Для: Anonim53
От:
Название: Книга обещаний на брайле
Автор: carefulsubtlety
Оригинал: тут
Перевод: Недолеченная Дама
Бета: Toffana
Пейринг: Чарльз/Эрик
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst, post-movie
Размер: 5000 слов
Саммари: Чарльз теряет одно воспоминание за другим
Дисклэймер: все принадлежит «Марвел»
читать дальше
*
Сегодня ты уже умер. Мысли докторов и медсестер, словно заряды электричества, пробегают по коже, покалывая ее. Тебя везут бесконечными коридорами; на потолке мигают белые неоновые лампы. Да, вот так, по твоему представлению, это воспринимается: слепящий свет, отдаленный гул голосов и тело, ставшее могилой для разума.
*
Эмма, нетерпеливо цокая каблуками, без стука входит в кабинет. Эрик как раз перебирает бумаги, завалившие стол.
— Ксавье, — произносит она, и от этого имени, словно от выстрела, начинает звенеть в ушах. Эрик усилием воли заставляет себя не дернуться и переводит взгляд на Эмму с подчеркнуто бесстрастным лицом — та трет висок, словно пытаясь унять головную боль.
— Я… — ее взгляд расфокусируется, она быстро моргает, раз, два три, будто видит то, что не должна. Эрик открывает рот, чтобы спросить, но момент уже упущен, и вот уже Эмма снова смотрит на него с усталым равнодушием, не сходящим с ее лица с тех пор, как они добрались до убежища.
— Кажется, Ксавье пытается со мной связаться, — она проводит руками по бумагам на столе; длинные, острые ногти похожи на лезвия бритвы. Эрик машинально перехватывает ее запястье; Эмма скалится, но руку не отнимает. В какую бы игру они не играли, вряд ли кто-то из них знает правила.
— Сначала я подумала, что он пытается выяснить, где мы, — сообщает она, и Эрику даже не нужно говорить это вслух: «Если он хотел знать, где мы, то, очевидно, уже узнал».
Эмма поднимает бровь.
— Но потом я заметила, что он делает это как-то… бесцельно. Вяло.
Эрик отпускает ее запястье и спрашивает:
— И что это значит?
Она отвечает не сразу и, лишь тогда, когда он уже готов повторить вопрос, говорит:
— Думаю, он ищет не меня.
Маленькие карманные часы, лежащие на столе, на миг ускоряют свой ход, но потом возвращаются к привычному ритму; пружина сворачивается в маленьком металлическом коробке.
Прошло уже два дня; Эрик был слишком занят, пытаясь стереть из памяти все воспоминания о Чарльзе Ксавье. Таким, как он, нельзя выжить без карты дорог, по которым не стоит ходить, если хочется сохранить душевное равновесие.
— Быстро же он выздоровел, — произносит Эрик и демонстративно возвращается к бумагам.
На этот раз Эмма не колеблется.
— В том-то и дело. Он не выздоровел. Мне удалось уловить его ощущения: замешательство, дезориентация, — молчание, — боль.
Эрик под столом сжимает руку в кулак.
— Его способности совсем не такие, как раньше. Мысленные барьеры ослабели. Видимо, ты задел его сильнее, чем мы думали.
Эрик вспоминает голос Чарльза в своей голове («Все в порядке, я покажу, просто позволь мне…»), думает о потенциале Церебро, о том разе, когда он проснулся с истошно бьющимся сердцем, потому что Чарльз, находясь на расстоянии четырех комнат, спроецировал кошмар.
— Я не очень понимаю, что ты намереваешься обнаружить в его голове из того, что он имел обыкновение скрывать от меня, — грубо говорит Эрик и добавляет: — Но позволить ему шарить по нашим головам, когда вздумается, мы тоже не можем. Он может сорвать наши планы.
Эмма пожимает плечами.
— Как скажешь, Эрик.
И только после того, как она закрывает за собой дверь, Эрик понимает, что маленькие часы замолкли.
*
Когда ты открываешь дверь, в лицо ударяет густой горячий воздух; дым клубится под потолком. Ты поворачиваешься, оглядывая посетителей бара, и задерживаешь взгляд на сидящей у окна рыжей девушке в цветастой юбке. Ты заказываешь пиво и садишься на стул. Пролистываешь мысли и, наконец, подбираешься поближе, чтобы послушать.
Рэйвен, наверное, сидит дома и хмурится над учебниками. Ты уже давно нигде не появлялся без нее. И когда ты разворачиваешься, девушка уже рядом с тобой: у нее длинные ресницы, маленький аккуратный нос, накрашенные темной помадой губы.
— Ты выглядишь таким одиноким, поэтому я подумала… — она замолкает и кладет руку на твое бедро. Дерзкая, думаешь ты, гораздо настойчивее девушек из кампуса. Тебе интересно, нет ли у нее тайны, как у тебя, но, пробежавшись по ее мыслям, не находишь ничего, кроме фантазий о том, как ты расстегиваешь ей блузку в какой-то незнакомой комнате.
— Чарльз, прости, я опоздал, — ты оборачиваешься как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эрик присаживается рядом; его лицо покраснело от холода. Он снимает шарф и перчатки, а рыжая убирает руку и растворяется в толпе, и ты внезапно понимаