слов и, по-детски стесняясь, пытается очаровать Рэйвен, а Эрик – хмурый друг с армии, которому пока некуда деваться. Интересно, а кем тогда является Мойра? Чарльз невольно прищурился, потому что выводы ему не понравились.
- Точно, Чарли, давай! По-дар-ки, по-дар-ки!- начала скандировать Рэйвен, которую немедленно поддержал Алекс под хлопки Шона. Хэнк робко улыбнулся, Мойра быстро отвернулась, пытаясь скрыть смешок.
Мойра вообще слишком много смеялась, и Чарльза это… настораживало.

Уже одно то, как Мойра, собственно, узнала об Эмме Фрост, Шоу и Азазеле и как быстро нашла его, профессора Ксавьера, говорило Чарльзу о том, что она отличный игрок. У нее быстрая реакция, она отлично соображала, особенно в критические моменты, она была весьма обаятельной – взять хотя бы Шона для примера – в общем, она была сильным противником, что Чарльзу только нравилось. Однако при всем этом она была сдержанной, в отличие от того же Эрика.

Рэйвен с Шоном засмеялись и захлопали в ладоши. Даже не оборачиваясь, Чарльз мог сказать, что Эрик закатил глаза. Впрочем, это мог сказать любой человек, знавший мистера Леншерра больше двух дней.
Сам Чарльз получил очередную книгу от Алекса и Шона, толстую пачку распечаток экспериментов от Хэнка, чему он обрадовался больше, и коробку конфет от Рэйвен, которая разделяла его вредное пристрастие к сладкому.
Во время вручения подарков Мойра хлопнула себя по лбу и окликнула Эрика.
- Эрик, вы не могли бы мне помочь принести подарки из машины? Они немного тяжелые, я их все за раз не принесу.
Эрик, не отвечая, встал и пошел вниз, Мойра заторопилась за ним.
Подарки? Это, конечно, традиция, но…
Подозрительно, не так ли?
Чарльз прижал руки к вискам. Весь вечер, наблюдая за Мойрой, он размышлял, стоит ли ему лезть ей в голову. С одной стороны, знать ее планы было бы очень даже неплохо – так он хотя бы будет подготовлен к неожиданностям с ее стороны, с другой – ему не хотелось лишать себя удовольствия разузнать о ней без телепатии.
Двери вновь распахнулись от несильного толчка, и в гостиную спиной вперед вошла Мойра, удерживая в руках свертки, а за ней – Эрик с большим пакетом.
- Я честно не знала, что вам дарить,- смущенно сказала Мойра, протягивая красный сверток Рэйвен,- но надеюсь, что хотя бы примерно угадала.
Рэйвен с восторженной улыбкой начала открывать подарок, а Мойра, вручив презенты Алексу, Хэнку и Шону, шепнув им на уши поздравления (от которых Хэнк невольно покраснел), повернулась к Эрику и Чарльзу, наблюдавшим за ней с любопытством и недоверием.
- Неужели нас тоже одарят?- наигранно тихо пробормотал Эрик, на что Мойра с непонятной улыбкой сунула ему в руки большой пакет.
- Тебе пригодится. Особенно с твоей любовью к экспериментам в воде и нелюбовью к чужим вещам.
Чарльз усмехнулся и тут же получил плоскую темно-синюю коробку, перевязанную белой лентой. Не успел он ее развязать, как Эрик крякнул от удивления, вытащив на свет плед. Чарльз, не удержавшись, тихо хихикнул в кулак.

- Из-за тебя я упустил Шоу,- процедил вытащенный Чарльзом из воды мужчина, не спуская с Ксавьера гневных глаз.
- Друг мой, если бы вы его удержали…
- Я тебе не друг.
Чарльз виновато улыбнулся, Мойра мысленно закатила глаза, Рэйвен сделала то же самое, не скрываясь. Улыбку Чарльза можно было заносить в список оружия массового поражения, никогда не дающего осечек.
Однако Эрик оказался гораздо прочнее, упомянутого списка в глаза не видел и не знал, что ему следует растаять в ответ.
- Хорошо, Эрик. Вы бы его не удержали и скорее утонули бы сами, и…
- Твою мать, я гонялся за ним все это время! Думаешь, мне легко было его выследить?!
- Спокойней, Эрик, спокойней…
- Не успокаивай меня, ты…
Мойра поднырнула под рукой Чарльза и протянула Эрику одеяло. Тот отмахнулся.
- Предпочитаю не использовать чужие вещи, фрау.
- Я фройляйн. Возьмите,- строго сказала она, чуть нахмурившись и обменявшись с Рэйвен понимающими взглядами.
«Мужчины такие дети».
Эрик сжал зубы, но вырвал из её рук одеяло и закутался в него. Мойра удовлетворенно кивнула, с трудом подавив в себе желание насмешливо потрепать его по щечке, и пошла за горячим чаем, за который Эрик даже процедил сквозь зубы благодарность.

- У вас отличная память, Мойра,- ошарашено пробормотал Эрик, поднимая на нее глаза.- Но у меня нет для вас подарка.
Мойра замахала руками и сделала шажок назад.
- Нет-нет, мне ничего и не надо! Одной компании мне достаточно – это и есть лучший подарок!
И Чарльз не удержался, не зная, чистая ли это правда либо чистой же воды ложь.

Искусственная ёлка, украшенная пятью шариками и звездой.
Маленькая кухня с маленьким же столом, на котором стоят две тарелки: с салатом и с мясом – и две свечки.
Мойра сидит у тумбы на корточках, разговаривая по телефону.
- Да-да, и тебя тоже… Я? Да как обычно… Ты как? О, завидую…
Она никого не ждет, а Чарльз понимает – это далеко не первое её такое Рождество.
Поэтому, когда она слышит его, Чарльза, энергичный голос, приглашающий ее на Рождество в поместье Ксавьера, Чарльз чувствует её с трудом сдерживаемую радость.

Чарльз отвернулся от счастливого лица Мойры, которая уже кружилась по гостиной с несколько смущенным Эриком (что само по себе поразило Ксавьера – смущенный Эрик? Да не верю!), и понял, что так и не открыл подарок. В коробке оказались полосатый вязаный шарф и такие же варежки.
Это было… мило. И для Чарльза – весьма неожиданно.
Он вновь посмотрел на смеющуюся Мойру и разговорившегося с ней Эрика.
Что ж, и у расчетливости есть свои плюсы, верно?
И не пытайся оправдать себя. Это всего лишь побочный эффект.
Но от этого не менее положительный.
… Что есть, то есть.

---

[X Santa]

Дорогие друзья!

В связи тем, что у большинства участников нашего новогоднего феста работы находятся в процессе, мы приняли решение перенести начало выкладки работ на неделю.
Таким образом,  X Santa начнет раздавать подарки из своего большого мешка в понедельник, 2 января 2012 года.

Готовые работы вы можете присылать на нашу почту: [email protected].
Фики (авторские и переводы) присылать прикрепленным к письму файлом, в теле письма присылать шапку.
Арты присылать в оригинальном размере прикрепленным к письму файлом, в теле письма присылать шапку.
Клипы заливать на файлообменник, в теле письма присылать шапку и ссылку на скачивание.
Не забывайте указывать в письме ник, под которым Вы участвуете в фесте.

Обращаем внимание на то, что фест анонимный, а значит, копирайты на артах и в титрах клипов ставить нельзя.

Для вашего удобства предлагаем образец шапки:

для авторского фика или перевода

Название:
Ссылка на оригинал: (только для перевода)
Жанр:
Рейтинг:
Персонажи:
Размер: ... слов
Предупреждение:
Дисклеймер:
для FC: Все герои принадлежат Марвелу.
для РПС: Любое совпадение имен персонажей с реальными людьми носит случайный характер.
Далее идет текст фика.

для арта и клипа

Название:
Жанр:
Рейтинг:
Персонажи:
Длительность (для клипа): ... минут.
Предупреждение:
Дисклеймер:
для FC: Все герои принадлежат Марвелу.
для РПС: Любое совпадение имен персонажей с реальными людьми носит случайный характер.

Пожалуйста, при наличии в работе смерти главных персонажей, ставьте предупреждения.

Уважаемые участники, если вы по каким-либо причинам не сможете сделать свое задание, просьба предупредить оргов заблаговременно, чтобы мы смогли сделать работу на замену.

UPD. Дорогие друзья! До начала выкладки осталось всего 2 дня, но на почту Санты пришло только два подарка. Пожалуйста, высылайте свои работы! Мы же не хотим оставить фандом без подарков!

UPD2. Дорогие друзья! Обращаем ваше внимание, что в связи со сдвигом начала выкладки и большим количеством работ наш фест проходит со 2 по 29 января, а не с 26 декабря по 13 января, как планировалось вначале. Баннер с измененными датами (чтобы прорекламировать мероприятие у себя в дневнике) можно найти в соответствующей теме.

запись создана: 24.12.2011 в 21:47

---

"Прикладная лингвистика", фик для WinterBell

[X Santa]

Для: WinterBell
От:
Название: "Прикладная лингвистика"
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Персонажи: Азазель/Риптайд
Размер: ~1800 слов
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.

Прикладная лингвистика

Кончик пики скользит по его промежности – медленно-медленно, позволяя прочувствовать каждый миллиметр. Разворачивается ребром, пробирается между ягодиц. Янош стонет и прогибается сильнее, в то же время стараясь раздвинуть бедра пошире. Сзади раздается тихий смешок. И почти сразу пика исчезает, а на левую ягодицу обрушивается шлепок. Не больно, но неожиданно, и Янош вскрикивает. Смешок повторяется, уже громче. Янош обиженно хнычет. Немножко наиграно, но Азазель обычно прощает ему излишнюю театральность.

Только не в этот раз. Янош чувствует, как любовник склоняется над ним, дышит в затылок, а потом накрывает ладонями его вцепившиеся в простыни руки. Прикосновение прохладной, чуть шершавой поверхности перчаток к влажной от испарины коже – Янош вспотел уже с головы до ног, хотя они не так давно начали, – заставляет разочаровано вздохнуть. Даже не начал раздеваться, bastardo. Янош все-таки подается назад, упираясь ягодицами любовнику в пах – ну, а вдруг? – но вместо горячего бархатистого члена ощущает только жесткий габардин. Под которым, конечно, бугрится, хорошо так бугрится… Но потереться вдоволь Яношу не дают. Азазель аккуратно перехватывает его запястья и неторопливо заводит ему руки за спину: сперва одну, потом другую. Приходится сильнее вжаться грудью и лицом в постель. Подушку они сразу скинули на пол. Азазель слегка отстраняется, тянется куда-то в бок – Янош хочет подсмотреть, куда, но не успевает – и снова склоняется над ним, связывая запястья чем-то шелковистым. Янош чуть дергает руками, чтобы убедиться… Ну, точно!

– Bastardo, это был мой любимый галстук!

– Я куплю тебе новый, detka, – проникновенно шепчет Азазель ему на ухо, задевая бородкой чувствительное местечко между шеей и плечом. Янош моментально покрывается мурашками.

Азазель хмыкает и отходит от постели, а секунду спустя Янош слышит, как открывается дверь их номера. Bastardo решил бросить его так?! Янош кое-как поворачивает голову и видит застывшего у распахнутой двери любовника. Черный костюм, прическа волосок к волоску, довольная ухмылка.

– На нашем этаже как раз начали уборку, слышишь?

В самом деле, до Яноша доносится поскрипывание тележки горничной дальше по коридору. Потом за стенкой влючается пылесос. А кровать, между прочим, стоит так, что от дверей должен открываться чудный вид на распяленную задницу Яноша и его ноющие от неудовлетворенного желания яйца. Вот же сука этот Азазель… А Янош еще не мог понять, что вдруг того пробило на потрахаться в середине дня. С утра, видите ли, у него голова болела. Как у молоденькой женушки в плохом анекдоте. А тут взбодрился, perra! Подгадал момент…

Но самое обидное, что не смотря на охватившую Яноша ярость, возбуждение никуда не девается. Наоборот, становится острее. Все-таки этот мерзавец слишком, слишком хорошо его знает. Запомнил, что Яношу нравится трахаться в публичных местах, что возможность быть застуканным со спущенными штанами его заводит, и решил пойти дальше.

Но не так же, блин! Им еще два дня тут жить, за смену дислокации Магнето по головке не погладит. А слухи среди гостиничной обслуги распространяются, как пожар в прериях в ветреную погоду. А Азазеля тут как бы и нет, на него общение с портье не переложишь – если не хочешь нашествия экзорцистов, психиатров и полиции. Ну и как Янош будет брать ключ на респшене и расплачиваться за номер? Он же не порномодель, в конце концов!

– Представляешь, как все они будут на тебя смотреть оставшиеся два дня? – вкрадчиво спрашивает Азазель, и Янош в очередной раз невольно думает о том, что ледяная мисс Фрост – не единственный телепат в их проклятой команде.

А потом беспомощно ругается и начинает неловко возиться на кровати, пытаясь хоть как-то изменить позу. Крайне gostepriimnuyu, как любит выражаться Азазель. Bastardo!

Тем временем означенный ублюдок перемещается от распахнутой двери к окну и усаживается в кресло с другой стороны кровати. Выдерживает небольшую паузу, а потом замечает с эдакой ленцой:

– У тебя очень завлекательно покачиваются яйца, когда ты так вертишь попкой.

Янош замирает, а Азазель хмыкает довольно и прибавляет светским тоном, словно обсуждая погоду за окном:

– Интересно, кто сегодня работает, та пухленькая немочка, что приносила нам завтрак в номер вчера, или черный парень, который порывался забрать у тебя чемодан по приезде?

Янош стонет. Он едва помнит того парня, в памяти осталось только ощущение крупного горячего тела, прижавшегося к нему на мгновение при входе в лифт, но сколько их таких было, молодых и не очень, мужчин и женщин, терявших голову и забывавших свое место, стоило им оказаться возле него? Янош давно потерял счет. А Азазель, значит, ведет. Отслеживает, un perro siente celos!

А ведь никогда не давал ни малейшего повода заподозрить! Наоборот, вечно изводил замечаниями типа: «Не хочешь поргуляться с этим здоровяком? Он славно тебя vyebet, я уверен».

Янош один раз не выдержал, спросил, хочет ли Азазель в самом деле посмотреть, как его имеет в зад кто-то другой. В принципе, Янош бы даже не стал ломаться – он никогда не был ханжой. Идея тройничка его не возбуждала, но ради удовольствия любовника можно и покувыркаться у него на глазах с кем-то еще… Но Азазель тогда только плечами пожал: «Нет, мне это не интересно». О, да, не интересно ему, как же!

Dios mío! Яйца сейчас лопнут. Вот зачем он подушку выкинул? Хоть о нее бы сейчас потерся… Янош снова ерзает, наплевав на открытую дверь и вероломство любовника, пытается дотянуться членом до поверхности кровати. Азазель тихо смеется за спиной, а потом начинает стукать и звякать чем-то непонятным. Янош кое-как выворачивает шею и приподнимает плечо, чтобы из-под него взглянуть на расположившегося у окна любовника. И что же он видит? Bastardo налил себе выпить! Вытащил из бара скотч – водки, выходит, не было – налил в бокал и жмурится теперь на него, как довольный кот. Только что не мурлычет. Словно Яноша тут и нет вовсе!

Он набирает воздуха в грудь – побольше, чтобы высказать a esa perra все, что думает по поводу его поведения в постели и возле нее, и тут в коридоре стихает гудение пылесоса, а мгновение спустя в дверях раздается мелодичный женский голос, быстро переходящий в немелодичный взвизг:

– Господа, могу я убрать в номе… Йей!

На какую-то секунду Яношу кажется, что горничная увидела Азазеля, но, судя по тому, как она шумно переводит дыхание, bastardo успел спрятаться в ванной, а столь бурную реакцию вызвал у нее сам Янош. Точнее – его поза.

– Да, конечно, прошу вас, проходите, – любезно отзывается на наверняка уже забытый вопрос Азазель, судя по приглушенному звучанию голоса – в самом деле из-за двери ванной.

– Jawohl, – бормочет девушка и, кажется, пытается закатить в комнату пылесос.

– Нет, прошу вас, – останавливает ее Азазель. – Давайте обойдемся сегодня минимумом уборки, хорошо? Просто смахните пыль.

Девушка неуклюже топчется по номеру, а Янош боится лишний раз вздохнуть. У него по-прежнему стоит. Стоит так, как, кажется, еще никогда не стояло, и горничная, неловко шуршащая тряпкой по прикроватной тумбочке, это наверняка видит. Янош закрывает глаза, хотя и так лежит к ней затылком. Dios mío, он и представить себе не мог, что стыд настолько заводит.

– Посмотрите, разве он не прекрасен? – вкрадчиво спрашивает Азазель.

Девушка только вздыхает прерывисто. Наверняка уже взмокла вся под своим форменным платьицем.

– Хотите его потрогать?

О… Так, кажется Янош забыл все известные ему ругательства. И на английском тоже.

– А можно? – женский голос дрожит, а у Яноша капает с головки на простыню.

– Да, конечно, – поощряет невидимый Азазель. – Нет, не надо снимать перчатки. Он любит, когда его трогают через них.

Янош стонет, ради разнообразия – совершенно беззвучно. А мгновение спустя вздрагивает всем телом, когда женские пальчики, минуя спину, ноги и ягодицы, сходу начинают поглаживать его яйца. Девочка-то, оказывается, не промах.

Резина цепляет волоски в промежности, и Янош вздрагивает всем телом. Ладонь на его мошонке замирает, но тут снова вмешивается Азазель.

– Очень хорошо. А теперь возьмите его яйца в руку. Да, вот так, – добавляет он, когда девушка послушно обхватывает их ладонью. Рука у нее на удивление крупная. – Замечательно. А сейчас сожмите их.

– Сжать? – девушка, кажется, испугана. Янош – тем более.

– Чуть-чуть, – Азазель улыбается, Янош слышит это по его довольному голосу, – пусть ему будет немножко больно. Он это любит.

Янош снова стонет, на этот раз вслух, еще до того, как горничная дисциплинированно выполняет пожелание.

– А теперь, – вклинивается в восхитительную смесь болезненных ощущений и возбуждения голос Азазеля, – не будете ли вы столь любезны, чтобы немного ему помочь?

– Развязать? – с готовностью спрашивает девушка и Янош с ужасом и восторгом понимает, что ей его жалко. Он ее возбуждает, наверняка, он слышит ее учащенное дыхание, и все-таки она его жалеет. Ох…

– Нет-нет, этого как раз не надо, – смеется спрятавшийся в ванной комнате bastardo.

– Я совсем о другом. Вы же понимаете, – и без того бархатный голос Азазеля приобретает еще более глубокие, доверительные интонации, и Янош ежится в предвкушении, – для чего этот очаровательный молодой человек принял такую смелую позу?

– Да, – тихонько отвечает девушка и наверняка густо краснеет.

– Правда? И для чего же?

– Ну… Вы сами знаете.

– Конечно, знаю. Но я буду вам крайне признателен, если вы произнесете это вслух. Так для чего?

– Для того, чтобы вы его, – девушка запинается, а потом неожиданно звонко говорит: – Трахнули!

– Верно. А куда? – продолжает развлекаться Азазель. – Покажите, покажите мне пальчиком.

– Сюда, – девушка, похоже, расхрабрилась, судя по тому, как уверенно ее палец упирается Яношу в анус.

– Совершенно верно. Но вы же видите, какая узкая у него дырочка? А уменя, знаете ли, довольно, хм, толстый.

Девчонка хихикает, а Янош уже почти готов взмолиться, чтобы она ему подрочила. Хоть в перчатке.

– Так вот, – продолжает, как ни в чем не бывало Азазель, – не могли бы вы смазать его для меня? Вот там, на тумбочке, есть вазелин.

Она послушно идет к тумбочке – Янош видит ее полные коленки и край накрахмаленного передника –берет склянку с вазелином, возвращается и смазывает. Хорошо, старательно, густо так.

– И внутри тоже, – говорит личный бес Яноша, и смазанный вазелином палец в резиновой перчатке уверенно ныряет ему в зад до самой костяшки. Янош всхлипывает.

– Ему больно? – испуганно спрашивает горничная и тянет палец на себя.

– Нет-нет, ему хорошо. Янош, скажи, тебе ведь хорошо?

И ведь не отстанет, пока не услышит желаемое, давно проверено.

– Да, – бормочет Янош, уткнувшись носом в простыню.

– Попросим девушку добавить второй?

«Азазель, я тебя убью!» – думает Янош и повторяет:

– Да!

Девушка добавляет второй, а потом, послушная поступающим из ванной советам, разводит пальцы в стороны, растягивая. Но туда, куда надо, все равно не достает, и Янош ноет в голос, что он больше не может, не может, не может…

Он не слышит, как Азазель выпроваживает горничную, как закрывает дверь, снимает перчатки и расстегивает штаны… Янош ничего не слышит, он правда больше не может. И кричит:

– Vyebi menya uzhe!

Азазель выполняет просьбу. Его толстый, крепкий, восхитительный член попадает головкой именно туда, куда надо, а широкая красная ладонь дрочит Яношу в том же безупречном ритме, в котором тот долбит его в зад.

Янош кончает через две минуты. Азазель рычит, хлопает его вымазанной в сперме ладонью по ягодице, и спускает тоже.

– Blyad, – говорит Янош, когда тот не слишком деликатно выходит из его растраханной задницы.

– Вот видишь, выучил, – Азазель развязывает ему руки и валится рядом. – А то «не смогу, не смогу, произношение сложное»…




Конец



bastardo (исп) – ублюдок
perra (исп) – сучка
un perro siente celos (исп) – ревнивая сука
a esa perra (исп) – эта сука
Dios mío (исп) – мой Бог
Jawohl (нем) – да, слушаюсь

---

"Чего хочет нож", фик для [Hephaestion]

[X Santa]

Для: [Hephaestion]
От:
Название: "Чего хочет нож" (What The Knife Wants)
Оригинал: тут
Автор: Cesare
Жанр: ангст
Рейтинг: PG
Персонажи: Эрик, Чарльз
Размер: ~1500 слов
Саммари: Эрик и Чарльз никогда не скажут друг другу одну вещь…
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.
Примечание: текст немного меньше условленных 1500 слов, но заказчик просил ангст, а это, на мой взгляд, самый идеальный ангст, какой только может быть.

Чего хочет нож

- - -
За все годы, что длилось их противостояние, за десятилетия, которые они прожили как неразлучные враги, среди всех слов, горячих и жестоких, которые они успели друг другу наговорить, Эрик и Чарльз всегда молчали об одном. У каждого из них оставалась одна вещь, которую, он точно знал, никогда не скажет другому.


Эрик никогда не скажет Чарльзу, что стоя на дне изуродованной субмарины и слыша из уст Шоу те слова, которые всегда считал только своими, он утратил веру во все, что раньше имело для него значение.
В тот миг он понял, что на самом деле был всего лишь чудовищем, порожденным Шоу, и все свои взгляды унаследовал непосредственно от своего отвратительного создателя.
«Если ты меня еще слышишь, я хочу чтобы ты знал – я согласен с каждым твоим словом. Мы – это будущее», – сказал Эрик Шоу, и то же самое услышал Чарльз.
Его голос звучал спокойно и уверенно, но в мыслях, отгороженных от всего мира непроницаемым барьером шлема, он кричал, срывая глотку.
Как можно было ненавидеть Шоу – и вместе с тем мечтать о жизни в том мире, который он стремился создать?
Он увидел все, о чем пытался сказать ему Чарльз. В тот момент, когда он отпустил монету, и та плавно легла на воздух, он наконец понял.
Он был уверен, что сам выбрал собственный путь, но в действительности на этот путь его направил Шоу, много лет назад, и этот путь вел к гибели. Он превращался в одного из тех, кого презирал. Как и Шоу, ему предстояло нести гибель и разрушения, и оправдывать себя тем, что для достижения высшей цели хороши любые средства. Но его высшая цель не принесла бы миру надежды, не изменила бы его ни на йоту, лишь добавила страданий и горя.
Что будут делать мутанты после того, как уничтожат человеческую расу, как не обратятся друг против друга? Как любой вид, существовавший до них, сначала они будут бороться и завоевывать, а под конец вцепятся друг другу в глотки.
Он вспомнил, как Чарльз сотнями способов пытался донести это до него эту мысль, не только во время их странных двусмысленных разговоров за шахматами.
– Новые идеи подобны шахматным фигурам, передвигающимся по доске. Фигура может быть выведена из строя противником, но может и начать игру, которая приведет к победе.
Он утверждал это не только на словах, но и на деле, всей своей жизнью, каждым прожитым днем.
– Приступай к делу так, как будто уверена в том, что будет дальше, – говорил Чарльз за завтраком со своей милой дразнящей полуулыбкой, и Рейвен невольно улыбалась в ответ.
– Делай то, что можешь, используй то, что у тебя есть, начинай там, где сейчас находишься, – когда Хэнк переживал из-за того, что плоды его инженерных опытов далеки от совершенства.
– Если ты вынес из случившегося какой-то урок на будущее, значит, это не было ошибкой, – Алексу, когда его способности выходили из-под контроля.
– Если дело стоит усилий, значит, того же стоят и ошибки, – когда Шон в очередной раз камнем падал из окна.
В то время Эрик почти не обращал на это внимания. Все это были просто нравоучительные банальности, предназначенные для того, чтобы утешить детей, расстроенных очередной неудачей. Просто высокопарные фразы. И довольно глупые, откровенно говоря.
В конце долгого дня, проведенного за тренировками в лесу, когда они сидели рядом на поваленном бревне и передавали друг другу фляжку воды, Чарльз кивнул на детей, которые увлеченно демонстрировали Мойре свои умения, и сказал Эрику:
– Это тот мир, за который стоит сражаться.
Тогда Эрику показалось, будто Чарльз начинает понимать его и, возможно, готов согласиться с ним, – но только теперь он осознал правду.
Чарльз не надеялся, что перемены дадутся им без труда, никогда не тешил себя иллюзиями, будто это произойдет скоро, однако он видел надежду на будущее, которое могло стать мирным, и верил, что шанс создать это будущее стоит любой борьбы, любых жертв.
Может быть, он ошибался, но он по-настоящему верил, что это ошибка, которую стоит совершить.
Чарльз верил, что Эрик может стать лучше. Не таким, как Шоу. И возможно, если бы у них было больше времени… возможно, Чарльзу помог бы ему доказать это.
Отпуская монету, которая вонзилась в лоб Шоу, Эрик думал – эта неудача может стать его последней. Он не мог заставить себя отпустить Шоу, не мог позволить ему остаться в живых, – но он мог удержать себя и не пойти по его стопам.
Не в его природе было сложить руки и отказаться от борьбы, но мог использовать свои силы для того, чтобы защищать своих близких, для того чтобы хранить и созидать. Они могли отвоевать для себя место в этом мире, и день за днем, год за годом, отражая нападения старой расы, они наблюдали бы за тем, как все новые и новые мутанты присоединяются к ним и учатся защищать друг друга… и за тем, как медленно, мучительно медленно, но необратимо мир начинает меняться. Когда монета упала, Эрик подумал, что теперь может с чистой душой пообещать Чарльзу – кровь на этой монете станет последней кровью, которую он прольет в жизни.
Но потом он вернулся во внешний мир и почувствовал тяжесть тысячи орудий, нацеленных на пляж. Он увидел, как Чарльз неуверенно поднимается на ноги, встретил его взгляд и увидел в нем ошеломление и разочарование. Надев шлем Шоу, чтобы избавиться от вмешательства друга, он разрубил больше нитей, чем предполагал. Возможно, Чарльз больше никогда не будет ему доверять.
Но как он смеет разочарованно смотреть на Эрика, в то время как за его спиной его обожаемое человечество готовится хладнокровно перебить всех мутантов заодно, не делая никаких различий?
Даже если бы они знали, кем был Чарльз на самом деле, даже если бы признали, что он – их самый горячий сторонник, это не изменило бы принятого ими решения. Они боялись того, на что был способен Чарльз, боялись того, кем он был, и готовы были уничтожить его – а он еще даже не осознал нависшую над ним угрозу.
Эрик чувствовал дрожь смертоносных механизмов, неумолимо разворачивающихся к пляжу – примитивная раса навела свои орудия и начала обратный отсчет. Без всякого предупреждения, без объявления войны. Чарльз даже не получил бы шанса встретить свою судьбу лицом к лицу. Ничтожные предатели, они обратились против Чарльза, готовые без малейших колебаний нанести ему удар в спину.
Первый шаг, который Эрик сделал из искореженной подлодки, вел по пути, который начертил для него Шоу.
Он говорил со своими братьями и сестрами, и его голос звенел от того, какой горькой оказалась правда. Он смотрел на готовые к удару ракеты, выстроившиеся у них над головами, и думал о том, что мир жесток, подл и мелочен. Этот мир никогда не изменится. Он принадлежит таким людям, как Шоу, и единственным выбором в нем всегда будет – править самому или позволить, чтобы тобой управляли другие.
Если бы Эрика не было там, если бы некому было остановить снаряды, Чарльз погиб бы на этом пляже, и его мечты погибли бы вместе с ним.
Когда громыхнул выстрел, и Чарльз рухнул на землю, Эрик упал на колени рядом с ним. И получил последнее доказательство. Неважно, где была монета – совершила она свой путь или нет, пуля все равно поразила цель.
Он накрепко запомнил этот урок, и с тех пор ни на один день о нем не забывал. Милосердия не существует. Это знание пропитало его до мозга костей, стало частью его существования, как железо в его крови, но несмотря на это, Эрик неизменно хранил тайну. Он больше не верил в милосердие, но он не мог заставить себя еще раз разбить сердце Чарльза.
Он никогда не скажет Чарльзу, что в те несколько мгновений, когда выбор был сделан и отменен, когда монета остановилась в воздухе, замерев между яростью и покоем, Эрик верил в него, и познал настоящее умиротворение.


Чарльз никогда не скажет Эрику, что в те несколько секунд на пляже, после того как пуля вонзилась в него, и он рухнул на землю, в те несколько секунд перед тем, как Эрик рванулся к нему и вызвал пулю обратно с помощью своей силы, перед тем, как металл вышел из его тела, тошнотворно царапая кость и раздвигая плоть, он все еще чувствовал свои ноги.
Он чувствовал, как упираются в песок пятки. Как поджимаются пальцы в ботинках. Он чувствовал, как вздрагивают ноги и как спазмы хватают его за колени. Он чувствовал боль от раны.
А потом Эрик извлек пулю, и больше Чарльз не чувствовал ничего.
Чарльз не святой. Снова и снова он будет чувствовать искушение нанести удар, открыть жестокую правду, разрушить уверенность Эрика. Ты хочешь, чтобы я был рядом с тобой, но ведь это не враг поразил меня, – это был ты. А потом ты вытащил пулю, как будто это могло отменить то, что ты сделал. Именно ты виноват в том, что я никогда не смогу встать рядом с тобой.
Снова и снова он будет смотреть Эрику в лицо, снизу вверх – всегда снизу вверх, и сгорать от стыда из-за того, как сильно ему хочется все это сказать.
Но он никогда этого не сделает.

---

"Подменённый", фик для Dark_Mousy

[X Santa]

Для: [L]Dark_Mousy[/L]
От:
Название: "Подменённый"
Жанр: драма, AU
Рейтинг: R
Персонажи: Эрик/Чарльз, остальные мутанты
Размер: в процессе (по согласованию с администрацией и заказчиком; автор приносит заказчику свои извинения и обязуется дописать фик в ближайшее время)
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвел.
Примечание: написано для [J]Dark_Mousy[/J] по заявке «Персонажи/пейринги: Эрик/Чарльз в любой вариации».

Подменённый

«Раздавите ногой мышь – это будет равносильно землетрясению,
которое исказит облик всей земли, в корне изменит наши судьбы.
<…>
Может быть, Рим не появится на своих семи холмах.
Европа навсегда останется глухим лесом, только в Азии расцветет пышная жизнь.
Наступите на мышь – и вы сокрушите пирамиды.
Наступите на мышь – и вы оставите на Вечности вмятину величиной с Великий Каньон».

Р. Брэдбери. «И грянул гром».

— Он мутант, — сбивчиво произнёс знакомый голос. — Мутант, я в этом уверен. Может быть, не слишком сильный, но…

Следующее слово оборвалось пронзительным, почти мгновенно утихшим криком. Эрик силился открыть глаза, пошевелиться, сделать хоть что-нибудь, и не мог. Он знал, когда так кричат — когда кто-то испытывает нестерпимую боль и пытается это скрыть, быть может, закусывает щёку или зажимает рот ладонью...

Тишина нарастала, вместе с ней росло и крепло и неконтролируемое, паническое ощущение полной беспомощности от того, что собственное тело было Эрику неподвластно, а ещё — кому-то совсем рядом причиняли боль. Неожиданно на лоб ему что-то опустилось, и он внутренне вздрогнул, не сразу поняв, что это чья-то ладонь. Горячая, слегка влажная, она провела от бровей к волосам и замерла, щекотно касаясь кожи кончиками пальцев, словно изучая.

— Я проверю, — мягко сказал другой голос. Тоже знакомый. Но прежде чем Эрик вспомнил, кому принадлежат оба голоса, он потерял сознание — будто кто-то прямо у него в голове щёлкнул выключателем.

…Очнулся он от бьющего в глаза света, но когда поморгал несколько раз, то обнаружил, что комната, в которой он находится, погружена в серебристый полумрак, такой ровный, что казалось, будто кровать и пустые белые стеллажи по обе стороны от неё парят в тумане и сами же его порождают. Окон не было.

Эрик с трудом перевёл дыхание, а сердце продолжало колотиться в груди, как загнанное. Он резко сел и увидел, что напротив кровати на простом деревянном стуле сидит Хэнк Маккой, на коленях у него — такая же бело-серая, как и всё вокруг, картонная папка, и больше в комнате никого и ничего нет.

Хэнк выглядел совершенно бесстрастным, и мертвенный тусклый свет делал его похожим на памятник самому себе, а белый халат и очки — на прозектора.

— Где мы и что случилось?

Лицо Хэнка осталось невозмутимым.

— Может быть, для начала вы представитесь? Меня зовут Хэнк.

Несколько секунд Эрик смотрел на него, пытаясь понять, что это — галлюцинация, сон, глупая шутка, издевательство? А потом он до конца осознал собственное воспоминание и вздрогнул. Кто бы ни сидел перед ним, он не был Хэнком Маккоем — хотя бы потому, что настоящий Хэнк больше не выглядел как человек.

— Кто ты? — Что-то удержало Эрика от того, чтобы предположить в незнакомце Рейвен. Он привстал, испытывая во всём теле смутное тянущее ощущение; приятное или нет — он сказать не мог.

Хэнк не двинулся с места, спина его оставалась идеально прямой, как у человека, испытывающего сильную боль и боящегося пошевелиться.

— Так как мне вас называть? — повторил он.

Эрик заставил себя опуститься на подушку, будто бы в приступе внезапной слабости, и медленно ответил:

— Эрик.

Хэнк коротко кивнул, раскрыл папку (Эрик краем глаза увидел почти чистый лист с парой строчек на самом верху) и вытащил из нагрудного кармана лабораторного халата карандаш.

— Что вы умеете, Эрик?

— Что?

— Вы обладаете необычными способностями. Как это проявляется?

Эрик подавил смешок. Руки его под одеялом непроизвольно комкали простыню.

— Какими ещё способностями? Вы что — врач? Я в больнице?

— Я не собираюсь вас лечить, Эрик. Просто скажите, что вы умеете.

Он откинул одеяло и спустил ноги с кровати.

— Пожалуйста, не пытайтесь встать, — попросил Хэнк. — Сядьте, Эрик!

Бесстрастный чистый голос звенел как высокая нота, готовая вот-вот оборваться, и стало ясно, что Хэнк на грани паники. И даже в рассеянном тусклом свете Эрик был уверен, что видел, как дёрнулась его щека, как если бы под кожей испуганно зашевелилось нечто отвратительное.

Эрик опустился на край кровати, сделав вид, что готов слушаться.

Хэнк кивнул и, не опуская головы и почти не отрывая карандаша от бумаги, черкнул в папке несколько слов. Эрик исподлобья оглядывал комнату. Глаза привыкли к странному освещению, и оказалось, что свет исходит от нескольких вмонтированных в потолок ламп, закрытых матовыми белыми плафонами. Дверь обнаружилась в самом дальнем от него углу, и цвет её так точно совпадал с цветом стен, а сама она примыкала к косякам так плотно, что если бы не едва заметная тень от ручки, она была бы совершенно неразличима. Странная, тревожная, как осколок кошмара, комната.

— Так что вы можете? — снова спросил Хэнк.

Эрик пожал плечами:

— Перемножать двухзначные числа в уме.

Хэнк на секунду отвёл глаза и усмехнулся уголком рта.

— А я — шестизначные. Эрик, просто скажите мне.

Он промолчал. Хэнк пожал плечами, в точности как он сам минуту назад, и в этом движении Эрику почудилось обречённое облегчение.

— Нужна помощь, зайди, — ровно проговорил Хэнк, обращаясь точно не к нему.

Эрик побарабанил пальцами по колену, обтянутому тканью белых пижамных штанов. Внутри нарастало напряжение, а в самом центре его, где-то совсем рядом с сердцем — рождалось холодное звенящее спокойствие.

Через минуту со стороны двери раздался щелчок и она распахнулась. Вошла женщина. Эрик вскинул голову, не веря глазам своим и испытав нечто вроде необъяснимого восхищения, смешанного с отвращением.

Вошедшая обменялась с Хэнком коротким взглядом, тот поморщился, как от резкого приступа мигрени, и отвернулся.

— Эрик, — заговорил он, — позвольте представить вам Эмму. С ней вам придётся быть откровеннее, чем со мной.

Эмма Фрост перегнулась через плечо Хэнка и заглянула в папку. Эрик невольно проследил глазами линии её стройного тела, затянутого в белый брючный костюм, и подумал, что удивлён увидеть её в чём-то, застёгнутом под горло. Она выпрямилась и взглянула на Эрика так, словно он был не человеком, а воплощением монотонной и внушающей отвращение работы, прищурилась и сделала шаг вперёд.

Больше Эрик медлить не мог. Он взмахнул рукой — и металлическая оправа очков Хэнка изогнулась, впиваясь в кожу и сжимая кости. Хэнк завопил, покачнулся на стуле и рухнул вместе с ним. Эрик перекатился через кровать, и та, скрежетнув, когда выскочили привинчивающие её к полу болты, дёрнулась вперёд и прижала Эмму к стене. Эрик оглянулся — в сознании запечатлелся окровавленный рот Эммы и красные пятна на её безупречном костюме, а ещё стонущий Хэнк — и бросился к двери. С каждым шагом он чувствовал всё больше металла вокруг: и дверные петли, и замок, и спрятанные глубоко в стенах провода — всё это словно отзывалось где-то внутри него и каждая частичка металла вибрировала в такт его мыслям.

Он бросился бежать по длинному коридору, такому же белому, как и комната, которую он покинул. Распахнул ещё одну дверь и ещё одну, и ещё, согнул запертую на замок решётку, выскочил на крутую, ведущую вверх лестницу и помчался по ней, ломая за собой стальные ступени, но какой-то отрешённой и спокойной частью разума понимая, что погони за ним нет. Пока нет.

Возможно, стоило остановиться, подумать, осмотреться — но некая глубинная, звериная часть Эрика, сосредоточие всех его инстинктов и страхов, неконтролируемо гнала его прочь; он не чувствовал ничего, кроме желания выбраться на открытый воздух и ощутить себя свободным. Было необъяснимо жутко, хоть Эрик и сбегал из гораздо худших мест.

Подошвы парусиновых больничных туфель гулко шлёпнули о пол: Эрик вбежал в короткий, больше похожий на вытянутую комнатушку коридорчик и бросился к двери, выглядевшей иначе, чем все уже виденные им здесь двери. Широкая, из массива тёмного дуба, в окружении белых стен она смотрелась чужеродно, как приглашение в другую вселенную. Эрик на бегу щёлкнул пальцами, заставляя и её открыться, и, по инерции сделав несколько шагов, остановился. Следующая комната, чем бы она ни была, встретила его кромешной темнотой. Неожиданно откуда-то сбоку прозвучал треск, заставив Эрика испытать острое чувство deja vu. Он замер, услышав скрип двери и шорох почти беззвучных шагов.

— Бежать обязательно, или тебе нравится сам процесс? — спросили сзади.

Эрик вздрогнул и медленно обернулся навстречу вспыхнувшему, бьющему в глаза косому потоку света.

***

— Пожалуйста, пойми меня правильно, Эрик, — сказал Чарльз и потёр переносицу. — Мы не знали, чего от тебя ждать, на что ты способен… Мы не могли рисковать.

— Вы чего-то боитесь?

Чарльз усмехнулся и пододвинул к нему фарфоровую чашку с кофе. Кофе Эрик не любил и просто уставился сначала на чашку, потом на столешницу.

— Мы не обычные люди. Естественно мы боимся.

Эрик помнил, что в том месте, где сейчас стояла чашка, должна была быть тонкая глубокая царапина. И стол был короче на фут, отчего на собеседника гораздо удобнее было смотреть; и портьеры на окнах в кабинете запомнились не бордовыми, а светло-красными, из ткани, которая даже на вид была легче этой.

— Не обычные люди?

— Мы все — обладатели особого гена с особенной системой развития и особыми целями.

— …И он даёт особые способности? — продолжил Эрик.

Чарльз с улыбкой кивнул.

— Занимался генетикой?

— Никогда, — покачал головой Эрик. — А ты… профессор генетики. Недавно стал?

— Недавно. — Чарльз вроде бы не пошевелился, и доброжелательное выражение его лица не изменилось, но глаза, до этого рассеянно оглядывавшие кабинет, остановились на лице Эрика. Между бровей залегла еле заметная, неуловимая ни для кого, кто не знал бы Чарльза, складка.

Эрик придвинулся ближе к столу и взял в руки чашку, сделал вид, что смотрит только на неё.

— Профессор? Не знал, что угадаю. На профессора ты похож меньше всего.

— Это пока не начну лысеть, — мягко улыбнулся Чарльз. Морщинка между бровей исчезла, но нельзя было угадать, поверил он Эрику или нет.

— Как я оказался у тебя дома?

— Глупо звучит, но я хотел послушать, что ты сам на это ответишь. — Чарльз облокотился о столешницу и выжидательно, с долей любопытства, посмотрел на него.

Эрик снова оглядел кабинет: то ли он уже начал привыкать к нему, то ли подводила собственная память, но осталось только тревожное смутное ощущение искажённости. Он уже не мог сказать, правда ли Чарльз сменил портьеры и поставил другой стол, и тем более — зачем он это сделал. Три фарфоровые статуэтки на каминной доске — там ли они стояли прежде?

— Какой сейчас месяц? — хрипло спросил он, взял чашку и сделал глоток прежде, чем успел подумать, что в кофе могло быть что-то подмешано.

— Ноябрь. Двадцать второе ноября тысяча девятьсот шестьдесят второго года.

— Год я помню.

— А кроме года?

Он снова взглянул на Чарльза и подавил желание передёрнуть плечами. Ощущение присутствия кого-то, кто словно пронёсся, как ураган, и стёр следы его собственной жизни из чужих, не проходило. Это не могла быть Эмма — у неё не хватило бы способностей.

Это не мог быть Чарльз — он никогда бы так не поступил.

— Эрик?..

— Ничего, — твёрдо сказал он. — Я помню только, как очутился в белой камере.

— Это не камера, — поправил Чарльз. — Это просто комната в подвальных помещениях дома. Мы иногда используем её как часть собственного госпиталя.

— Вам бывает нужен госпиталь?

— Нам всё нужно, Эрик. — Чарльз пожал плечами, и снова на секунду появилась та знакомая морщинка. — Мы — анклав, по отношению ко всему миру мы — отдельно действующий мирок.

— Понимаю, — медленно проговорил Эрик.

Чарльз хмыкнул и опять улыбнулся — нервно и устало.

— Откуда ты узнал об этом доме, тоже не помнишь?

— Я не знал. Я здесь впервые.

— Внутри — да. Но мы нашли тебя в полумиле отсюда, в парке, без сознания. Там не бывает посторонних, это частная территория, и проникнуть внутрь мог человек… только человек с особыми способностями.

— Мутант.

Чарльз с любопытством взглянул на него.

— Мы — те, кто здесь находится, я имею в виду — предпочитаем себя так не называть. Слово «мутант» равняет нас со всеми нежизнеспособными выбраковками эволюции и человеческой глупости… это неприятно, ты должен понимать, Эрик.

— Неприятно, — согласился он.

— Будто мы обязаны стоять где-то вне мира и цивилизации, хотя у нас общая история и общие предки, — Чарльз обвёл кабинет рукой, чуть задержался на фотографии Эйнштейна на столе, потом на гипсовом бюсте Руссо. — Просто мы — те, кем люди в конце концов станут. Должны.

— Я уже говорил, что я не генетик.

— Отлично, — рассмеялся Чарльз. — Значит, конкуренции я могу не опасаться.

— Разве конкуренция не стимулирует эволюционный процесс?

— Для не-генетика задатки у тебя неплохие, — усмехнулся Чарльз. — Но социологи тебе возразят, что особенность человека заключается в том, что он сам контролирует и создаёт универсальную среду своего окружения и действующие в ней процессы.

— Ясно, — сказал Эрик, улыбаясь, и залпом допил кофе. Сахара в нём было много, словно Чарльз положил пять кусков — по своему вкусу.

— Не хочешь посмотреть дом? — предложил Чарльз. — Конечно, в том случае, если собираешься остаться.

Эрик вскинул брови. Чарльз смотрел на него совершенно безмятежно, машинально теребил рукав рубашки — вежливый, дружелюбный, усталый, немного чем-то озабоченный молодой профессор.

— Не боишься вот так мне всё показывать?

Чарльз упрямо покачал головой:

— Раз ты шёл сюда, значит, тебе нужна была помощь. Я никому не отказываю. Правда, — деликатно добавил он, распахивая перед Эриком дверь, — я и не навязываюсь. Ты волен уйти, если тебе у нас не понравится, Эрик.

— Учту, когда решу прихватить с собой твоё фамильное серебро, — усмехнулся он.

— Судя по твоим способностям, ты можешь сделать это, не сходя с места, — заметил Чарльз. Эрик автоматически кивнул. — Металлокинез — единственное, что ты умеешь?

— Судя по всему, да, — осторожно ответил он.

В гостиной, куда они вышли, тоже что-то было неуловимо не так — словно некто один раз побывал в ней, а потом вернулся в неё уже пустую и обставил заново, руководствуясь только своими воспоминаниями. Повинуясь непреодолимому порыву, Эрик стремительно шагнул к окну и отдёрнул занавеску. Он сам не знал, чего ожидал, но увидел только парк — верхушки заржавленных осенью деревьев, укутанные серым небом, как одеялом.

Он выдохнул, обернулся и натолкнулся на слегка удивлённый взгляд Чарльза.

— Поместье довольно большое. Мы в Уэстчестере, Нью-Йорк.

— Ясно, — сказал Эрик немного сдавленно. Почему-то то, что Чарльз пояснил, где находится дом, задело сильнее всего — словно прозвучал окончательный приговор, что Эрика выкинуло из привычного мира и не желает пускать назад.

— Значит, только металл?

— Да.

— Так ты не только для себя загадка, но и для меня, — после недолгого молчания заметил Чарльз. Эрик вздрогнул: он не заметил, когда тот успел подойти и стать на полшага позади.

— Загадка?

Чарльз еле заметно улыбнулся — незнакомая полуусмешка, бледная тень, застывшая предтеча его обычной живой улыбки:

— Ты первый человек, чьи мысли я совсем не могу прочесть. Я телепат.

***

Эрик не спешил оборачиваться, хотя спиной чувствовал чей-то пристальный любопытный взгляд. В полированной штанге тренажёра прямо перед ним угадывались только искажённые и размытые очертания тёмной фигуры.

Словно угадав, что была замечена, та шагнула вперёд, и Эрик узнал Энжел — в неизменной чёрной юбке и блузке с высоким воротом, которые он про себя окрестил «монастырским костюмом». Одежда Эммы напоминала такую же униформу — только для кого-то повыше рангом. Свободно себя чувствовал в выборе одежды, судя по всему, один Чарльз — и куда только делись вязаные жилетки, кардиганы, «профессорские» твидовые пиджаки с кожаными заплатками на локтях.

— Не отвлекаю? — тихо спросила Энжел.

— Нисколько.

Она запрокинула голову, рассматривая причудливое переплетение металлических штанг под потолком. Эрик согнул их больше для развлечения, чем проверяя собственные силы. Чарльз предложил ему чувствовать себя как дома, и он воспользовался приглашением с, возможно, излишним пылом. Впрочем, вернуть штанги к первоначальному состоянию ему ничего не стоило.

— Здорово ты это делаешь, — сказала Энжел наконец, и в обычно бесстрастном голосе мелькнуло восхищение. Уже много лет Эрик не испытывал неловкости перед женщинами (тех же, к кому он ощущал хоть нечто похожее, он просто игнорировал), но ровный тихий тон Энжел заставлял его смущаться — неизменно за последнюю неделю, с тех пор, как он познакомился, вернее, заново познакомился с обитателями особняка.

Он был уверен, что она ему не нравится — как не может нравиться тот, перед кем испытываешь необъяснимое чувство вины.

— Ничего особенного.

— Никогда не видела, чтобы кто-то так владел собой. Своими способностями. — Она снова посмотрела на хромированные изгибы штанг и вздрогнула, когда те с низким гулким скрежетом начали распрямляться, словно бы сами по себе. — Много тренировался?

— Не помню, — резко, возможно даже слишком, ответил Эрик. Энжел зябко поёжилась и обхватила себя руками, хотя было совсем не холодно. Он сразу почувствовал себя мерзавцем, пусть и прекрасно знал, что её характер далёк от тепличного и этот тон не мог её задеть.

— Ты совсем ничего о себе не помнишь?

— Взрослых лет, — сухо ответил он. — Я уже говорил.

Да, медиком он не был, но знал, что такой род амнезии существует, и даже видел после войны людей, которые до мельчайшей детали вспоминали свои детские игры, зато забыли всё, что было потом. Эрик до сих пор невольно испытывал к ним нечто вроде брезгливой жалости, а может — зависти.

Будь Чарльз здесь один, он рассказал бы ему всё; но что-то, странный ли дом, или странные люди в нём, удерживало его от этого. Лгать казалось лучшим выходом, и что бы внутри Эрика ни порывалось быть откровенным, он раз за разом лишал его права голоса.

— Сочувствую, — проговорила Энжел без капли сочувствия, а потом снова вернулась к тому, что, похоже, по-настоящему её волновало: — Про свои способности ты точно знал. Наверное, с детства.

Эрик не вздрогнул, хотя ожидал от себя этого. Но нет: словно какая-то дверь в памяти захлопнулась, больше не пуская его в глубины прошлого.

— Да. Думаю, да. Сложно не знать — я чувствую металл на достаточно большом расстоянии.

— У меня не так.

— Но ты же умеешь…

— …летать, — чуть повысив голос, перебила Энжел, избавив Эрика от необходимости вовремя замолчать. — Да, я раньше не говорила — я умею летать. Умела.

— Умела?

Энжел болезненно скривила задрожавшие губы. Чарльз на месте Эрика, возможно, дружески приобнял бы её за плечи — и тогда она точно разрыдалась бы, долго и облегчённо. Вместо этого Эрик отступил в сторону и отвернулся, давая ей возможность смахнуть набежавшие слёзы и перевести дыхание.

— Смотри, — сказала она, повернулась к Эрику спиной и резко, до треска ниток, задрала блузку.

Теперь он понял, почему она больше не носит открытых платьев.

— Кто… от чего это? — спросил он, протянув руку, и осторожно, кончиками пальцев, не в силах остановить себя, провёл по глубоким, чёрным, будто выжженным линиям, повторяющим безупречный узор бывших радужных крыльев. На узкой женской спине они смотрелись дико, как вандализм, как чудовищное варварство.

Энжел шумно выдохнула и одёрнула блузку.

— Алекс.

— Алекс? — недоверчиво переспросил Эрик, а сам припомнил, как тот всегда сникал и замирал, когда в комнату входила Энжел. Раньше Эрик списывал всё на то, что Алексу она попросту нравится. — Он не…

— Он мог! — вспылила она, рукавом смахнула две новые слезинки. — Потому что он собой не владеет! Несчастный случай, промахнулся — а мне что теперь делать? Куда мне идти? У него способности мощнее моих — значит, я ничего не стою? Не могу летать — и к чёрту теперь всё, раз от меня меньше пользы?

Не зная, что сказать, Эрик погладил её по спине, и Энжел, вопреки его ожиданиям, не уткнулась ему в рубашку, а отстранилась, вытащила из почти незаметного кармана на юбке платок и принялась осторожно промокать глаза.

— Ладно, — прерывисто сказала она. — Это же эволюция, да? Иерархия в стае? Кто меньше может, тот ниже стоит?

— Стаи пусть создают неандертальцы, — мягко сказал Эрик, и Энжел благодарно улыбнулась, хотя на щеках ещё не просохли дорожки от слёз.

Она отвернулась и прошлась по залу, бесцельно трогая тренажёры. Эрик потёр лоб, не зная, как избавиться от чувства неловкости.

— Хэнк может что-нибудь сделать с твоими крыльями? — спросил он, когда решил, что Энжел достаточно успокоилась. — Восстановить, вылечить?

— Он уже делает, — горько усмехнулась она. — Чарльз ему велел. Ничего не выйдет, Хэнку на меня точно плевать. Ему на всех плевать, кроме себя.

— Он до такой степени эгоист? — спросил Эрик, подбавив в голос недоверия.

— Он до такой степени несчастен, — скривилась Энжел. — К тому же, раз Чарльз ему запретил… — она осеклась, закашлявшись. Эрик, внутренне сжавшись, как пружина, ждал, когда она договорит: хоть что-то он должен был узнать — про неправильность Энжел, про неправильность Хэнка, про неправильность всего вокруг, кроме…

— Не помешал? — Словно догоняя слова, раздался деликатный стук. На пороге, изумлённо оглядывая комнату, стоял Чарльз. — Эрик, я тебя по всему дому ищу. Можно с тобой поговорить?

— Извините, мне надо выйти, — хрипло пробормотала Энжел, зажала рот рукой и выскочила за порог, задев плечом Чарльза. Тот окликнул её, но ответом послужил только торопливо удаляющийся перестук каблуков.

— Что с ней? — спросил Эрик. Чарльз помрачнел.

— Она никак не оправится. Мы стараемся дать ей время, но… — Он беспомощно развёл руками и тут же скрестил их на груди. — Но здесь уже ничего не поделать. Она… в общем, она ждала ребёнка и потеряла его. А потом ещё крылья. Иногда мне кажется, что лучше бы ей об этом забыть. — Он помолчал. — Надо поговорить с Эммой: она женщина, она лучше её поймёт.

***

— Эрик, я так и не договорил… — Протянутая рука Чарльза зависла над доской. Он вздохнул, так и не сделал хода и откинулся на спинку кресла. — Ты должен знать, что я был не совсем с тобой откровенен. Не всё тебе сказал.

— Я знал, что где-то есть подвох, — пробормотал Эрик.

Гостиная, в которой они расположились, почти не казалась чуждой: быть может, потому, что всё в ней словно носило отпечаток Чарльза. Так могла бы выглядеть воплощённая в вещах частичка его характера, самая его суть: немного бардака, но вместе с тем всё необходимое легко найти, достаточно свежо и достаточно тепло, достаточно уютно, но не усыпляюще, а напротив — бодряще.

Эрик никогда бы не подумал, что Чарльз станет для него якорем стабильности.

— Подвох — это верно сказано, — кивнул Чарльз. — Возможно, тебе опасно здесь находиться. Мы все — и особенно я — не самое лучшее знакомство.

— Я тоже.

Чарльз улыбнулся, наклонился к шахматам и сделал ход, поставив Эрика в тупик.

— Шах. — Эрик ждал «друг мой», но этих слов так и не прозвучало, вместо этого Чарльз выдержал паузу, собираясь с мыслями. — Эрик, я вижу, что ты отнюдь не беспомощен. Кем бы ты ни бы до того, как мы нашли тебя, ты знал, чего хотел. Твоя сила… ты умеешь ей пользоваться, Эрик. Она нормальная часть тебя, а не нечто… нечто, чего ты боишься.

— Как с Алексом? — почти наугад спросил Эрик.

— Как с Шоном, Хэнком, Энжел, — передёрнул плечами Чарльз. — Я стараюсь им помочь, но…

— Но они не очень-то умеют принимать помощь?

— Верно. Не скажу, что прогресса нет, однако… — он не договорил, взял свой стакан и сделал глоток.

— Никогда не видел тебя пьющим неразбавленный виски, — машинально заметил Эрик.

— Плохой способ расслабиться, поэтому я его почти не использую. — Чарльз с отвращением взглянул на стакан и оставил его. — Боюсь, ты проиграл, Эрик.

— И никогда не думал, что услышу это от тебя. — Эрик отсалютовал Чарльзу бокалом, взял фигуру и решительно опустил её на доску. — Мат белым, Чарльз.

Наклонив голову, Чарльз с изучающей улыбкой взглянул на доску, протянул руку и осторожно снял с неё короля.

— Подумать не мог, что я так предсказуем — или только у тебя талант обнаруживать мои слабые стороны, Эрик?

— Возможно.

Чарльз звонко рассмеялся, чуть громче, чем следовало бы. К своему изумлению Эрик понял, что достопочтенный профессор Ксавьер нетрезв, и собрался встать, чтобы принести ему содовой со льдом — пьяный Чарльз в голове не укладывался. Тот плавно наклонился вперёд и придержал его за рукав.

— Эрик, подожди. Я не всё ещё сказал.

Усмехнувшись, Эрик опустился в кресло.

— Да?

Чарльз посерьёзнел, и уже не заметить было, что алкоголь хоть как-то на него повлиял, словно собственный метаболизм он тоже мог контролировать силой мысли.

— Эрик. На самом деле я хочу попросить тебя о помощи.

— Всё, что в моих силах.

— Не надо опрометчивых обещаний, — вздохнул Чарльз. — Случайные жертвы порой неизбежны, Эрик, и меньше всего мне хочется, чтобы одной из них стал ты.

Эрик наклонил голову, показывая, что оценил его серьёзный тон.

— Я принял к сведению.

Чарльз облизнул губы и снова замолчал. Отблеск каминного пламени играл в его лихорадочно блестящих глазах. Засмотревшись, Эрик его не торопил, но Чарльз провёл ладонью по лбу, отбрасывая волосы назад, и наваждение пропало само.

— Я хочу попросить тебя участвовать в войне Эрик. На нашей стороне.

— С людьми?

— Что?

— Я не слышал, чтобы, — он проглотил напрашивающееся вместо логичного «сейчас» нелепое слово «здесь»; проглотил, как до этого глотал мартини, оставив на языке опасный сладковато-терпкий привкус, — люди знали о… о нас.

Чарльз поморщился, как если бы речь шла о чём-то маловажном.

— Война идёт с людьми, да, но с другими людьми. Генетически совершенными людьми. Они такие же, как мы. Мутанты, так они себя называют. «Братство мутантов».

— Братство… мутантов? — повторил Эрик, подавив внезапный порыв рассмеяться. Забавное название, глупое, должно быть, на взгляд дилетанта, но призванное скрыть опасную суть — оно не вызвало в Эрике никакого отклика, а он уже приготовился к нему и теперь остался со смутным чувством разочарования.

— Братство мутантов, — глухо подтвердил Чарльз.

— Много их?

Чарльз бросил на него испытующий взгляд. Из-за причудливой игры света его глаза казались синее, чем когда-либо, словно за спиной Эрика была не тёмная громада шкафа, а небесная ляпис-лазурь, какая накрывает только самые тёплые песчаные пляжи.

— Сейчас — меньше, чем нас. Но для таких как мы… — Чарльз подался вперёд и сплёл пальцы в замок, — для таких как мы это неважно. Взвод, вооружённый всего лишь пулемётом, обратит в бегство армию с деревянными дубинками. Но один пулемёт — ничто против массированной атаки с воздуха.

Чарльз встал, немного нетвёрдой походкой прошёл к бару и налил ещё выпить. Вернулся к шахматному столику, держа в обеих руках по бокалу — с виски в правой, с мартини в левой. Протянул мартини Эрику, но не сел, а обошёл вокруг кресла, остановился, разглядывая тёмное небо за окном.

В тишине громко взвизгнуло рассыпающееся в огне полено. Эрик наклонился и поворошил угли кочергой.

— Я не самый лучший педагог, Эрик, — заговорил Чарльз. — Стратег тоже. Я просто хочу, чтобы было место, где дети, особенные дети, которые рождаются по всему миру, могли бы чувствовать себя как дома. Надёжнее, чем в колыбели, лучше, чем в материнских руках. Понимаешь? (Эрик кивнул.) И для этого я сделаю всё, что в моих силах.

Качая в ладонях бокал, Эрик думал об Энжел, о Шоне и Алексе, о Хэнке; изящно и незаметно, как кошка, вступила в его мысли даже молчаливая Эмма, не держащая на него зла за недавнее нападение… Он так и не расспросил Чарльза, почему она присоединилась к ним, но тот доверял ей — и, наверное, не без причины.

Что-то в них всех действительно было не так; словно обделённые при рождении, вечные дети, лишённые колыбели, они вызывали у Эрика жалость и острую привязанность, которые он и сам бы не мог в себе предположить. Быть может, оттого, что не такими он запомнил их, и теперь представшая перед ним обнажённая беззащитность била под дых сильнее самого крепкого кулака. А Чарльз, значит, всегда обладал даром на расстоянии ощущать тех, кому нужна помощь… неудивительно, наверное, для телепата, но всё равно сродни чуду.

— Я с тобой, — сказал он и поднял голову.

Чарльз посмотрел на него сверху вниз и осторожно улыбнулся: сначала одними лишь уголками губ, а потом широко.

— Спасибо, — просто ответил он, и Эрик не сразу понял, что жар, мягко обжегший его плечо, исходит от почти невесомой Чарльзовой ладони.

***

— Никого, кроме тебя и Хэнка, я никогда сюда не приводил, — серьёзно сказал Чарльз.

— Польщён.

Они усмехнулись друг другу, и за улыбками была позабыта проскользнувшая в голосе Чарльза нервозность.

— Здесь я всегда чувствую себя… — Чарльз запнулся, надевая обвитый проводами шлем, — чувствую себя голым перед толпой. Ужасное ощущение.

— Скорее это ты раздеваешь целую толпу.

— Ты уже знаешь, как работает Церебро? — вскинул брови Чарльз. Из-за низко надвинутого шлема он выглядел комично, как карикатура на злобного учёного из фантастических романов. Эрик не удержался: приподнялся на носках и нахлобучил шлем ещё глубже. Чарльз негромко рассмеялся.

— Ты телепат, она усиливает твои способности, значит, ты можешь читать мысли множества людей. Что это, как не раздевание?

— Теперь я согласен — после того, как вы разъяснили мне это, Холмс. — Чарльз расправил свисающие разноцветные провода и уже совсем другим тоном сказал: — Пожалуйста, опусти крайний слева рычаг.

Эрик послушался, но сделал это, не сходя с места — он начал находить всё большее удовольствие в том, как Чарльз оценивал его способности. Вроде бы всё так же, как всегда, но казалось, будто глаза блестели ярче, чем прежде, а улыбка была тоньше, и Эрик и его способности в сознании Чарльза были неразличимы, как одно совершенное, достойное лишь восхищения существо. Больше ни на кого в доме Чарльз так не смотрел.

Комната погрузилась в полумрак, Чарльз замер. Эрик знал, как использовалась установка прежде, но теперь его не покидало ощущение тревожности — тот ли это Церебро, который ему запомнился, или неуловимые изменения коснулись его внутри?

Ожили самописцы, на панели заморгали лампочки. Чарльз вздрогнул и вцепился в поручни, и Эрик, не сдержавшись, сжал его ладонь своей, будто бы что-то могло случиться. Чарльз облизал пересохшие губы и улыбнулся, не размыкая губ. За закрытыми веками его глаза подёргивались, словно лихорадочно читали какой-то длинный текст, но теперь, когда Эрик ощущал под ладонью спокойно лежащую на металле руку, ему стало как-то спокойнее.

Кнопки погасли так же внезапно, как и загорелись. Чарльз одной рукой стащил шлем и оставил его качаться на проводах, так и не высвободив второй руки из-под ладони Эрика. Пальцы мелко подрагивали, словно бы в предвкушении.

— Эрик, — прерывисто сказал он, заставив его вздрогнуть. Рука плавно перевернулась — и теперь уже Чарльз на секунду стиснул его пальцы. — Эрик, кажется, твоя помощь понадобится мне раньше, чем мы думали.

***

— «Дрозд», — с восхищением прошептал Эрик. Тот ли это был самолёт, что рухнул на пляж, или же его точная копия, но выглядел он идеально, разве что в сумраке ангара казался больше и как-то грознее. Не столько маневренная «птица», сколько опасный, готовый к атаке истребитель.

— Что, прости? — переспросили сзади. Эрик резко обернулся: к тому, как бесшумно мягкие туфли Хэнка ступали по любому полу, привыкнуть было невозможно.

— Я говорю, отличный самолёт.

— Тебе виднее, — равнодушно согласился Хэнк, однако глаза за стёклами очков блеснули — всё же похвала была ему приятна. — Мы зовём его Дроздом, нашей маленькой синей птицей.

— Хорошее название. — Эрик помолчал, ожидая, что Хэнк отойдёт или залезет внутрь самолёта. Но тот упорно торчал за плечом. — А где остальные?

— Примеряют новые костюмы, — усмехнулся Хэнк. — Путаются в молниях. У тебя, смотрю, такой проблемы не возникло. Ты будто надевал что-то похожее раньше.

— Я похож на человека, который носит чёрный спандекс? — вскинул брови Эрик.

Хэнк отвернулся, скрывая усмешку.

— Отличный немаркий цвет, удобный материал. Я предлагал коричневый, но…

— …но это ещё хуже, чем синий с жёлтым, — пробормотал Эрик. Хэнк внимательно на него посмотрел, но ничего не сказал. — Эмме вряд ли понравится.

— Она и Энжел остались довольны.

— Энжел тоже летит? Но она же… — он оборвал себя, с досадой подумав, что зря выдал, что знает о её проблеме. Хэнк сделал вид, будто не заметил заминки, и это разозлило Эрика больше, чем если бы тот вспылил.

— Она может генерировать в дыхательных путях огонь, — помолчав, сухо сказал Хэнк. — Для многих этого более чем достаточно. И Чарльз ей доволен.

— А ты?

— Что — я? Умею ли я плеваться огнём? Это не то, чего мне остро не хватает.

Эрик усмехнулся.

—Ты будешь управлять?

Хэнк покачал головой:

— Я не лечу — зачем? Пилоты — Шон и Алекс. Кто-то должен оставаться на базе, к тому же в драке от меня мало толку: никто не будет ждать, пока я задавлю его интеллектом. — Хэнк сгорбился и засунул руки в карманы. В полумраке почти исчезло то жалковатое выражение надменного умственного превосходства, которое так бесило ровесников Хэнка.

— Ты мог бы научиться драться, если тебе именно этого хочется.

— Не надо советов, Эрик, — чуть улыбнулся Хэнк. — Я и так знаю, что не самый могучий на свете мутант, а ум в конечном итоге — всего лишь кучка нейронов в окружении глии, с сомнительной защитой в виде черепной коробки.

Он развернулся и пошаркал к выходу, будто помимо собственных лет на него навалилась вся тяжесть будущих, ещё непрожитых — и не одной жизни, а многих их десятков. Эрик внезапно отчётливо понял (и обезоруживающая откровенность этого открытия поставила его в тупик), что Хэнк горько, болезненно несчастлив, и пониманием этого, как потоком воды, было снесено воспоминание о чём-то тревожащем и почти незаметном, как далёкий комариный зуд.

Эрик недолго оставался один: ангар заполнился шумом голосов, стуком тяжёлых подошв по полу. Алекс и Шон поздоровались и первыми залезли в самолёт; Эмма поприветствовала его сдержанным кивком и последовала за ними. Энжел шла последней, и Эрик придержал её за локоть — слишком уж неправдоподобно спокойным и отрешённым показалось её смуглое лицо.

— Всё нормально? — спросил он.

Энжел нежно ему улыбнулась:

— Чудесно себя чувствую. Спасибо, что беспокоишься.

Она мягко высвободилась и тоже залезла в самолёт, не оглянувшись. Немного обескураженный Эрик остался стоять в одиночестве, почему-то не испытывая желания сесть рядом со всеми. Через стекло ему был виден белокурый затылок Эммы и чёткий профиль Энжел: обе сидели ровно, как застывшие, и, казалось, даже не дышали.

Слишком долго ждать не пришлось: через минуту в дверь ангара, на ходу застёгивая молнию на рукаве, вошёл Чарльз. При виде Эрика лицо его озарилось мимолётной, но такой искренней улыбкой, что на секунду ему стало не по себе.

А потом он улыбнулся в ответ, и больше об этом не задумывался.

— Готов? — спросил Чарльз. Эрик кивнул. — В таком случае после тебя.

Они залезли в самолёт, и последним, что увидел Эрик в ангаре, была по-прежнему сгорбленная фигура стоящего у двери Хэнка, неизвестно когда успевшего вновь зайти.

***

Теперь Эрик думал, что Чарльз, возможно, не преувеличивал, когда говорил, что стратег из него никудышный. Сам он никогда не поставил бы Энжел в пару с Алексом, но говорить об этом было уже поздно.

— Мы с тобой идём вместе, Эрик. — Чарльз покачал головой, ещё раз оглядел их маленький, замерший в готовности «взвод». Эмма еле заметно улыбнулась и кивнула Шону. — Если что-то пойдёт не так, вы знаете, как нас позвать.

Перед тем как войти в обшарпанную дверь одного из чёрных ходов, Эрик полуобернулся: Шон и Эмма уже направлялись к другому, а Энжел всё ещё стояла с потерянным видом, и перед ней неловко топтался Алекс.

— С ней всё нормально, — нетерпеливо сказал Чарльз и потянул его за рукав.

Эрик с сомнением кивнул.

— Это обычная практика Братства, — торопливо рассказывал Чарльз, пока они пробирались по заваленному всяким хламом коридору. — Они находят нежилые дома — порой в трущобах, где никому ни до кого нет дела, порой выкупают такие вот заброшенные особняки в глуши — и превращают их в свои базы и полигоны. Они мобильны, их почти невозможно найти, зато где находимся мы, они знают прекрасно — и пользуются этим. — Чарльз остановился и вытер пот со лба. — И, пожалуйста, будь осторожнее, Эрик. Здесь они держат детей.

— Детей?

Чарльз кивнул.

— Они похищают их и пытаются обучать. Это одарённые дети, Эрик, дети со способностями… они нужны им. — Чарльз помрачнел. — До определённого момента. Потом…

Эрик молча стиснул его плечо.

— Дом выглядит так, будто здесь никто не живёт, — заметил он, когда они прошли через одну из вытянутых пустых комнат, скалящуюся разбитыми окнами.

— Они наверху, — прошептал Чарльз. — Я их чувствую.

Что-то хрустнуло. Оба замерли, через секунду Чарльз поднял руку в успокаивающем жесте.

— Просто белка. Пойдём.

— Я первый, — решительно сказал Эрик, когда их глазам предстала широкая лестница. Окна в холле были забиты досками, и поэтому казалось, что ведёт она не на второй этаж, а куда-то в бесконечную темноту. — Скажи мне, если там кто-то будет.

Чарльз облизал губы кончиком языка.

— Они уже знают, что мы здесь. Мы… мы только один раз сталкивались с ними в открытую. Пожалуйста, осторожнее, Эрик.

Они прошли примерно половину лестницы, когда сверху донёсся истошный женский крик и почти одновременно с ним — грохот.

— Господи, — пробормотал Чарльз. — Господи, это же Энжел! Я же сказал, чтобы она… — не договорив, он оттолкнул Эрика и бросился было вперёд, но с размаху стукнулся выставленными вперёд ладонями о дверь и выругался.

— Заперто!

— Отойди, — пробормотал Эрик и щёлкнул пальцами — замок слетел с двери и впился в стену.

— Стой! — с неожиданной силой схватил его Чарльз. — Нас там ожидают.

Оттолкнуть его Эрик не смог — исчез запал первой гневной секунды, а сознательно он этого делать не хотел. Вместе они медленно вошли в комнату, разительно отличавшуюся от виденных внизу. Пусть обставленная не слишком уютно, она всё же выглядела явно жилой, но Чарльз не остановился, а бросился к двери напротив и распахнул её.

Запоздало Эрик увидел тёмный силуэт, шагнувший ему навстречу. Он метнулся за Чарльзом, уже понимая, что не успевает, но почувствовать металлические крепления в шкафу в глубине комнаты он смог — и взмахнул рукой, заставляя их выскочить и полететь в нападающего. Но к его изумлению Чарльз не остановился, а рухнул вперёд, на пол, увлекая замершего человека за собой. Лишившийся болтов шкаф с грохотом развалился, подняв тучу строительной пыли. По полу рассыпались какие-то книги.

— Чарльз!

— Эрик! Эрик, стой! — Чарльз приподнялся на одной руке, а другой махнул Эрику. — Стой… это Алекс.

На полу действительно скорчился Алекс. Его костюм был в пыли, из носа стекала струйка алой крови, которую он, похоже, не понимая, что делает, слизывал. Рот в крови, размазанной, как помада, алый подбородок, даже на брови откуда-то кровь.

Эрик подал Чарльзу руку, на которую тот тяжёло опёрся, и вдвоём они помогли Алексу подняться. Того колотила нервная дрожь. Чарльз взглянул на него, прижал пальцы к виску и почти сразу опустил руку и обескураженно взглянул на Эрика.

— Пусть он присядет, — тихо сказал он.

— Где остальные? Где Энжел?

Вместо ответа Чарльз взял Эрика под руку, подвёл к узкой двери и пропустил вперёд. Эрик оглядел высокие грязные ступени ещё одной, гораздо меньшей лестницы, отметил несколько валяющихся на ней свежих окурков, тревожные темные пятна плесени на стенах и наконец перевёл взгляд вниз, уже догадываясь, что увидит там. У подножия лестницы, окружённая расплывшимся тёмным пятном, по иронии судьбы в свете единственной лампы похожим на распростёртые крылья, неподвижно лежала Энжел.

— Она мертва, — сдавленно проговорил Чарльз. Эрик кивнул — он и так это видел. — А Братство ушло. — Он с досадой стукнул кулаком по перилам. — Господи, как они могли?..

— Ты сам сказал — это война, — глухо ответил Эрик и, на сей раз не сдерживая секундного порыва, обнял Чарльза за плечи и притиснул к себе. Так они стояли, пока Чарльз осторожно не высвободился.

— Эмма и Шон уже рядом. Они осмотрели весь первый этаж — тоже никого. — Он скривился и вздрогнул. — Алекс. Слава богу, он жив. Надо побыть с ним.

Эрик кивнул.

— А я спущусь к ней. — Почему-то он не мог заставить себя назвать мёртвую Энжел по имени, словно бы это окончательно позволило ангелу смерти вступить в свои права и забрать её навсегда.

Но тот уже это сделал, да и не существовало никакого ангела смерти, а Эрика не должна была волновать смерть девушки, которую он почти не знал.

Уже на последней ступеньке Эрик подумал, помедлив перед тем, как наступить в кровавое пятно, что Энжел, быть может, наконец-то успокоилась. По крайней мере (особенно — глядя, как кровь капает на нижнюю ступеньку, словно «крылья» плавились и перетекали уже во что-то совсем иное), хотелось себя этим успокоить.

Неожиданно дверь, которую Чарльз прикрыл за собой, с грохотом стукнула о стену, а сам он выскочил на лестницу, перегнулся через перила и отчаянно заорал:

— Эрик! Эрик, отойди оттуда немедленно! Эрик!

Он успел только обернуться. Левая нога так и осталась занесенной над пятном, как вдруг нечто тонкое и гибкое обхватило правую, с силой дёрнуло, опрокинуло его навзничь и потянуло вниз, в темноту следующего пролёта. И, прежде чем он хоть что-то сделал, тонкая игла кольнула в плечо, и, уже теряя сознание, он увидел, как темнота вокруг расцветает глубокой карминной краснотой.

Почему-то она оставила на языке резкий привкус серы — и это совершенно точно было последним, что Эрик почувствовал.



продолжение в комментариях

---

"Guess who", рисунок для Halloween

[X Santa]

Для: Halloween
От:
Название: "Guess who"
Жанр: романс
Рейтинг: G
Персонажи: Эрик/Чарльз
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу

---

"Тоже про любовь", фик для капитан треники

[X Santa]

Для: капитан треники
От:
Название: "Тоже про любовь"
Жанр: PWP с элементами классического дамского романа
Рейтинг: NC-17
Персонажи: Майкл, Джеймс, съемочная группа "Первого класса"
Размер: ~6000 слов
Предупреждение: РПС в принципе подразумевает ООС, так что пускай будет ООС в кубе
Дисклеймер: Любое совпадение имен персонажей с реальными людьми носит случайный характер.

Тоже про любовь

- Это не может продолжаться вечно.
Майкл не помнит, когда именно он так сказал. Может быть, на выходе из третьего по счету бара, когда Джеймс, картинно пошатываясь, пытался прикурить от его зажженной сигареты и хватал его за руки, обжигая горячим дыханием пальцы. Или после съемок очередной передачи; они хохотали так, что Джеймс начал икать – тоненько и жалобно, а Майкл расплескал стакан с водой, пытаясь снова не заржать в голос. Макэвой тогда состроил самую зверскую физиономию, пригрозил придушить с особым садизмом – и икнул, испортив весь пафос сцены.
Или, может быть, это было тем сонным утром, когда Майкл, шалея от произошедшего – происходящего – с ними, считал узкие полоски солнечного света на макэвоевском плече: тени от жалюзи, три, потом – пять, россыпь веснушек, сбившаяся комком простыня, во рту кисло и гадко, но вылезти сейчас из постели, нарушить спокойствие этого утра – немыслимо.
Нет, думает Майкл с невеселой усмешкой, тогда ему точно не приходило в голову, что все когда-нибудь закончится. И вообще глагол "кончать" интересовал его исключительно в практическом применении.
Майкл не помнит, когда именно сказал это, зато помнит, как Джеймс насмешливо фыркнул: "Философ!" – и полез целоваться.

***

У Джеймса Макэвоя недостатков было – один миллион и еще парочка в довесок. Но, по крайней мере, решил Майкл, он хорошо играет, это окупает многое. Многое, но не все.

Майкл даже не был уверен, как именно называется такой склад характера, но подозревал, что ближе всего к истине будет слово "сволочной". Макэвой был везде – в перешептываниях девочек-костюмеров, в критических замечаниях Мэттью Вона, под прицелом камеры и в неровных карандашных строках на полях исчерканного сценария, в затуманенном взгляде Роуз Берн и в остывающем эспрессо на столике в гримерке, везде, кажется, даже в самом воздухе – и нигде одновременно. Макэвой Шредингера, сказал Кевин, когда Джеймса в очередной раз не оказалось на летучке, на которой он вроде бы только что сидел и ковырял пол носком стоптанного кроссовка.
Майкл оценил метафору, хотя сам бы назвал это куда проще: полный пиздец. Потому что как только Джеймса Макэвоя не оказывалось на месте, все взгляды тотчас устремлялись на Майкла Фассбендера. И нужно было либо немедленно отправляться на поиски, либо неловко улыбаться и пожимать плечами – нет, что вы, вовсе не я сожрал вашего расчудесного Джеймса на завтрак и не поморщился. "Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?" – да и вообще, поругаться всерьез они успели только один раз, в самом начале съемок, а все, что было с тех пор – беззлобные взаимные подколки, по молчаливому уговору почти никогда не достигающие цели.

Да и в тот, первый раз повод был какой-то пустяковый, просто Майкл был зол и с похмелья, а Джеймс на прогоне вел себя как полный... Макэвой: пародировал Мэттью и довел-таки вплавлявшегося в пластиковый стул Майкла до белого каления. После того случая Фассбендер купил себе новые очки взамен разбитых, Вон добавил в Негласные Правила Поведения на съемочной площадке туманный пункт о запрете на шутки, касающиеся национальности и вероисповедания членов команды, а милашка Зоуи Кравитц с тех пор смотрела на Майкла исключительно раскрыв рот, ровно на какого-нибудь архангела, спустившегося с небес в сиянии славы и с огненным мечом наперевес. Не то чтобы Майкл был против последнего пункта; он, вообще-то, с удовольствием показал бы Зоуи и огненный меч, и все к нему прилагающееся. Что касается Макэвоя – инцидент как-то замялся сам собой, и больше они к этому не возвращались, более того, через неделю оба уже радостно ржали, вспоминая едва не случившееся рукоприкладство.

Но осадочек остался. Словно невидимая глазу червоточина, разъедавшая незаметно, исподволь – Майкл грешил на напряженный график съемок и общий макэвоевский сволочизм. Обычно ведь как – подрались, выпили, помирились, забыли. А тут как-то непонятно и по-бабски, даже и драки толком не вышло, ерунда одна, и вроде надо бы извиниться, но неясно, за что именно.
Майкл очень не любил таких вот недосказанностей, поэтому мысленно зарекся общаться с Макэвоем кроме как по делу – и какое-то время ему даже казалось, что он следует этому принципу. Примерно до тех пор, пока не обнаружил себя четвертый день подряд заседающим в баре с Джеймсом и слушающим его рассказы про Киру и Анджелину. И не отметил машинально, с истинно немецкой педантичностью – за подшучивание над которой когда-то, вечность назад, Макэвой и огреб – что тот никакой уже не "Макэвой", а исключительно Джеймс. Хорошо хоть не Джим, в самом деле.
Насторожился он, только когда номер Джеймса прочно прописался в его мобильном, а Мэттью стал считать, что важную информацию достаточно передать одному из них, и второй тут же об этом узнает.
Ну или, может быть, когда они с Джеймсом на пару угоняли гольф-кар, или подвешивали к потолку реквизит, или сооружали хвост Азазеля из подручных материалов и приклеивали Флемингу к пальто, или затевали еще какую-нибудь достойную младшего школьного возраста каверзу. Ничто так не сближает, как совместное дуракаваляние, с опозданием вспоминал Майкл, а с Джеймсом это было естественным, словно дыхание – треп, дружеские тычки в бок, подколки и, иногда, странный тоскливый взгляд, которым награждал его Макэвой, прежде чем выдать на-гора очередную жизнерадостную чушь или нелепый прожект.
Это мешало. Майкл помнил все, чему его учили – даже если тебе больно и плохо, ушла жена, обсчитали в такси, ты заболел начальной стадией птичьего гриппа или сломал руку – доведи спектакль до конца. Сыграй роль, а потом – делай что хочешь, хоть ложись и помирай. Только он-то не на сцене, он снимается в голливудском блокбастере – за неплохие, кстати, деньги снимается, у неплохого, кстати, режиссера. И ничего ужасного с ним еще не случилось, кроме Джеймса Макэвоя, дружба с которым, конечно, не первая стадия птичьего гриппа, но что-то около того.

Первый секс – если это вообще можно назвать сексом – выходит у них нелепо-случайно, и очень по-макэвоевски. Они даже не пили в тот вечер – полторы бутылки "Будвайзера" нельзя всерьез считать причиной временного умопомрачения, особенно в случае Фассбендера, законно гордившегося способностью пить пиво литрами и не срамить своих славных предков по обеим линиям. Просто – скука, провинциальный городок, с утра на съемки, вечером самолет, по пивку и посмотрим телек? Конечно!
По местному кабельному крутили порно, Джеймс пару раз переключил канал и со вздохом прибавил звук.
- Блондинка или брюнетка? – спросил он. – Других вариантов, похоже, не предусмотрено – правда, есть еще "Магазин на диване".
Майкл промычал что-то невнятное. В его ближайших планах стояло два пункта – допить пиво и отправиться спать, а что уж там фонит из телевизора, Бунюэль или голые девки – не принципиально. Хотя, признал он, приглядевшись к происходящему на экране, нужно отдать Джеймсу должное – тот выбрал самый симпатичный из предложенных вариантов. Блондиночка и правда оказалась ничего себе, Майкл даже почувствовал вялый всплеск интереса. Он устроился поудобнее, отхлебнул из своей бутылки, повернулся – да так и застыл, чуть ли не с открытым ртом.
Джеймс смотрел прямо на него, в упор, не отрываясь, чуть склонив голову набок: так рассматривают античную скульптуру в залах Лувра, или какой-нибудь хитровы... сложный паззл. Майкл скосил глаза на экран – да, пожалуй "хитровыебанный" тут было весьма кстати.
В горле почему-то пересохло.
- Что такое? – попытался спросить он, но вместо слов получилось только хриплое карканье. "Оооо", – задорно отозвалась блондинка в телевизоре. "Вот у этих там дело ладится, – раздраженно подумал Майкл, уловил двусмысленность и стиснул зубы. – Ну уж нет. Живым не дамся".
- Макэвой, – сказал он вслух, тыча пальцем в экран. – Порнуху там дают.
На сей раз с голосом вроде все было в порядке, но это не сильно помогло. Джеймс улыбнулся медленно, от одного уголка рта к другому, и пока длилась эта улыбка, Майкл успел почувствовать, как целый табун мурашек спустился вниз по позвоночнику, а волоски на руках стали дыбом. "Да, детка, – выдохнула блондинка, срываясь в натужный всхлип, – да, да, да!"
- Здесь интереснее, – сообщил Джеймс, закончив разминку мимических мышц – и тут же фыркнул, разбивая напряжение. – На самом деле, просто вспомнилось из старшей школы. Дрочил когда-нибудь на скорость с друзьями?
Отличный вопрос. Просто на миллион долларов. Можно, я выберу "звонок другу"?
Самое смешное, что чем только в пору юности беспутной Майкл не грешил, но вот...
- Нет, – буркнул он, присасываясь к бутылке, что угодно, лишь бы снова не попасть под действие долбаного гипноза. – Я же не педик.
- Ну так и это – не гей-порно, – и Джеймс снова улыбнулся, красными своими, словно искусанными губами, и на такую улыбку встало бы наверное и у Папы Римского, а Майкл давно уже не чувствовал себя достаточно праведным католиком.
Он сглотнул, глядя, как Джеймс, отставив бутылку, гладит себя по животу, кладет руку на ширинку джинс, и, сощурившись, кивает в сторону экрана:
- Порнуху там дают, Фассбендер.
- Здесь интереснее, – Майкл отсалютовал ему пивом. Если уж тут так откровенно мухлюют, то кто он такой, чтобы срывать представление?
- В таком случае позволь напомнить, друг мой, – тоном Чарльза Ксавье сказал Джеймс, – что в любом соревновании должно быть, как минимум, два участника.
- Да? – что ж, он тоже умеет похабно улыбаться. Во все свои тридцать два голливудских зуба. – Действительно. Совсем забыл.
Он быстро, чтобы не успеть передумать, нагнулся вперед и накрыл ладонью пальцы Джеймса, как раз взявшегося за язычок молнии. Придвинулся ближе, избегая смотреть в глаза – потому что боялся увидеть в ответном взгляде отражение того бардака, что творился у него в голове.
Недоверие, возбуждение, раздражение, паника, проблемы с дыханием, – у Макэвоя, видимо, тоже, судя по тому, как он беззвучно открывал рот, словно выброшенная на берег рыба (поздравляю, Майкл, ты, кажется, нашел способ заткнуть этот фонтан красноречия), а под тканью трусов Джеймс теплый, податливый, но уже наливающийся возбуждением, послушно толкающийся в ладонь под влажные шлепки и стоны с экрана, и проще всего – ткнуться носом в чужое плечо, в пахнущую кондиционером и Макэвоем рубашку, и не думать-не думать-не думать...
Да уж, это у Майкла Фассбендера нынче получалось просто отлично.
Особенно когда он не выдержал и посмотрел-таки – очень зря, потому что тотчас же захотелось слизнуть соленые капли над верхней губой, ощутить обманчивую мягкость кожи, попробовать наконец на вкус этот блядский рот с теперь уже действительно искусанными губами – и, о господи, как он это делает, зачем? – запрокидывает голову, жмурится, всхлипывает, подаваясь навстречу всем телом, так что, кажется, еще немного, и…
Соревновались они, похоже, все-таки с телевизором, хотя на какое-то мгновение Майкл подумал, что вот оно, сейчас он сам тут кончит без рук, как пубертатный подросток, и как там насчет "я не педик"?
Но блондинка с экрана заорала раньше, а следом за ней охнул Джеймс, снова впиваясь зубами в истерзанную нижнюю губу, прокусывая до крови, выламываясь в сладкой судороге оргазма.
Майкл застыл, даже дыхание задержал, словно боялся потревожить липкую, тягучую тишину. В кои-то веки лицо Джеймса было почти спокойным, расслабленным даже, но дрогнули слипшиеся ресницы, и нахальная, сытая, до боли привычная уже улыбка расплылась по макэвойской физиономии.
- Фассбендер, – протянул он, слизывая кровь с нижней губы и безбожно-гортанно растягивая "р", – ты разницу между "дрочить с друзьями" и "дрочить друзьям", вообще, представляешь? Не то чтобы я был против...
Он замолчал и снова закрыл глаза, как будто такая длинная фраза вымотала его до предела. Интересно, вяло подумал Майкл, связано ли посторгазменное состояние с усилением шотландского акцента? В ушах звенело.
- Салфетки в ванной, – добавил Джеймс, приоткрывая один глаз.
Чтобы встать с дивана Майклу понадобилось две попытки. По экрану телевизора уже плыла заставка следующей высокохудожественной ленты.
- Как насчет ответной любезности?.. – крикнули ему в спину, но Фассбендер уже захлопнул дверь, и слова разбились об нее, дробясь в голове назойливым эхом.

- У тебя взгляд как у моего бассета, – сказал как-то Джеймс. – Жил у нас в детстве бассет, звали ее Тельма, редкостная была сука.
Нет, окей. Не "как-то". Джеймс сказал это – сухо и отрывисто, когда Майкл через пару дней зажал его в коридоре между гримерок, взял за ворот и вознамерился хорошенько потрясти. Или врезать ему по зубам. Или еще каким-нибудь образом нарушить очередной пункт из Негласных Правил Мэттью.
И тут вдруг – "бассет".
Майкл от неожиданности разжал пальцы, и Джеймс вывернулся из его хватки и тут же утек куда-то в сторону, еще и по плечу потрепал на прощанье, зараза – мол, да не расстраивайся ты так, приятель. Пришлось вымещать свою злость на ни в чем не повинной стенке. Майкл засунул в рот саднящие костяшки пальцев и всерьез задумался, не стоит ли ему еще и головой постучаться. Для верности.
Проблема, конечно, была не в Джеймсе. Тот вообще вел себя, как обычно – то есть, по-свински – но раньше Майкл как-то меньше обращал внимание на все эти... детали.
На то, как Джеймс закладывает ногу на ногу и крутит ступней. На привычку грызть кончик ручки во время работы со сценарием. На то, как он чешет в затылке, или отводит глаза в сторону и неловко улыбается, как нашкодивший подросток. На обкусанный заусенец на большом пальце левой руки и на россыпь веснушек на носу – две крупные, куча мелких, как будто Джеймс неудачно чихнул в какао.
На каждую мелочь, на случайные движения и взгляды, на толстый слой заживляющего бальзама на губах – в самолете Джеймс дремал в кресле напротив, приоткрыв рот, а Майкл всю дорогу, часа полтора, наверное, неотрывно пялился на его губы, вспоминая предыдущий вечер. И представляя, что могло бы последовать после, если бы он не отговорился усталостью и не ушел к себе – а могло ли?

Нет, Джеймс, разумеется, не был виноват в том, что у его партнера по съемкам основательно снесло крышу.
Правда, была еще Зоуи, мисс Зоуи Совсем-Не-Прочь Кравитц, и сцена в стрип-клубе, на кровати, застеленной красным бархатным покрывалом, и когда Джеймс зачитывал вслух отрывки сценария, Майкл ржал вместе со всеми, незаметно стискивая кулаки и думая, конечно же, только и исключительно о хорошеньких миниатюрных мулатках, а никак не о рыжих шотландских козлах.
"Понимаешь, – сильно позже сказал ему Мэттью, когда они все-таки решили убрать сцену с платьем, – у тебя очень характерное выражение лица там, такое, Эриковское, только проблема в том, что Эрик не знает об иллюзии Чарльза. А знал бы – точно бы так смотрел. Как человек – ха-ха, мутант, прости – способный совершить убийство".
О, в момент съемок эпизода Майкл был более чем расположен к уголовно-наказуемым поступкам, потому что Джеймс, естественно, отпускал дурацкие шуточки, а еще – отирался, случайно касался бедром, пока они рассаживались на кровати в той же позе, что в дубле с костюмами, наклонялся к самому уху, шевеля дыханием длинные пряди парика, и тянул это свое отвратительное "дорогой" голосом ведущего какого-нибудь телешоу для домохозяек. А Майкл едва ли не рычал на него, потому что одно дело – показать в подростковом фильме мужика в платье, а другое – мужика в платье и с нехилым таким стояком, и вообще, Джеймс как будто не знал, когда стоит остановиться. "Не выходить за рамки"? Да для Макэвоя, похоже, вовсе не существовало рамок, он разрушал их, не глядя, но, думал Майкл, если сломать все стены – останешься без крыши над головой, думал и злился, по-настоящему, душной, тяжелой волной, клокочущей в груди – на Джеймса, конечно, но больше – на себя. На то, что не может спрятать свою реакцию, на то, что подпустил слишком близко, позволил пробраться под все свои маски – и бить по самым уязвимым местам.
Со съемок они ушли вместе с Зоуи – до ближайшего клуба. Это было – правильно, это было – нормально, танцы, коктейли, он целовал ее пухлые губы и забывал, с каждым мгновением забывал свое нечаянное наваждение. Зоуи, сладкая как шоколадка Зоуи, неожиданно искренняя и трогательная в постели, он нашел в себе силы выбраться из ее объятий только перед самым рассветом, сварил себе кофе и вызвал такси. Не то чтобы его волновало, кто и что подумает о них – но в свой отель вернуться все же придется, там остались нужные сегодня бумаги.
Фонарь на улице перед входом в местный "Хилтон" мелко и часто мигал, словно на последнем издыхании, тротуар был усыпан несвежими окурками – похоже, ночью кто-то неудачно врезался в урну. Майкл курил, поджидая такси, и думал о том, что поступил, в сущности, не слишком красиво; но, с другой стороны, вряд ли он навредит мисс Кравитц; его репутация всем известна. Она не может не знать, с кем связывается – и, похоже, совсем не против случайного служебного романа, а кто он такой, чтобы отказывать даме?
Хорошее настроение продержалось ровно до того момента, как он вывалился из лифта, нашаривая в кармане карту и прикрывая предплечьем зевок – и обнаружил, что его ждут.

Джеймс сидел на корточках у двери и гонял какую-то игру в телефоне, оглашая сонный предутренний коридор электронными писками. На секунду Майклу пришла в голову безумная мысль, что он ошибся этажом, отелем или вселенной. Потом ему живо представилось, как аккуратная горничная с совком и метелкой проходит мимо и говорит что-нибудь вроде: "Извините, сэр, я забыла выбросить мусор", – берет Макэвоя за шиворот и утаскивает прочь. А потом он снова разозлился, потому что какого хрена, в самом деле?
- Ты что здесь делаешь? – спросил он, старательно избегая просящихся на язык слов.
Джеймс последний раз бибикнул своей игрушкой и поднялся на ноги, засунув руки в карманы и привалившись плечом к вожделенной двери. Под глазами у него залегли глубокие тени, но сумасшедшая синева от этого казалась только ярче.
- Очевидно, жду, – сказал он, приподнимая уголки губ в намеке на улыбку. – Очевидно, тебя. Ты не отвечал на звонки.
Майкл мысленно благословил себя за то, что догадался выключить телефон – определенно, только звонка от Макэвоя ему этой ночью не хватало, а зная способность рыжей заразы подгадывать момент... Нет уж.
- Псих ненормальный, – он помахал в воздухе карточкой. – Ты позволишь?
Джеймс облизал губы и приподнял одну бровь.
- Тебе? Все, что угодно, дорогой.
Наверное, в крови Майкла еще оставалось слишком много алкоголя и эндорфинов после минувшей ночи, потому что вместо того, чтобы огрызнуться, он тоже ухмыльнулся в ответ:
- Прямо-таки все? Я запомню.
Джеймс переступил с ноги на ногу, простое, обыденное движение, но оно словно перемкнуло что-то между ними, завершило очередной цикл подколок и провокаций, одно мгновение Майкл стоял в шаге от двери – и уже каким-то образом оказался совсем близко, прижимая, прижимаясь, обхватывая ладонями невозможное это смеющееся лицо, не давая увернуться от поцелуя, и целуя, целуя наконец, задыхаясь и забывая дышать хотя бы носом, потому что Джеймс отвечал с готовностью, жарко и сладко стонал ему в рот, когда Майкл просовывал колено ему между ног, терся бесстыже, и сейчас самое время было появиться горничной с метелкой, но Майкл каким-то образом умудрился засунуть карту в электронный замок, и они ввалились в темную прихожую, так и не отрываясь друг от друга.
Что-то загремело: Майкл локтем задел вешалку, потом Джеймс споткнулся о какую-то коробку, а потом воздуха все-таки перестало хватать совсем и Майкл, часто моргая, потряс головой, пытаясь прийти в себя и осознать: он сейчас в собственной прихожей вжимает Джеймса Макэвоя в дверной косяк, и уже нащупывает ремень его джинс одной рукой, а Джеймс мелко и отрывисто дышит ему в шею, цепляясь за плечи и что-то неразборчиво бубнит.
- Что? – Майкл чуть отстранился, чтобы дать им обоим воздуха, ну и еще потому что, прижмись Джеймс еще крепче, он точно бы не удержался от чего-нибудь, о чем они оба потом пожалеют.
- Надеюсь, – раздельно процедил Макэвой, не поднимая глаз, – она делает это не хуже?
Майкла как ледяной водой окатило, он отшатнулся было прочь, но Джеймс повис на нем, словно бультерьер, каким-то образом развернул их обоих так, что теперь Майкл лопатками уперся в стену, и резким движением вскинул голову, смахивая упавшую на лоб непослушную прядь.
- Тебе было хорошо? – спросил он, сверкая глазами – и, о боже, прижал ладонь к паху Майкла, сквозь плотную ткань нащупывая встающий член.
- Свихнулся?
- Если бы, – в темноте прихожей не было видно выражения лица, только глаза – и влажный блеск оскаленных зубов, а потом не стало и этого, потому что Джеймс опустился на колени, споро расстегнул ширинку и дурашливо проворковал:
- Кажется, кому-то было маловато. Бедняжка Зоуи, она так старалась...
- Не смей!.. – прохрипел Майкл, пытаясь нашарить в темноте хоть что-нибудь, за что можно ухватиться – и тут же придушенно охнул, когда Макэвой взял у него в рот, целиком, чуть ли не по самые гланды, скользнул языком по набухающим венам, погладил пальцами мошонку, выпустил член изо рта с пошлейшим "чпок" – и, лизнув головку, снова обхватил губами, всасывая, вбирая, лаская, стискивая у основания, и Майкл определенно не хотел знать ничего о старшей школе, в которой учился Джеймс, если делать минеты его научили там же.
Он нащупал, наконец, встрепанную макушку прямо перед собой, но вместо того, чтобы оттолкнуть, положил ладонь на затылок, подталкивая, направляя, и Джеймс послушно следовал его ритму, позволяя трахать свой рот, изредка отстраняясь, чтобы сделать глубокий вдох, и что-то немузыкально мыча. Майкл вскрикивал и вцеплялся пальцами в его волосы, и с ощутимым стуком прикладывался затылком об стену, и шипел сквозь стиснутые зубы, и – Джеймс, Джеймс, Джим!.. – кажется, твердил это вслух, как заведенный, и жмурился до цветных пятен перед глазами, и толкался вперед, так что Макэвою пришлось ухватить его за бедра, стиснуть – до синяков, наверное, – пока его не накрыла с головой опустошительная волна оргазма.
Сквозь полуопущенные ресницы он видел, как Джеймс деликатно сплюнул в бумажный платок и утер рот тыльной стороной ладони. Хотелось курить, и сползти по стеночке, и так и остаться сидеть на полу, и, определенно, он не ожидал такого после всего, что было с Зоуи, и, определенно, в его личном рейтинге минетов Зоуи только что потеснили, и...
Он одурело смотрел, как Джеймс поднимается на ноги и вытирает пальцы еще одной салфеткой. Судя по серому свету из спальни, на улице уже светало. Макэвой снайперским броском швырнул скомканные салфетки в корзину для бумаг, поправил куртку и невозмутимо направился к двери.
- Эй, – тут Майкл обнаружил, что формулировать сложные распространенные предложения ему пока еще трудновато. – Что ты?..
- Ответная любезность, – пояснил Джеймс. Его голос звучал непривычно сипло, и от мысли – почему – кольнуло где-то под ребрами. – Не люблю оставлять долгов.
И ушел, конечно же, ушел, так и оставив Майкла стоять в прихожей со спущенными штанами и отвисшей челюстью.

Съемки продолжались, Майкл встречался с Зоуи, Джеймс козлил, Мэттью ворчал, жизнь текла своим чередом.
- Почему мы не можем снимать Кубу на Кубе? – вопрошал Калеб, кутаясь в куртку на три размера больше его самого.
- Наверное, потому что у "Фокс" в запасниках завалялось много лишних пальм, – меланхолично предположил Кевин. Шутка за два дня съемок на пляже уже успела обрасти бородой, и никто даже не улыбнулся.
- Хватит! – Мэттью хлопнул ладонями по бедрам. – Перерыв окончен, прогоним еще раз. Где опять Джеймс?
Джеймса, разумеется, в окрестностях не наблюдалось – в песок он успел закопаться, что ли? Майкл вздохнул, и, не дожидаясь предложений пойти поискать, сам направился к фургончикам стаффа.
- …и тащи его сюда немедленно! – долетело ему в спину напутствие Мэттью.
Джеймс обнаружился, где и ожидалось – он вечно прятался за навесом для спецтехники, чтобы перекурить – как будто кто-то еще на съемочной площадке не знал, что мистер Макэвой курит. Очередной детсадовский заскок, который был бы даже трогательным, если бы Майкл еще был в состоянии находить в поведении Джеймса хоть что-то трогательное.
- Труба зовет, – сказал Майкл нахохлившемуся Джеймсу, но вместо того, чтобы выполнить завет режиссера, присел рядом и тоже достал сигарету. Пальцы в плотных перчатках еле гнулись, промозглый ветер задувал за шиворот – да, погода и правда не дотягивала до Кубы, градусов этак на пятнадцать. Наброшенная поверх костюма куртка не слишком спасала, а Джеймс, придурок, вообще разгуливал без куртки, зябко ежил плечи и уже умудрился растрепать старательно уложенные гримерами волосы. Причем именно так, чтобы непременно хотелось поправить.
"На меня это уже не действует", – напомнил себе Майкл. Впрочем, врать самому себе – та еще задачка; конечно, действовало, еще как – до ощущения удара под дых, до покалывания в пальцах, протянуть руку – проще простого, но это как с героями их фильма: любое неверное движение – и ты развяжешь Третью Мировую.
Только Джеймс как всегда решил за него – вздохнул и привалился к фассбендеровскому боку, ткнулся лбом в плечо, ковыряя окурком мелкий белый песок.
- Пошли, – сказал он. – Сейчас – сниматься, а вечером – пить?
И Майкл пошел, а куда бы он делся?

Как оказалось, Джеймс подошел к выполнению второго пункта программы со всей ответственностью – еще не было и полуночи, когда он, невнятно извинившись и слегка позеленев, скрылся в дверях мужской комнаты. Майкл ради приличия чуть-чуть подождал, а потом, обеспокоившись долгим отсутствием коллеги, все-таки пошел следом. Макэвой, вопреки его худшим подозрениям, вовсе не блевал в уголке, а просто сидел на кафельном полу, привалившись к стеночке, и, натурально, спал, чуть приоткрыв рот и даже, кажется, похрапывая. Майкл с минуту, наверное, разглядывал эту печальную картину, потом присел на корточки и осторожно ткнул Джеймса пальцем в бок.
- Вообще-то, – сказал он, так и не дождавшись реакции, – это мне положено быть дебоширом и пьянчугой, мистер Примерный Семьянин.
Проще всего было бы оставить его здесь – пускай разбирается местная секьюрити, им не впервой сгружать бесчувственные тела в такси. Но… Майкл потряс бесчувственное тело за плечо, Джеймс что-то неразборчиво пробормотал и начал заваливаться набок, так что пришлось, конечно, подхватить, прижать, а этот засранец еще и неосознанно, вроде как, закинул руку ему на шею.
Фассбендер на мгновение замер – блеф? Не блеф? А, к черту! Он снова потряс Джеймса, подхватил под мышки, заставляя с горем пополам подняться на ноги, проворчал:
- Ну, хватит. Пора в кроватку, – и потащил свою ношу на выход.

К тому моменту, как они добрались до трейлеров, Джеймс уже начал воспринимать окружающую действительность, хотя и с некоторым трудом.
- Я в прррядке! – сообщил он Майклу, почти волоком вытаскивавшему его из такси, оттолкнул, встал на ноги, пошатнулся – и уверенной походкой направился в прямо противоположную от своего трейлера сторону. Майкл, с некоторым сожалением отказавшийся от мысли подождать и посмотреть, что будет, сунул таксисту деньги и побежал догонять свое персональное наказание.
- Фассбендррр! – обрадовался Джеймс. – А ты чт' здесь д'лаешь?
- Собираю заблудших овечек.
Майкл приобнял его за плечи, разворачивая в нужном направлении, но Макэвой каким-то образом все время умудрялся оказаться лицом к лицу, льнул ближе, цеплялся пальцами за ворот куртки, запрокидывал голову. Они топтались на месте в нелепом подобии танца, и Майкл чувствовал, как растворяется веселая, азартная злость, захлестнувшая его в баре, оставляя после себя только глухую тоску и колотье под ребрами.
- Ну и что мне с тобой делать? – беспомощно спросил он у макэвоевской макушки: ее обладатель как раз ткнулся носом ему в шею и шумно сопел, прижимаясь всем телом.
Честно говоря, он вообще не ожидал ответа. И тем более что Джеймс отстранится и скажет, очень четко и внятно:
- Выебать. Или оставить уже в покое.
Лунный свет, подумал Фассбендер, придает сцене особый романтический флер. Просто-таки Джеки Коллинз и Барбра Картленд в одном флаконе: ночной пляж, колышущиеся тени от пальм, застывшие скелетами древних чудовищ подъемные краны для завтрашних кувырканий в воздухе. Деревья, солнце, поцелуй, мать твою налево, Джеймс, что ты творишь?
- Прости, – сказал он, – я, кажется, не расслышал. Ты хочешь чтобы я оставил в покое тебя?
- Точно не расслышал, – Джеймс говорил тихо, но Майклу казалось, что его слышат в каждом гребаном трейлере. – Я хочу, чтобы ты меня выебал, Фассбендер. Трахнул. Занялся со мной сексом. Какое именно из этих слов тебе непонятно?
- Или?.. – ему и самому не понравилась угроза, прозвучавшая в вопросе, но, в конце концов, у всякого терпения есть предел.
Джеймс растянул пересохшие, потрескавшиеся губы в улыбке.
- На самом деле, – сказал он, – никаких "или".
И качнулся вперед, находя губами губы, не давая ответить, целуя настойчиво и жадно, и вот будет номер, подумал Майкл, если кто-нибудь из съемочной группы выйдет сейчас покурить, или их застукает охранник, или Мэттью приспичит проверить площадку перед завтрашним днем – хотя Мэттью как раз, наверное, будет счастлив, ему только этого и надо, чтобы они искрили с экрана, и почему все вечно забывают, что искрящая проводка имеет свойство перегорать? А еще Майкл подумал – с легким удивлением – как это все неважно, когда Джеймс трахает языком его рот, и у поцелуя кисловатый привкус виски, и холодные пальцы ерошат короткие волосы на затылке, и забираются под воротник, и тяжело и надсадно стучит сердце, переместившееся куда-то в горло.
Он все-таки первым прервал поцелуй, буркнул: "Пойдем" – и повел Макэвоя к трейлерам – потому что иначе, видит бог, они рисковали использовать все предложенные Джеймсом глаголы прямо на пляже, как в тех самых дамских романах.

Джеймс первым делом направился к бару, но Майкл поймал его за край свитера и привлек к себе.
- Что, не терпится? – пьяно хихикнул Макэвой, но глаза у него были трезвые, только, пожалуй что, блестели слишком ярко. И губы, – Майкл сглотнул, вспомнив, что эти самые губы вытворяли – припухшие, зацелованные, еще влажные, пахнущие алкоголем и Джеймсом.
Хотелось целоваться – да что там, не только целоваться.
- Или хочешь вернуться под бочок к Зоуи?
Фассбендер скрипнул зубами. Кто-то из съемочной группы рассказывал, как Макэвой сигал с крыши госпиталя в рамках благотворительной акции, и теперь Майкл все никак не мог взять в толк, ради каких таких голодающих африканских детей этот ненормальный дразнит его?
Он только плотоядно оскалился в ответ и дернул пряжку ремня.
- Ты сам предложил, помнишь?
И Джеймс не был бы Джеймсом, если бы не принял вызов.
Это было больше похоже на драку, чем на нежную прелюдию – они путались в одежде, руках и ногах, Майкл кусался – и тут же зализывал место укуса, Джеймс вскрикивал и хрипло крыл Фассбендера последними словами, и цеплялся за плечи, и сшибал с полочки у зеркала какие-то пузырьки, нашаривая крем для рук, а потом, смеясь, отбирал его у Майкла, недоуменно вертевшего в руках тюбик, и, шипя, насаживался на собственные пальцы, пока Майкл, рискуя свернуть шею, искал в карманах джинс презервативы, пытаясь не пропустить ни мгновения из этого захватывающего зрелища.
И все же, несмотря на смазку, это было узко, и жарко, и почти больно, и Джеймс так жалобно всхлипнул, когда Майкл толкнулся вперед, что тот замер, боясь пошевелиться, не зная, стоит ли продолжать.
- Твою мать, Фассбендер, шевели задницей, – просипел Макэвой, вскидывая бедра, и Майкл послушно начал двигаться, едва не захлебываясь собственным стоном, потому что, господи, Зоуи? Какая Зоуи, когда могло быть так – сладко до боли, на самом краю, словно что-то разорванное в нем срасталось заново, рвалось и снова срасталось, раз за разом, с каждым движением, вздохом и вскриком, с каждым касанием и поцелуем, до конца, до упора, до беспамятства, отдаваясь и вбирая, и твердя на выдохе: "Джим... Джим... Мой!.."

- Нет, друг мой, – выдохнул Чарльз Ксавье, поджимая губы. – Это сделал ты.
- Стоп, снято! – Мэттью помахал им сорванной с головы бейсболкой. – Ребята, вот это отлично! Давно бы так! Давайте теперь займемся сценами перед ракетной атакой.
Майкл рассеянно кивнул, не торопясь выпускать Джеймса из объятий – да и тот, кажется, вознамерился поваляться на песочке подольше. Им не хватало, так отчаянно не хватало возможности лишний раз прикоснуться друг к другу, обменяться взглядами – ох, взгляд у Макэвоя, к слову, сейчас был самый опасный – темный, затягивающий, многообещающий, и Майкл в очередной раз благословил облегающий костюм из плотного прорезиненного материала, который скрывал некоторые естественные реакции организма на одну шотландскую заразу. Джеймс облизал перепачканные красным губы, и Майкл сглотнул – хоть кровь и была бутафорской, выглядела она слишком натурально, а в паху уже тянуло, сладко и тяжело, и ныло под ложечкой от предвкушения быстрого минета где-нибудь в гримерке. Большим в дневные перерывы они уже не рисковали, потому что история про заклинившую дверь трейлера и так уже обошла всю съемочную группу, обрастая все более невероятными подробностями.
А Майклу все казалось, что вот-вот включатся тормоза, что хоть кто-нибудь из них двоих придет в сознание, скажет "Хватит", и этот кто-нибудь, пожалуйста, пусть будет Джеймс, потому что он, Майкл, никогда не умел отказываться и отпускать, если не отказывались – от него, и всегда это неумение выходило ему боком. Но, похоже, что Джеймса крыло так же по-черному, безнадежно и беспросветно, словно он торопился наглотаться воздуха перед погружением в воду, и оба они, как долбаные наркоманы, жили от дозы и до дозы, ощущая время, только когда оказывались наедине, и времени всегда было исчезающе мало даже на одного, что уж говорить о двоих.
- У меня ноги затекли, – сказал Майкл, глядя сверху вниз и дергая уголком рта.
- Я знаю, – безмятежно согласился Джеймс, даже не думая подниматься. – И ведро уши жмет.
Кто-то из техников, пробегая мимо, сплюнул и пробормотал что-то неразборчивое, Майкл проводил его задумчивым взглядом, в очередной раз задаваясь вопросом, не переусердствовали ли они, пряча очевидное на самом виду. Джеймс все-таки скатился с его колен, встал, потирая поясницу.
- Так можно и спину себе застудить, – ворчливо сказал он. – Надо было требовать дублера, надоело в песке кувыркаться.
Майкл, давно уже привыкший ко внезапным сменам макэвоевских настроений, только пожал плечами. И только вечером, заметив, что тот самый техник (хороший парень, смешная фамилия, тоже немецкая, что-то на -штерн) щеголяет фингалом под глазом, сложил два и два.
- Сдурел? – спросил он, отбирая у Джеймса прикуренную сигарету и задерживая в ладонях руку с покрасневшими костяшками пальцев. Они опять сидели среди дюн, только не было уже ни навеса, ни кранов – съемки на берегу их маленькой Кубы подходили к концу, и нужно было собираться в Лос-Анджелес.
Макэвой фыркнул.
- Ты же не педик, забыл? – сказал он, комкая пустую пачку. – Пришлось вступиться за твою поруганную честь.
Майкл долго смотрел него, не отрываясь – на бледный носатый профиль, на поднятый воротник пуховика, на встопорщенные на затылке волосы, и думал о том, как же ему хочется придушить это недоразумение вот прямо здесь, закопать в мелкий песочек и забыть раз и навсегда даже о самом факте знакомства с Джеймсом Макэвоем.
- Не педик, – согласился он, наконец, – и ты не педик. Но долбоебы просто сказочные.
Джеймс ухмыльнулся.
- Окей, вас понял, босс. Надо меньше палиться, да?

Наверное, именно с этой целью в Лос-Анджелесе он решил погостить в квартире Майкла, хотя сам утверждал, что поступает так исключительно из соображений экономии. Ну и уж конечно именно поэтому в постпродакшене они не отлипали друг от друга ни на минуту и несли в прямом эфире всякую чепуху.
И, может быть, по этой самой причине в один прекрасный день Майклу позвонила Энн-Мари.

Джеймс мог сколько угодно прохаживаться на тему Зоуи, но его собственная семья существовала словно бы за скобками – и не только (не столько) из-за макэвоевской скрытности во всем, что касалось личной жизни. Майкл, правда, был исключением, но только подтверждающим правило, опять же, кто теперь поверил бы, что "Фассэвой" и "Макбендер" – это не игра на публику?
А вот об Энн-Мари и Брендоне и сам Майкл старался лишний раз не вспоминать, из какого-то глупого полудетского суеверия, как будто это была другая, параллельная реальность, другая, параллельная жизнь. Может быть даже другой, параллельный Макэвой. Не тот, который беззаботно дрых в фассбендеровской постели, в то время как Майклу звонила его жена и вежливо говорила: "Привет, Майкл, это Энн-Мари. Мы незнакомы, но не мог бы ты передать трубку Джеймсу, а то он отключил телефон?"
Наверное, в какой-то из таких моментов Майкл и сказал, что все закончится. Или, по крайней мере, набрал в легкие воздуха, чтобы сказать, может быть, даже открыл рот, но потом снова везде был Джеймс, Джеймс, Джим, не продохнуть, не увернуться, дурак ты, Фассбендер, говорил он сам себе, и все равно велся – на улыбку, на намеки, на насмешливо приподнятую бровь.
Анн-Мари больше не звонила. Отгремели все пред- и постпремьерные показы, заканчивались последние интервью. Мэттью хлопал их по плечам и обещал, что сиквел будет еще веселее, если будет, конечно – ну, сами понимаете, ребята, решаю не я, а серьезные парни из "Фокс". Телефон надрывался от звонков, а мир не собирался стоять на месте и ждать, пока некий Майкл Фассбендер разберется со своими желаниями. Точнее, с одним-единственным желанием, наглым, конопатым и голубоглазым, без спросу вломившимся в его жизнь и перевернувшим ее с ног на голову.

***

Последний раз они встречаются в Лондоне, на съемной квартире, Джеймс много курит и отказывается от виски, Майкл сбрасывает входящие вызовы и торопливо развязывает галстук, но уже с неизбежной определенностью понимает – все не то. Они вспоминают какие-то смешные случаи со съемок, Джеймс смеется и прячет глаза, а из его спортивной сумки торчит коробка с детской игрой. Отлично, думает Майкл. Не скучай, Брендон, папа скоро вернется, он уехал тебе за подарком и потрахаться.
Майкл вообще слишком много думает, и это основная из его проблем.
Но теперь, когда "химию" Мэттью уже не нужно демонстрировать направо и налево, они встречаются как-то безнадежно-тихо, почти привычно. Да, пока еще – до искр под зажмуренными веками, до сорванного дыхания, а дальше?..
- Что дальше? – спрашивает Майкл, которого до чертиков пугает это самое "пока".
- А есть варианты? – вопросом на вопрос отвечает Джеймс, и пепел с его сигареты падает на подушку.
"Это не может продолжаться вечно", – вспоминает Майкл, прошедшие месяцы скручиваются перед глазами в одну тугую спираль, в розетку калейдоскопа, состоящую из обрывков жестов и фраз, разноцветных сполохов, из ошибок и переигрываний, из смеха, и злости, и желания, и Макэвоя, и меньше всего Майклу хочется все это потерять.
- Даже не думай, – говорит Джеймс, наклоняет голову, пряча улыбку плечом, и кажется, что все это – настоящее. Здесь, сейчас, с ними.
- Что?
- Что все кончится вот так.
- Я думал, телепаты в отпуске, – Майкл забирает у него сигарету, делает последнюю затяжку перед тем, как, не глядя, раздавить окурок в пепельнице, стоящей на полу.
- О, нет, – Джеймс подпирает подбородок кулаком, сверкает глазами. – Сейчас я тебе без "Церебро" все расскажу. Мы станем видеться все реже, ты с головой уйдешь в работу, будешь сниматься на износ, и получишь все золотые ветви, медведей и прочие важные штуки, и, может быть, Оскар в ближайшие пару лет, и тебе будут давать все хорошенькие мулатки от Ричмонда до Сан-Франциско, а Мэттью придется писать тебе на гербовой бумаге и договариваться о встрече через двух агентов, если они все-таки надумают снимать сиквел.
– Эй, – говорит Майкл, – ты что?..
И не знает, чем закончить фразу.
"Ревнуешь?"
"Злишься?"
"Хочешь меня послать, но не знаешь, как?"
А Джеймс уже перекатывается по кровати, опрокидывает его на влажные еще простыни, целует коротко, оттягивает зубами нижнюю губу, щурится, избегает прямого взгляда, шарит руками по телу, а потом все-таки не выдерживает, фыркает куда-то в подушку рядом с ухом Майкла, и начинает хохотать в голос.
- Ты бы видел свое лицо сейчас, – стонет он, и Майкл не знает, чего ему хочется больше – отодрать ремнем по тощей заднице или просто – отодрать, поэтому он хватает ржущего Макэвоя в охапку и прижимает к себе как можно крепче.
А утром снова считает веснушки на чужом плече и придумывает благодарственную речь для церемонии вручения "Оскара".
Потому что всякое ведь бывает?

---

"Tell me would you kill?", фик для Sarkana

[X Santa]

Для: Sarkana
От:
Название: "Tell me would you kill?"
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Персонажи: dark!Чарльз/Эрик
Размер: 3891 слово
Предупреждение: смерть персонажей
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу

Tell me would you kill?

Для всех людей – знакомых или же просто случайных встречных в баре, Чарльз Ксавье был профессором генетики, способным бесконечно долго рассуждать о необыкновенных способностях, даруемых мутацией, а так же любящим и заботливым старшим братом. При знакомстве Чарльза с какой-нибудь девушкой, Рейвен держалась в стороне, но, наверное, её недружелюбный взгляд мог бы прожечь в незнакомке дыры. Однако самого Чарльза поведение сестры нисколько не задевало, и он продолжал флиртовать, заставляя Рейвен злиться из-за непонимания: она знала, что её брату безразличен прекрасный пол, и она не понимала, чего Чарльз добивался.

Для куда более узкого круга – уже не людей, но мутантов – Чарльз был могущественным телепатом. Он мог прочесть мысли любого, ведь для него не существовало преград. Чарльз частенько читал мысли своей сестры, хоть и обещал ей этого не делать. Но не пойман – не вор, не так ли? К тому же, нарушая слово, данное Рейвен, Чарльз преследовал сугубо личные цели.

И только сам Чарльз Ксавье знал про третью сторону своего характера, о которой он не рассказывал никому. Зачем зря беспокоить своё окружение. Всё придёт в своё время.




С появлением Эрика, мир Чарльза перевернулся с ног на голову. Отчасти потому, что он горел желанием помочь своему другу найти человека, жестоко расправившегося с его семьёй. Отчасти потому, что Чарльз чувствовал к нему сильную привязанность.

Человек. Это слово жгло душу Чарльза. Именно по вине людей – существ достаточно развитых и в то же время безумно ограниченных – мутанты были вынуждены скрываться. Страх же был неотъемлемой частью Чарльза, ведь мутант всю свою жизнь провёл с людьми. Поэтому он восхищался Эриком – опасным хищником на воле, который мог в любой момент продемонстрировать свои способности. Правда потом он не оставлял живых свидетелей.

Месяцы, которые они провели вместе, были одними из самых ярких в жизни Чарльза. Он со снисхождением относился к бегающим по всему дому подросткам, поскольку лелеял надежду: спустя недолгое время они станут достаточно могущественными мутантами. Эрик был уверен в том, что Чарльз всегда будет на его стороне, и вместе они создадут невероятную команду мутантов. Чарльз тоже об этом думал.

Однако всего лишь одно событие на Кубе в корне поменяло их дальнейшие жизни.




Лёжа на песке, смотря в глаза Эрика и пытаясь совладать с болью, охватившей его тело, Чарльз молился лишь об одном: лишь бы это поскорее закончилось. Пусть он умрёт, но, во всяком случае, это безумие прекратится. Однако безумие не желало прекращаться. Оно переросло в холод, стремительно распространяющийся по ногам Чарльза. Сначала он подумал, что они затекли, только и всего. Но не тут-то было.

Эрик что-то говорил, а Чарльз лишь улыбался. Он не хотел беспокоить его сейчас. Возможно, это только болевой шок. Сейчас они все вместе доберутся до больницы…

Как в тумане Чарльз наблюдал за тем, как Эрик отошёл, а его место заняла Мойра. Эрик показывал на корабли и что-то громогласно вещал, но Чарльз не слышал его – уши, наверное, заложило. Вот к нему подбежала Рейвен – попрощаться. А потом шестеро мутантов растаяли в воздухе, оставив лишь дымок.

В тот момент что-то щёлкнуло в мозгу и в сердце Чарльза. Он ощутил, как его заполняет ненависть ко всему окружающему миру, и особенно к своей беспомощности. В эти мгновения он как никогда понимал чувства Эрика. Теперь Чарльз тоже жаждал мести.




***

Но люди не меняются в один миг, и те или иные чувства не возникают из ниоткуда – хоть, порой, так может казаться. Необходимо время – иногда много, иногда нет, чтобы обдумать, осознать, решиться. С некоторых пор этого времени у Чарльза Ксавье было в избытке.

Несколько месяцев понадобилось Чарльзу, чтобы пройти стадии осознания и смирения. Каждое утро, едва проснувшись, он откидывал одеяло и подолгу, будто бы находясь в трансе, рассматривал свои ноги. Сначала ему было непонятно, как они, совсем недавно полные жизни, теперь ничего не чувствовали. Чарльз пытался согнуть их в коленях, пошевелить пальцами, сделать что угодно, лишь бы снова начать ходить.

- Профессор?

В 12 часов дня к нему в комнату заходили Зверь и Баньши. Зверь помогал Чарльзу одеться, сажал его в кресло и вёз в ванную комнату, а потом в столовую. Баньши же заправлял его постель и наводил порядок в кабинете.

Никто из обитателей дома практически не слышал от Чарльза ни единого слова, однако они постоянно чувствовали его присутствие в своих мыслях. Невольно или же намеренно, но Чарльз был в курсе всего, о чём думали мутанты, живущие в его доме.

***

Несколько месяцев понадобилось Эрику, чтобы осознать факт: он больше не одиночка. Теперь за ним повсюду будет следовать группа мутантов, ждущих его приказа.

- Я никого не держу насильно, - напомнил Эрик поздним вечером, после событий на Кубе. – Вы вольны уйти в любой момент, но обратно вас я не приму.

В большей степени эти слова относились к Рейвен.




Ещё больше времени ему понадобилось, чтобы отвыкнуть от Чарльза и, просыпаясь поутру, не надеяться увидеть его в своей постели. Эрик почти смирился, что больше никогда не заговорит с Чарльзом, как с другом.

Почти.

***




- Он больше не может ходить.

- Что, прости?

- Чарльз. Больше. Не может. Ходить, - раздельно повторила Рейвен, в упор глядя на Эрика.

Эрик очень надеялся, что ослышался, однако слёзы в глазах Рейвен были вполне настоящими.

- И? – спросил он, стараясь придать тону как можно более равнодушное звучание.

- Я подумала, ты захочешь его навестить.

- Рейвен, мне больше не о чём говорить с Чарльзом. Он выбрал свой путь, я – свой.

-Чарльз сломлен, Эрик. Он вообще не похож на себя, с каждым днём угасает всё больше.

- Ты предлагаешь мне сплясать перед ним?

- Мне казалось, твоя поддержка была бы важна для него.

- Рейвен, - Эрик, сам не зная почему, сорвался, - я поклялся защищать мутантов, а не людей! И чем меньше тех, кто выступает в их защиту, тем лучше.

Эрик ни в коем случае не желал Чарльзу смерти, позже он пытался понять, что на него нашло. Однако так неосторожно брошенные слова вынесли ему приговор.




***

Рейвен чувствовала свою вину за случившееся. Именно поэтому она стала покидать Эрика и всё чаще навещать Чарльза. Ей было очень больно видеть брата в нынешнем состоянии, и она хотела сделать всё возможное, чтобы Чарльз стал таким, как прежде. Ей это удалось далеко не сразу, но когда она заметила улучшение, её единственная мысль была «пожалуйста, пусть он простит меня».

Чарльз предпочитал не вспоминать события на Кубе, и однажды, когда Рейвен попыталась завести разговор об этом, он мягко осадил её:

- Что было, то было, Рейвен. Во всём произошедшем есть свои плюсы. Теперь меня не отвлекает беготня по пустякам, и я могу спокойно быть профессором школы мутантов. К слову, мои способности стали намного сильнее. Лишившись одного, я получил взамен другое, не менее ценное.

«А ещё, - мысленно добавил Чарльз, - я понял, что значит ненавидеть до смерти».

Раньше Чарльз боялся мести, сейчас только она грела ему душу.




***

- Как он? – спросил Эрик у Рейвен спустя месяц.

- Нормально, - пожала она плечами.

- Рейвен…

- Хочешь узнать больше – спроси сам.

- Я не могу, - Эрик отвернулся.

- Боишься, что он не примет тебя?

Эрик сжал кулак, и металлическая баночка с колой, стоявшая на столе, лопнула.

- Я не боюсь, Рейвен. Я не хочу вселять в Чарльза ложные надежды. Мы расстались. Мы теперь враги. Не думаю, что моё появление в его доме будет уместным.

- Он не ждёт от тебя ни надежд, ни извинений. Он всего лишь ждёт своего старого друга.




Ночью Эрику снились кошмары. Он видел себя и слышал свои слова:

- Люди себя показали.

Он смотрел в глаза Чарльза, и в них крылась боль, которую сам Чарльз изо всех сил пытался скрыть.

- Лучше поздно, чем никогда, - произнёс Чарльз, сидя в инвалидном кресле. Эрик протянул ему руку, но рукопожатие вызвало у него дичайшую головную боль. Слезящимися глазами он посмотрел на Чарльза, но наткнулся лишь на холодный взгляд и надменную улыбку. А потом его поглотила темнота.

Эрик проснулся в холодном поту. Горло до сих пор саднило от крика, а на щеках и веках были красные полосы – он царапал себе лицо, пытаясь проснуться.

Утром Эрик был разбит и опустошён, но пытался сохранить ясную голову. Это было нелегко, ведь образ Чарльза, убивающего его, никак не желал исчезать.

- Позволь помочь тебе, - Эмма прикоснулась к его локтю.

- Нет, спасибо, - отказался Эрик, и отказ прозвучал резче, чем хотелось бы. – Я справлюсь.




- Я справлюсь, - ответил Чарльз на предложение Зверя усадить его в кресло. – В конце концов, сколько я могу строить из себя овощ?

У него получилось сесть, пусть и не с первой попытки. И улыбка на его лице была доказательством того, что всё постепенно налаживается.




***

Спустя год на пороге его дома появилась Рейвен. Она виновато улыбалась, когда обнимала Чарльза, и чувствовала себя достаточно неловко.

- Прости, что так долго не появлялась, были дела…

- Да, - холодно ответил Чарльз, - я наслышан о ваших делах. Скажи мне, сестричка, ты теперь довольна? Хорошо быть правой рукой Борца за Свободу Мутантов?

- О чём ты? – девушка нервно сжимала сумочку.

- Не прикидывайся, тебе не идёт быть дурочкой. Я спросил – довольна ли ты своей нынешней жизнью: принимать чужой облик, заманивать ничего не подозревающих людей в сети великого Магнето. Достигли ли вы какого-нибудь результата? Или же добились ещё большей ненависти к себе?

Рейвен молчала.

- Я не уверен, что именно этого Эрик добивался. Ты вообще смотришь телевизор, читаешь газеты? О вас – бесчувственных животных – говорят в каждом выпуске новостей и призывают всех, кто когда-либо видел вас, немедленно сообщать в местную полицию и ЦРУ. Вам по душе такая жизнь? Не надоело ещё прятаться?

- Чарльз, что с тобой произошло? – пролепетала Рейвен. – Откуда такая злоба?

- Откуда? – Чарльз горько усмехнулся и, плеснув себе немного виски, осушил стакан. – Я скажу тебе, дорогая сестра.

Пока я лежал в больнице, у меня было время подумать. Правильно ли я поступил, согласившись помочь Эрику? Для чего вообще мне это было нужно? Эрик удовлетворял свои нужды – мстил тому, кто обидел лично его. Но что Шоу сделал мне, тебе, другим мутантам? С чего мы должны были ополчаться против него? Равно ли то, что я приобрёл тому, что потерял? Я не знал ответа, поскольку врачи не говорили, буду ли я ходить.

Тебе, наверное, сложно представить, через что я прошёл. Были моменты – сразу после возвращения – когда мне не хотелось жить. Зачем? Что может сделать инвалид – в каком-то плане изгой общества, мутант – ещё больший изгой, да ещё и тот, который поклялся защищать людей. И если бы не одно желание, Рейвен, я бы, возможно, просто замкнулся в себе, и умер.

- Ты не тот Чарльз, которого я знала, ты не мой брат… - пробормотала Рейвен, спустя минуту. – Чарльз, которого я знала, никогда бы не произносил таких слов, он бы продолжал делать всё, чтобы люди и мутанты могли мирно сосуществовать.

- Тот Чарльз умер вместе со своими ногами. И знаешь, Рейвен, ты первая, кому открылся новый Чарльз.

- Лучше бы ты… - Рейвен запнулась, чуть не повторив сказанные когда-то давно слова Эрика.

- Лучше бы я что? – Чарльз прищурился, проникая в мозг Рейвен, и увидел её, беседующую с Эриком на кухне.

«Чем меньше тех, кто защищает людей, тем лучше!»

- Спасибо, Рейвен, - поблагодарил девушку Чарльз. – Теперь я знаю, что мне следует делать.




***

Дела у Эрика шли совсем не так, как он ожидал. Его мечты о господстве мутантов сталкивались с суровой реальностью, в которой он был бессилен что-либо предпринять мирным путём. Где-то через месяц после разговора Рейвен и Чарльза – который девушка, конечно, никому не передала – неожиданно и немного глупо погибла Ангел. Ночью она решила «размять крылья» и стала летать по пустынной улице, на которой был расположен их дом. Едва она опустилась на землю, как услышала выстрел, а затем ощутила боль в животе. В неё стрелял мужчина средних лет, по несчастливой случайности увидевший её. Когда девушка, истекая кровью, упала на асфальт, он пренебрежительно выплюнул:

- Мутант.

В Сиэтле они лишились Ангел.

***

Через две недели Эрик решил устроить вечеринку в Клубе Адского Пламени – как когда-то сделал Шоу – и пригласить туда влиятельных людей. Эмма всё организовала: алкоголь лился рекой, девочек было хоть отбавляй. Пока основная масса клиентов развлекалась, в секретной комнате Эрик фактически занял место Шоу: он сидел на диване, пил шампанское и вёл переговоры с одним из влиятельных сотрудников ЦРУ.

- Скажите, что останавливает Вас перед тем, чтобы удовлетворить мою просьбу? Это ведь небольшая формальность – признание мутантов ЦРУ. Мы не причиняем людям никакого вреда, а вот Вы охотитесь на нас, создавая, тем самым, определённые неудобства.

- Ваша Вежливость, мистер Леншер, полагаю, тоже формальность. Если я откажу Вам сейчас, вы будете или пытать меня, или же сделаете такое предложение другому моему коллеге. Я прав?

- Вы очень проницательны, - улыбнулся Эрик. – Однако я предлагаю быстрое и мирное решение вопроса. Вас это не устраивает?

- Будь у меня возможность, мистер Леншер, я бы убил Вас. Я не желаю иметь дело с такими как вы.

- Очень жаль.

В следующую секунду кровь хлынула из горла мужчины, и Рейвен тихо всхлипнула.

- Уберите тело, - велел Эрик, откинувшись на спинку дивана.

На самом деле он чувствовал себя безумно уставшим. Эрик уже ни в чём не был уверен, и с каждым днём ему всё больше хотелось наступить на горло собственной гордости и вернуться к Чарльзу. Возможно, вместе они достигнут большего успеха, нежели в одиночку. И они наверняка сумеют найти компромисс.

- Твоя взяла Рейвен, - обратился к ней Эрик. – Мы возвращаемся.




***

Хавок и Баньши были сильно удивлены, когда внезапно перед ними появились Азазель, Эрик, Риптайд, Эмма и Рейвен. Последняя скованно улыбнувшись, спросила:

- Чарльз дома?

- Где же ему ещё быть, - Хавок неприязненно посмотрел на Эрика. – С некоторых пор.

- Не надо смотреть на меня как на злейшего врага, Алекс, - предостерегающе произнёс Эрик. – Свои ошибки я признавать умею. Лучше скажи, где я могу найти Чарльза?




- Профессор?

- Да, Алекс, что-то случилось?

- К вам… гость.

Чарльз поднял голову от бумаг и словно окаменел, увидев нерешительно застывшего в дверях Эрика. Хавок перевёл взгляд с одного на другого и поспешил ретироваться.




***

Эрик сидел на стуле, сложив руки на коленях и чувствуя себя провинившимся школьником. Он не знал с чего начать разговор и вообще мечтал стать невидимым, лишь бы избавиться от проницательного взгляда Чарльза.

- Я…

- Соболезную твоей потере, - спокойно произнёс Чарльз. – Рейвен мне всё рассказала.

- А как вы?..

- С помощью Церебро, мой друг.

- Понятно.

Разговор определённо не клеился, однако Эрик не имел ни малейшего представления о том, что следует сказать.

- Почему ты решил вернуться?

- Я устал, - признался Эрик. – Тогда, после Кубы, опьянённый чувством победы, я слепо верил в то, что у меня всё сложится ещё легче, чем у Шоу. Я был уверен, что за несколько месяцев сумею собрать команду их лучших мутантов, и ЦРУ, а вслед за ним и правительство США будут вынуждены признать нас и принять наше существование. Я был уверен, что сделаю всё легко и быстро, а затем вернусь к тебе.

- Ты собирался вернуться? – в голосе Чарльза было искреннее удивление.

- Сразу после того, как Рейвен сказала мне, что ты больше не сможешь ходить. Признаюсь, тогда больше всего на свете желал оставить всё и оказаться здесь, чтобы помочь тебе, поддержать… Но моя гордость оказалась сильнее, ведь я никогда не останавливался на полпути. Мне искренне жаль.

- Что было – то прошло, - устало улыбнулся Чарльз. – Теперь это – твой дом, если ты, конечно, хочешь.

- Обещаю, что больше не покину тебя, мой друг.




Когда за Эриком закрылась дверь, Чарльз, наконец-то, позволил себе расслабиться и шумно выдохнуть. Весь разговор он был напряжён как струна. Он изо всех сил стараться вести себя как прежде и надеялся, что не совсем забыл прежнего себя.

- Как хорошо, что ты был без шлема, Эрик, - Чарльз сделал ещё небольшой глоток виски. – Как замечательно, что ты настолько устал, что даже не заметил, как я копаюсь в твоём мозгу. Зря ты позволил мне это, ведь теперь я знаю твои истинные намерения. Ты вернулся, потому что тебе нужна моя помощь – опять. Жизнь ничему не научила тебя, а вот я прекрасно знаю, что должен сделать.

Во взгляде Чарльза сквозило безумие, губы сложились в жестокую улыбку.

Он нанесёт удар тогда, когда Эрик будет меньше всего ожидать.

***

Снега на это Рождество выпало необыкновенно много, и Эрик в своей радости похож на ребёнка. Его глаза светились от радости, когда снег хрустел под его ногами, и он всего лишь на мгновение забыл о проблеме Чарльза, воскликнув:

- Снег, Чарльз! Иди скорее!

И только когда его голова взорвалась болью, Эрик вспомнил и обернулся.

Руки Чарльза сжимали подлокотники кресла, его лицо было неестественно бледным. Он открыл рот, но так и ничего не произнёс.

- Прости меня, - Эрик опустился перед ним на колени и покрыл поцелуями его щёки и губы. – Я забылся.

Чарльз хотел было отвернуться – пусть и улица не слишком оживлённая – ему было неловко, он совсем не привык выносить что-то личное на публику. А уж учитывая, что этого личного слишком давно…

- Не отворачивайся от меня, Чарльз, я не хочу снова потерять тебя, - просил Эрик.

Чарльз уступил его просьбе, позволив целовать себя и раскрыв свои губы навстречу. От глубокого поцелуя у него закружилась голова, и он судорожно выдохнул в рот Эрика, невольно возбудив его. Мягкий поцелуй сменился жёстким, дыхание стало более рваным, а мороз отступил на задний план.

- Давай вернёмся домой, Чарльз, - стараясь не отрываться от таких сладких губ, хрипло предложил Эрик. – У нас ещё будет время…

Увы, времени у них больше не было.




***

Утро встретило Чарльза поразительной и приятной тишиной. В столовой он увидел Эрика, пьющего кофе и читающего газету.

- Куда делись дети?

- Отправились за рождественскими подарками, - улыбнулся Эрик. – А Азазель развлекается где-нибудь, наверное, ведь они долго будут ходить по магазинам.

Грустная улыбка Чарльза не ускользнула от него.

- Всё в порядке?

- Давай прогуляемся, - несколько осипшим тоном промолвил Чарльз. – Посмотри, сколько снега навалило…

Меньше чем через несколько минут они были на улице.




***

Пока Эрик широко улыбался, валяясь на снегу, Чарльз пытался – любопытства ради – найти внутри себя отголоски его прежнего. Осталось ли хоть что-то от молодого жизнерадостного парня, умеющего прощать всех и бескорыстно предлагать свою помощь? Или же теперь он уподобился Эрику, каким тот был год назад?

- Чарльз, давай поваляемся в снегу! – крикнул Эрик, поднявшись. – Ты слишком засиделся в своём кресле…

Эрик не успел понять, что произошло, когда он встретился взглядом с ледяными глазами Чарльза. Он не успел что-либо сказать или почувствовать. Он просто упал на землю и закричал, не в силах выносить боль, раздирающую его мозг изнутри.

- Добро пожаловать в реальность, - услышал он пренебрежительный голос, прежде чем потерял сознание.




***

Вдох-выдох.

Эрик стоял на коленях, обхватив руками голову, и медленно сходил с ума от боли. Если бы только его шлем был рядом, Эрик мог бы попытаться…

- Знаешь, что я всегда ценил в тебе, Эрик? – холодно спросил Чарльз. – Твоё упорство, твоё желание идти до конца; твоё желание отомстить человеку, причинившему тебе боль.

Эрик старался дышать медленно и наслаждаться каждым глотком воздуха, пока Чарльз давал ему такую возможность.

- Все мы чему-то учимся друг у друга. Я показал тебе, как ты можешь управлять своим даром, ты научил меня другим немаловажным вещам.

- Чарльз… - умоляющий хрип вырвался из горла Эрика.

- Год, - жестоко продолжил Чарльз, - Чёртов год я потратил на твои поиски, ведь ты никогда не задерживался долго на одном месте. Перенял привычку от своего старого учителя?

Голос Чарльза полон холодной ненависти, которая влияет и на его способности. Эрику кажется, что в его мозгу чистый лёд, который напрочь парализует его.

- Для меня было поистине приятной новостью узнать – после небольшой запинки добавил Чарльз, - что идеи Шоу о господстве мутантов над людьми чем-то схожи с моими мыслями. Лишь методы не такие радикальные. Король умер – да здравствует король.

- Я не знал, что ты тоже этого хочешь, - простонал Эрик, когда боль стала немного отступать. – Ты всё время позиционировал себя как защитника людей, неважно, что и как они делали, ты всегда был на их стороне.

- Ты очень многого не знал обо мне, Эрик, даже когда я пытался делиться с тобой своими планами или идеями, ты отметал их, как заранее непригодные к жизни. Ты видел только своё идеальное будущее. Одиночка, рядом с которым нет места никому.

- Для чего этот бесполезный разговор, старый друг? Чего ты хочешь? Извинений за события более чем годовалой давности? Мне, правда, жаль.

Чарльз покачал головой.

- Срок годности твоих извинений и сожалений давно истёк.

Он внимательно посмотрел в глаза бывшего друга, и тот скорчился на земле. Солнечный свет стал внезапно слишком сильно слепить глаза, из носа пошла кровь, а в голове словно лежал кусок раскалённого металла. Эрик ощущал себя безвольной куклой, бессильный что-либо сделать и даже подумать, способный лишь чувствовать ужасную боль.

- Ты прав, Эрик, - голос Чарльза оставался таким же равнодушным и холодным. – Ты умираешь. И, поверь, я позаботился о том, чтобы ты испытал все те ощущения, что и я в своё время.

Боль. Захватывающая тело и порабощающая разум. Ты не можешь думать ни о чём ином.

Беспомощность. Твои способности при тебе, но ты не имеешь власти над ними.

- Это – месть? – прохрипел Эрик. – За то, что сделал тебя инвалидом?

- Это – месть, за то, что пренебрёг нашей дружбой и поставил свои цели выше нашего общего дела. Месть, поскольку отказался помочь мне, когда я в этом нуждался. Мой… друг, - Чарльз практически выплюнул это слово, - чем же ты лучше Шоу, на которого ты потратил много лет своей жизни? Чем ты лучше любого человека?

- Чарльз, я прошу тебя…

- А сколько раз я просил тебя, Эрик? Разве ты не помнишь, как я просил тебя выслушать меня? Я хотел поделиться с тобой своими планами на будущее, рассказать то, что не мог никому другому. Ты был единственным другом; единственным, кто понял бы меня и мои желания. Однако у тебя была проблема, которую ты должен был решить в первую очередь, и я был готов помогать тебе до самого конца. Жаль, я не понимал одной вещи: конец действительно стал концом. Ты решил, что тебе не нужен раненый мутант, который, скорее всего, не скоро оправится…

- Чарльз! – в свой крик Эрик вложил все силы, и поэтому закашлялся кровью. – Что ты вбил себе в голову? Ты говоришь полный бред…

- Предлагаю начать сначала, - Чарльз закатил глаза. – В 1942 году мальчик по имени Эрик Леншер потерял мать. Её убил Клаус Шмидт, разгневанный, поскольку мальчик не сумел продемонстрировать свои способности даже для спасения матери. И тут – о, чудо! – в ярости Эрик сумел разнести половину кабинета Клауса.

Чарльз вещал абсолютно будничным тоном, словно рассказывал прогноз погоды. Его равнодушие – не показное, но абсолютно искреннее – совсем не злило Эрика. Наоборот, оно медленно убивало его.

- И смыслом дальнейшей жизни Эрика стала месть человеку, разрушившего его жизнь, - так же спокойно закончил Чарльз. – Понимаешь, к чему я вспомнил твою биографию? Я мщу за свою сломленную жизнь. За прошедший год я мог бы добиться известности, как профессор генетики, завёл бы полезные знакомства и по прошествии нескольких лет люди бы поняли, что мутанты имеют существенное преимущество в развитии. Нас бы любили и уважали. А что мутанты получили благодаря тебе? Страх и ненависть большей части человечества. Скажи, разве это справедливо?

- Несправедливо, - покорно согласился Эрик.

Он чувствовал себя странно. Равнодушие Чарльза словно передалось ему, и теперь Эрик желал одного из двух: проснуться, если этот разговор был кошмарным сном; или же умереть, если всё это наяву.

- Я исполню твоё желание, Эрик, и не буду прощаться долго. Ты сделал немало ошибок в своей жизни – как и Шоу. И лишь одна ошибка из многих стоила тебе жизни. Как, впрочем, и Шоу. Ты зря поспешил убить его, вас объединяло много общего. Вы бы могли… подружиться.

- Ты убьёшь меня, чтобы доказать правоту своих слов, Чарльз?

- Я убью тебя, поскольку хочу этого. Неважно, что и когда объединяло нас; больше этого нет.

Оказавшись возле стоявшего на коленях Эрика, Чарльз прикоснулся пальцами к его лбу.

Эрик тихо всхлипнул – на крик не было сил.

И упал на белый снег, который медленно стал окрашиваться в кроваво-красный цвет.

Сердце Эрика остановилось.

---

"Предел недоверия", для Квисти

[X Santa]

Для: Квисти
От:
Название: "Предел недоверия"
Жанр: drama, romance
Рейтинг: R
Персонажи: Чарльз Ксавье, Эрик Леншерр
Саммари: Черешня, выстрелы и лето – спасибо Пушкину за это. Missing scenes, проясняющие, c чего это вдруг Эрик Леншерр решил сотрудничать с ЦРУ.
Предупреждение: Чуточку нецензурной лексики (поверьте, вы бы тоже).
Комментарий: фик написан на X-men New Year Fest в подарок Квисти.
Размер: 4162 слова
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.

Предел недоверия

Он не стал прятаться, лезть через окно, красть служебные машины или искать тайные выходы. Для бегства за периметр базы он выбрал центральные двери и наглую неторопливость. Но просчитался.

— Учитывая то, что я о тебе знаю, ты и так здесь задержался.

Чарльз Ксавье, телепат и гражданин. Кажется, очень довольный собой.

— Да что ты знаешь обо мне? – резко спросил Эрик, оборачиваясь.

— Я знаю все, — ответил Чарльз. Он вышел из своей засады и встал среди луж, сунув руки в карманы и нервно покачиваясь на пятках. Улыбка на нем сидела кривовато, и вообще весь он был будто не на своем месте. Как если бы молодой профессор и его любимец-аспирант столкнулись в городе, и им было о чем поболтать, только вот они почти ровесники, со статусами сбой, а непринужденность притворная.

А может, это просто адреналин. Подстерег, поймал. Нажал кнопку вызова военных…

— Тогда ты знаешь, что от моей головы лучше держаться подальше, — бросил Эрик, снова отворачиваясь в намерении продолжить прерванное бегство. Все-таки он был хорошего мнения о Чарльзе Ксавье. Но каменная аллея отчего-то показалась ему куда короче, чем минуту назад.

— Прости, Эрик, но я видел, что Шоу сделал с тобой, — Чарльз повысил голос и пошел следом.

Услышав это, Эрик остановился – не то чтобы хотел, просто его тайны из чужих уст слегка парализовали изнутри, как вчера под водой. Сзади остановились тоже, и дистанция осталась неизменной, словно между парой точных маятников.

— Я чувствовал твои страдания. Я хочу помочь.

Эрик подавил горький смех – Ксавье явно не понимал, чего хотел. Бесстрашный все-таки юноша. Впрочем, чего ему бояться.

— Я не нуждаюсь в помощи.

— Неправда, — такой живой, уверенный и немного возмущенный голос, — вчера тебе нужна была моя помощь. Ты отказываешься не только от меня. Здесь у тебя есть шанс стать частью того, что гораздо сильнее тебя.

Это все телепатия, в неожиданном смятении подумал Эрик. Это он заставляет меня испытывать чувство потери и сжимает мне горло.

— Я тебя не удерживаю, — беспечно добавил Чарльз, — а могу. Но не буду.

И отступил.

— У Шоу есть друзья, — крикнул он на прощание, — тебе они тоже нужны.

Нет, это был беспредел какой-то. Эрик постоял еще мгновение, глядя в пустоту, потом попробовал отвернуться. То, что произошло дальше, меньше всего походило на его собственное решение.

Он догнал Ксавье в стеклянном междудверье. Практически за ворот выдернул из полукруга света и прижал к влажной стене, сжимая его плечи обеими руками – чемодан с досье углом упал на ботинок, но было не до боли. Слегка растрепанный Чарльз даже не сопротивлялся – только смотрел прямо в глаза с торжествующим и восхищенным непониманием. Дыхание сквозь полуоткрытый рот у него было адреналиновое, короткое, и Эрику вдруг нестерпимо захотелось поймать его губами. Но это точно было лишним.

Пользуясь своей условной властью, он развернул пленника лицом к стене и зажал его шею локтем, заставив запрокинуть голову. Другой рукой оперся о ноздреватый холодный камень. Его тело жадно поглощало легкую дрожь Чарльза. А разуму было странно – как всего полчаса назад он не подумал об этом.

— А теперь послушай меня. Это не я должен остаться. Это ты должен уйти со мной. Пока не поздно.

Мягкие пальцы Чарльза вцепились в его бицепс и предплечье. Это был интересный жест – с усилием, но без стремления высвободиться из жесткого треугольного плена.

— Я слушаю, — пробормотал Ксавье сквозь зубы.

— Я уже сказал, — хрипло зашептал Эрик в затылок Чарльзу, — ты не видишь, как они на тебя смотрят? Еще пара дней – и ты окажешься в изоляторе, где твои способности будут бесполезны. Ты не раскусишь их – тебя отведут те, кто сам не знает, что делает. А потом транквилизаторы, унизительные анализы, болевые стимулы, электрошок. Ты видел, каково это? Если нет – ты не все обо мне знаешь. А потом трепанации. Не жалеешь себя – пожалей хотя бы сестру. Рэйвен молодая женщина. Представь, что в это время будут творить с ней. Иди к себе. Возьмете самое необходимое, я подожду. Я бы хотел вернуться и проверить, прав я или нет. Но не уверен, буду ли сам к тому времени достаточно жив, чтобы помочь.

Ксавье стоял спокойно, даже дрожь прошла. Оборачиваться он начал ровно в тот миг, когда Эрик решил, что пора опустить локоть. Некоторое время они просто удивленно смотрели друг на друга на расстоянии полушага. Эрик тяжело дышал. А Чарльз на глазах превращался обратно в того уверенно-нервного юношу, который только вышел из засады.

— Есть один нюанс, друг мой, — с умным видом сказал он, приподнял брови и взял руку Эрика сам, — этого точно не случится, если здесь будешь ты.

— Прямо шантаж какой-то, — Эрик рассмеялся, стряхивая Чарльзову ладонь, — но он неравноценный. Говоришь, ты знаешь все про меня. Ну а я про тебя — ровным счетом ничего. И ты хочешь, чтобы я доверял тебе?

Чарльз посмотрел искоса в ночное небо и хлопнул Эрика по плечу.

— Пойдем выпьем. Надеюсь, ты не на самолет торопишься.

***

— Ну не сказать, чтобы я его совсем не любил, — Чарльз отхлебнул пива, — просто когда он добавлял в мамин коктейль клофелин, то не мог удержаться, чтобы не попробовать, хватает ли. И всем было хорошо.

— И сколько тебе было лет? – поинтересовался Эрик. Он чувствовал себя не слишком уютно: баров поблизости не оказалось, и они засели в восточном ресторанчике, слишком дешевом для них обоих.

— Не помню точно. Семь, восемь, шестнадцать…

Эрик закрыл лицо ладонью.

— У тебя вообще есть истории, непохожие на пересказ комедии?

— Если бы ты был на моем месте, они бы наверняка заканчивались по-другому, — пожал плечами Чарльз, — хотя вот, вспомнил одну. Когда однажды отчим решил проверить, правильно ли Рэйвен носит пояс для чулок… Она почти не пострадала, она сильная, но вот ему ночью после инцидента внезапно захотелось очень горячего свежезаваренного чаю, а слуги уже спали. Ампутация обеих тестикул. Э-э, ты чего? Это тоже смешно?

— Ну Рэйвен же не пострадала. Память стер обоим?

— Разумеется.

— Может, и зря.

— Не зря. Она и без этого нашла много поводов убедиться, что мужики сволочи. Так что не бойся за реалистичность ее картины мира. Но… я не думал, что когда-нибудь расскажу об этом. Я тоже сволочь, получается.

— Можешь стереть, — великодушно предложил Эрик.

— Не-не, это была первая зацепка, — немного захмелевший Чарльз хитро прищурился, — а я не знаю, окажутся ли еще. Может, потом.

— Если ты думаешь, что я останусь из-за зацепок, которых у тебя нет, то какое там потом?

— Тссс. Ты усложняешь… Разумеется, «потом» будет. Куда оно денется. Если Шоу и та телепатка тебя не прикончат. Так и случится, если ты уйдешь один. Значит, ты не уйдешь.

Эрик снова рассмеялся: это было невыносимо — слушать Чарльза и не улыбаться, если тот хотел рассмешить.

— Ты же не дурак, ты видел, на что они способны, — уже серьезнее продолжил Ксавье. — И ты сам бы не прочь найти союзников. Но здесь тебя настораживает ЦРУ… Хотя вот не надо про ЦРУ, ладно? Главное – ты не знаешь, можно ли позволить себе компаньона, который способен в любой момент сделать с тобой все, что угодно. Другими словами, ты не доверяешь мне.

— Я сказал так с самого начала.

— Не совсем. Тогда ты это сказал, чтобы от меня отделаться. Но на самом деле это и есть главная зацепка. А ведь ты бы мог устроить мне поверку...

Эрик вздохнул и потер лоб.

— Ты постоянно удивляешь и меня, и всех вокруг. Несмотря на это, я знаю, чего ты стоишь. Но я не знаю, на что ты готов… разменяться.

Чарльз ухмыльнулся и взял из вазы черешню. Покатал ее между пальцами и отправил в рот.

— Есть такая игра, которая полностью поменяет нас местами. Все контролируешь ты, а я молюсь удаче. У тебя будут все доказательства. Те, кто садится в нее играть, теряют все, если проигрывают, и не получают после победы ни на цент больше, чем имели до нее. Мельче не разменяешь.

— Крупнее тоже. Это некоторое лукавство.

— И еще какое. Если я выиграю, ты останешься. Это больше, чем традиционное ничего.

— Чарльз, ты в курсе, что ведешь себя как ребенок? – устало поинтересовался Эрик.

— Нет, — ответил Ксавье, и голос его внезапно стал неузнаваемо жестким, — как ребенок ведешь себя ты. А я ищу с тобой общий язык. Тебя кто-то держит, что ли?

— Пока нет. Но ты же хочешь. Пусть и не телепатией. И чем бы ни закончилась такая проверка, ничего обещать я не могу.

— Потому что разменяться на самом деле здесь боюсь не я.

— Возможно. Максимум – если выиграешь, можешь предложить еще одну партию в любую игру, какую захочешь. Я не откажусь.

— По рукам.

***

Лучшее из всех существующих для русской рулетки мест – задрипанный мотель неподалеку от гарнизонов. Такой они и выбрали, трехэтажный, пропахший табаком, немытой кожей и подделками под «Пятую авеню». Луна смотрела на его неосвещенное крыльцо зловеще, но равнодушно – вряд ли здесь еще могло случиться хоть что-то, способное ее удивить.

В номере Чарльз первым делом развязал платок, в который еще в ресторане ссыпал всю оставшуюся черешню. Белую ткань местами уже тронули приглушенно-алые разводы впитавшегося сока. Эрик закончил сервировку бутылкой виски и десятым «Смит-и-Вессоном».

— Стаканы…

— Обсохли всякой дрянью.

— Я могу вымыть.

— Ну их к черту.

Первым за стол сел Чарльз, зачем-то постучав пальцами по бутылочному стеклу. Эрик воспринял короткий звон как нетерпение и сел напротив.

— Может, откажешься?

— Может, останешься?

Эрик взял револьвер и извлек из барабана пять патронов. По неровной поверхности стола два из них сразу покатились к Чарльзу; остановила их движение кайма платка. Еще три обрели равновесие в глубоких резаных ранах столешницы и остались на стороне Эрика. Он повернул барабан четыре раза.

— Ну, готов?

— Разыграем, — улыбнулся Чарльз, отодрал от стола две тонкие щепы и поколдовал над ними в кулаке, — у кого короткая, тот первый.

Короткую вытянул Эрик. Отчего-то сразу захотелось выпить, но это было совершенно необязательно – патрон находился слева в нижней части барабана. Так что оставалось прижать дуло к виску, щелкнуть курком, а потом хватануть из горла залпом глотка три. Что он и сделал.

Чарльз смотрел на это с любопытством, перекатывая за щекой черешневые косточки, которые забыл выплюнуть. Когда пистолет лег на стол, он как раз тянулся за очередной ягодой – его рука дурашливо покачалась между платком и револьвером, словно не могла выбрать. Выбрала револьвер. С азартом крутанув барабан, Чарльз поднес оружие к виску и нажал курок еще до момента соприкосновения металла с кожей. Как одеколоном брызнул. Косточки так и не выплюнул. А Эрик что было силы сжал зубы – Чарльз исполнил все очень быстро, таким беспечным непрерывным движением, что положение патрона он смог определить только после того, как палец Чарльза лег на курок. Справа сверху.

Чарльз положил «Смит-и-Вессон» и встал.

— Подожди секунду.

— Играешь дальше?

— Конечно. Только газету найду какую-нибудь.

— Под тумбочкой куча журналов.

— Ага, спасибо. Сойдет.

Свернув в кулек торчащие из пеньюара сиськи Линды Гэмбл двухлетней давности, Чарльз аккуратно сплюнул туда косточки и вернулся к столу. Хлопнул себя по колену, словно что-то забыв:

— Угощайся, — и указал на черешню.

— Спасибо, может, потом, — натянуто рассмеялся Эрик и медленно потянулся к револьверу.

Чарльз облокотился на стол и уставился на него – словно отсчитывая каждый градус вращения барабана и отмечая каждое движение пальцев. Патрон остановился в самом низу, и Эрик решил немного поиграть — заставить кое-кого поволноваться. Держа пистолет в руках, он задумчиво впился взглядом во влажную чернильную темноту за окном, потом неспешно отхлебнул виски. Чарльз повторил за ним это и с удовольствием заел черешней, облизнув губы. Глядя ему в глаза, Эрик опустил курок. Ксавье даже не пошевелился, но без промедлений принял из рук потеплевший металл, произвел традиционную манипуляцию, щелкнул курком и передал оружие обратно.

То ли виски наконец подействовало, то ли безнаказанность, которая их пока баловала, но Эрик внезапно почувствовал, что расслабился. Хоть и молчаливая, но дружеская безрассудность Ксавье что-то сделала с ним против воли — гнилая комната вокруг словно размазалась и скруглилась в надежный кокон, обеспечивающий безопасность их сумасшествию. Холодный крюк, на котором сердце Эрика билось большую часть жизни, тоже стал почти неощутим: за ту грань, на которой они стояли, такие атрибуты не берут. Но я ничем не рискую, напомнил он себе, не отрывая взгляда от своего партнера — светлые спокойные глаза, сквозь разомкнутый яркий рот влажно блестит тонкая полоска зубов, ворот голубой сорочки сбит, а справа на нем, на самом уголке — яркие крапинки мелких брызг ягодного сока. Патрон встал в верхнее гнездо, и Эрик был даже рад этому, – наконец-то Ксавье увидит, что такое настоящая власть, — всего лишь за новую толику восхищения в глазах, и за немного страха. Чарльз, кажется, немного утомившийся уже, подпер ладонями свои по-юношески округлые щеки и слегка прикусил нижнюю губу в ожидании. Его ресницы опускались и поднимались так медленно, что это то ли убаюкивало, то ли сводило с ума…

Выстрел грянул как будто прямо в ухе.

— Блядь! Ебаный ты в рот! — сильный и острый удар в висок превратил голову Эрика в гудящий густым звоном боли котел. Покачнувшись, он увидел, как пуля из разлученного с виском дула падает на пол, а Чарльз вскакивает, дергает со стола платок, и черешня летит во все стороны. Под пальцами раздавленная и прорезанная кожа, а внутри еще что-то чужое, скользкое и трепещущее. Кровь обволокла щеку и капает с подбородка.

Я не смог, черт побери, я отвлекся и не успел вовремя…

Внезапно и резко боль спала – даже стало слышно Чарльза, который все это время пытался отодрать его руку от виска.

— Не паникуй ты! Эрик! Эрик! Посмотри на меня!

Эрик убрал пальцы от разъятой кожи – инстинктивного ужаса сразу поубавилось. Чарльз зажал рану наиболее белым углом платка. Все-таки кровь намного гуще ягодного сока, отрешенно заметил Эрик, и пахнет сильнее.

— Височная артерия не задета. Еще пара минут – и ты в порядке.

— Я уже в порядке, — хмыкнул Эрик, выпутывая из пальцев Чарльза влажный платок и сильнее прижимая его к виску, — я вымою лицо, а ты пока попроси у хозяина пластырь и немного ваты.

— Рану обработаю я сам. А то вдруг еще голова закружится. Пластырь есть в машине, я сейчас.

К помощи в ванной Эрик отнесся скептически, но поддался. Сворачивалась кровь быстро, и Ксавье недолго менял кусочки ваты на промытом виске. Обработал края спиртом и наложил пластырь, а потом осторожно убрал последние следы крови с волос.

— Оставь меня здесь, а сам поезжай домой, — попытавшись воспользоваться правами пострадавшего, приказал Эрик.

— Здесь у меня нет дома, кроме ЦРУ, — возразил Чарльз, — и потом, мы не доиграли.

— Правда?

— Ну да. Мы оба живы, а мне остался как минимум один выстрел.

— То есть я тебя сейчас не убедил?

— Ну ты же не специально, — вздохнул Чарльз, перекрывая воду и брезгливо вытирая руки полупрозрачным от ветхости полотенцем, — кстати, я уже разблокировал болевые рефлексы. Ты что чувствуешь?

— Ничего почти. Ну, ноет немного, сверху.

— Отлично. Глоток виски и вперед, — сказал Чарльз, и в усталости его голоса снова прорезался искренний азарт.

— Дебилизм.

— На себя посмотри.

Очень смешно.

Они снова оказались за столом, и Чарльз, обнаружив на углу оставшуюся ягоду черешни, бездумно положил ее в рот, а потом взял один из «своих» патронов и зарядил револьвер. Смотрел он теперь вниз и мимо Эрика, — и поделом, и так даже лучше, и его стыд продлится совсем недолго, потому что скоро Ксавье уйдет сам, после этого выстрела…

Выстрела?

Револьвер в руке Чарльза двигался к виску быстро, очень быстро, и патрон был в самом верхнем гнезде барабана. Чарльз с насмешливой улыбкой поднял глаза на Эрика.
Это, скорее всего, сон, не может быть подряд два раза – мысли в голове даже не неслись, а печатались целиком, как полосы в газете, сразу несколько за долю секунды: я не должен подать вида, Ксавье знал, на что шел, судьба не дура, ко мне вернется свобода, так было предопределено.

Это все неправда, он не выстрелит.

Палец на курке.

Когда, в какой именно миг?

Как прочесть чужие руки?

Дуло «Смит-и-Вессона» плотно прижато к виску Чарльза.

Курок опускается.

Револьвер рвется из рук Чарльза вверх, а пуля на такой же скорости влетает в стену и рикошетит в потолок над дверью.

Глаза Чарльза широко открыты, в них торжествующее и восхищенное непонимание. И около уха ниточкой бежит кровь – металл содрал тонкую кожу на виске.

Два дебила.

Револьвер плашмя опустился на стол.

— Спасибо, — непринужденно сказал Ксавье и вытер ухо рукавом кардигана, — превосходно.

— Ты до сих пор думаешь, что бессмертен?

— Я же не рисковал ни секунды, — Чарльз почти виновато развел руками.

— Ты читал мои мысли?

— Читал… но не прямо сейчас. Я знаю, что ты думаешь о смертях. Каждый из нас носит их с собой, близко-близко, ближе чем в кармане, свои и чужие, и тебя нисколько не удивляет, когда они… срабатывают. Тебе скорее странно, почему медлят многие из них. Потому что ты видел, как неотъемлемы они от любого человека и как мало им нужно. Ты безошибочно представляешь, как будет выглядеть каждое из встречных лиц после смерти. Возьму-ка я тоже пластыря.

— Откуда ты знал? – крикнул Эрик в ванную вслед Чарльзу, а потом добавил тихо, — я же сам не хотел…

— Ты не мог представить мое, — сквозь гудение крана донесся ответ. Эрик посидел немного и тоже отправился туда. Довольно вовремя: стоял Ксавье неуверенно, опираясь спиной на стену под вешалкой с полотенцами, и безуспешно пытался отрезать пластырь прыгающими в руке ножницами. Адреналин опоздал, но не сдался. Разглядывая пойманного им врасплох Чарльза со странным удовольствием, Эрик напомнил:

— Ты теперь можешь предложить еще партию, в любую игру.

— А, — махнул рукой Ксавье, — в моей игре все гораздо безобиднее… Подожди.

Эрик подождал минуту и за это время понял, что странное удовольствие – на самом деле желание крепко прижать Чарльза к себе и держать так, пока не успокоится. Тот сейчас явно видел в подробностях и собственное лицо после смерти, и черешню, раздавленную и перемешанную на полу с распыленными мозгами, и последний невыносимый миг жизни разрушенного разума. Нет, лучше бы он даже подольше оставался в этом пограничном с истерикой состоянии — чтобы его грудная клетка поднималась быстро-быстро, выдохи шли судорожной лесенкой, а руки и ноги были полны вибрирующей слабости. Чтобы он хотя бы на минуту действительно стал тем, кому нужна его, Эрика, помощь.

— Я предлагаю бросить монету… нет, лучше пуговицу, чтоб все честно, — кое-как победив пластырь и нервно смеясь, заявил Чарльз и тут же принялся откручивать орудие судьбы от кардигана, — и вот чьей стороной она упадет, тот помогает другому… ну, снять напряжение.

Так и не решив, ослышался он или нет, Эрик шагнул вперед и поймал подброшенную пуговицу в воздухе — все равно Чарльз от перевозбуждения забыл загадать стороны.

— Я тебе и так помогу.

И поцеловал Чарльза в губы — сразу глубоко, словно заявил на него безусловное право, но нежно и медленно, пробуждая языком сладковатый пересохший рот, который от его движений почти сразу стал влажным и отзывчивым. Руки тем временем наслаждались всем, чего желали – подрагивающими худыми плечами, сердцем, трепещущим внутри быстро-быстро, как мотылек за стеклом, напряженным позвоночником и беспомощной рассредоточенной энергией всего тела, неспособного сейчас ни на один жест сопротивления.

— Ты был слишком бесстрашным, — прошептал Эрик, прихватывая и лаская губами шею Чарльза, — а я удивлялся… и оказался прав.

— Я ведь не ношу в кармане ничью смерть, — неровно проговорил Чарльз на выдохе и откинул голову назад, — чему тут удивляться.

— Теперь носишь. Две как минимум, — глухо рассмеялся Эрик в нежную кожу на разлете ключиц, а Чарльз вздохнул — тяжело и взволнованно, вероятно, вспоминая полупроигрыш пятого выстрела, непосредственным виновником которого был он сам, но вряд ли догадывался до этого момента. И в их объятии тут же сместились акценты – изнуренно упавшие руки Чарльза с новой силой почти что взлетели на затылок Эрика, затормошили там ласково, а потом вернулись вниз, проникли под водолазку, задирая ткань на спине все выше и выше, поглаживая каждый дюйм освобождающейся кожи, и движения их напрямую резонировали с усиливающимся горячим пульсом в паху.

— Я хочу тебя, — услышал Эрик, — никого не хотел так…, — и сейчас же ему стало совершенно необходимо избавиться от всей одежды на себе и на Чарльзе, почувствовать его всем телом. Отступив, Эрик порывисто дернул ворот водолазки на затылке, стягивая ее через голову.

— Не торопись, осторожно, — поймал его руки Чарльз, а потом вытянул их вверх.

Прохладные ладони закрепили полусорванный пластырь на больном виске, а потом, предельно натянув захваченную ткань, бережно приподняли ее, как забрало, не коснувшись лица. Терпеливость этой заботы была для Эрика сейчас сродни пытке — довершил дело он сам, сразу после этого добравшись до губ Чарльза и одновременно расцепляя податливые пуговицы кардигана и тугие – сорочки. И еще пытаясь при этом по памяти найти где-то за пределами ванной невидимую кровать.

Она, конечно, не вызывала доверия, но отсутствие санитарных излишеств все равно вряд ли остановило бы людей, чудом избежавших смерти и твердо решивших доставить друг другу удовольствие. Теперь это походило на настоящую борьбу, особенно в темноте: крепкое сцепление рук и неуклюжие толчки ног, пытающихся окончательно сдернуть спущенные ниже колен брюки. Даже на секунду отдалиться, чтобы цивилизованно закончить раздевание, казалось бездарной растратой совместного времени.

Выполняя, что обещал, Эрик перелег на бок и придвинулся к Чарльзу как можно ближе. Тот слегка повернулся, его гладкие лопатки прижались к груди Эрика, голова снова опустилась на подушку, а бледная шея бесстыдно выгнулась, то ли приглашая Эрика приникнуть сюда щекой для короткого отдыха, то ли просто показывая новую линию для поцелуев. Эрик погладил соблазнительный изгиб, а потом, слегка надавливая большим пальцем, по диагонали проследовал рукой туда, где нужна была помощь. Это оказалось одуряюще приятно даже так, бархатно-теплым ощущением в сжатой ладони, ну а Чарльз прерывисто застонал – адреналиновое возбуждение окончательно сменилось другим, еще более лестным для Эрика. Свободного пространства выше тазовой кости руке Эрика как раз хватило, чтобы свободно пролечь там, под талией, и превратить это все в самое чувственное объятие на свете – лаская живую гладкость живота от самой развилки ребер до глубокого нежного пупка, по растворяющемуся прямо под пальцами рубчатому следу только что стянутых трусов, и далее – вниз по гибкой лесенке волос.

— О боже, Эрик… Подскажи, как это выдержать, — прошептал Чарльз и завел руку назад, ощупывая и сжимая плечо партнера, словно все-таки ему чего-то недостало — и он хотел постигнуть изначальную механику исхода действий, доставляющих ему наслаждение.
— Это ты мне скажи, — пробормотал Эрик. Ему давно уже приходилось бороться с собственным безумием, которое провоцировало каждое из колебаний прижимавшегося к нему беспокойного тела. А особенно того упруго-податливого фрагмента, который по положению совпадал с его пахом, причем все плотнее и плотнее – так, что порой это почти становилось проникновением.

— Сделай это уже, — неожиданно ясно ответил Чарльз, — трахни меня.

Эрика дважды просить было не нужно, но он немного растерялся, несмотря на возбуждение — это, конечно, будет не смертельно для Чарльза, но…

— Дай руку, — потребовал Чарльз, повернулся к нему и рассмеялся, — не бойся.

Как загипнотизированный, Эрик протянул руку – Чарльз перевернул ее вверх ладонью, легко коснулся губами холмика над линией жизни, а потом лизнул пальцы, снова и снова, захватывая подушечки губами и как будто целуясь с ними. Подведенный этой странной нежностью почти что к самому пределу, Эрик не понял даже, для чего она, пока Чарльз не оттолкнул мокрую ладонь со словами «Ну, действуй» и не отвернулся снова.

Эрик, следуя примеру, тоже сумел превратить быструю подготовку в настоящую ласку — дыхание Чарльза снова стало дрожащим, и тонкая сеть испарины проступила на внутренней стороне бедер.

— Давай же, — простонал он, — скорее…

— Подожди, — ответил Эрик, которого осенило нежданным вдохновением. Все струны напряженного желания в его теле от этого зазвучали на несколько тонов громче и возвышеннее. — Я хочу видеть тебя.

Чарльз заинтересованно повернул голову, а Эрик заставил его приподняться и усадил на колени, лицом к себе, при этом отчасти прислонив утомленно-гибкое тело к стене, а отчасти – удерживая на весу. Зрачки Чарльза вспыхнули, когда Эрик вошел – в этот миг он резко вскинул лицо и попал расширившимися глазами прямо в лунный луч. Эрик дотянулся губами до губ Чарльза и начал двигаться. А тот, одной рукой изящно отстраняясь от стены, обвил второй плечо и шею Эрика, уловил близко-близко что-то неосознанное и первым же движением навстречу поймал идеальный баланс и ритм. И если бы Эрику из момента три часа назад без подготовки удалось почувствовать то, что он испытывал сейчас – скорее всего, Эрик из момента три часа назад навсегда сошел бы с ума.

У луны за окном началось частичное затмение, но до этого никому не было дела.

Первый оргазм настиг Чарльза – он вскрикнул тихо и разомкнул сплетение, медленно опустившись лопатками на стену. Эрик не стал его мучить: осторожно перенес скользящее в руках и будто бы мерцающее тело на постель — и только потом в несколько последних рывков кончил сам.

Он тяжело очнулся то ли спустя несколько часов, то ли несколько минут. Его голова покоилась на ровно поднимавшейся груди спящего Чарльза, а их руки – левые – снова были переплетены, но это зыбкое и нежное объятие безболезненно распалось, едва Эрик решил отстраниться. Противно заныл разбитый* висок, и словно поддаваясь последнему рецидиву психического заболевания, Эрик начал торопливо натягивать найденные под кроватью брюки, даже не подумав, что надо бы в ванную — или хоть посмотреть на часы. Это всего лишь прерванное бегство, которое нужно продолжить, пока не поздно, говорила боль в виске. И Эрик ослепленно подчинялся ей – до самой последней ступени крыльца.

Мотель, разоблаченный первыми рассветными лучами, с правой стороны оказался настоящей развалиной с пустыми окнами, откуда доносилось то ли рычание, то ли неразборчивый пьяный говор. Здесь в одиночестве не остался бы даже я, подумал Эрик, но возвращаться в номер к Чарльзу теперь было неловко до испуга. Он обошел здание и сел за углом прямо на траву. Время, потерянное и бесполезное, летело теперь легко и меньше всего было похоже на мучительное ожидание. Вон уже и девчонки с помятыми лицами по одной покидают крыльцо и уходят каждая в свою сторону – чтобы не попадаться полицейским; вот хозяин выталкивает деревенского громилу, который явно в полуобморочном состоянии и даже опускается на четвереньки, как медведь, но сила берет свое, и он встает и тоже уходит, нелепо раскачиваясь.

— Спасибо, все было замечательно, — донесся до Эрика уже слишком хорошо знакомый голос. Чарльз Ксавье легко сбежал с крыльца. Дверь за ним захлопнулась. Он остановился, стряхивая что-то с рукавов кардигана и с любопытством оглядывая здешний пейзаж. Улыбнулся, прикусив и без того припухшую нижнюю губу, едва уловимо пожал плечами и отправился к машине.

Подождав, когда шум мотора затихнет на безлюдной дороге, Эрик Леншерр поднялся и пошел следом — до ближайшей стоянки такси. Непременно нужно отдохнуть пару часов. А потом… Кейс с досье Шоу так и остался в машине у Чарльза. И еще он наверняка догадался забрать из номера револьвер.




* Чтобы скрыть странные ранения, в фильме наверняка была использована телепатия. (прим. автора)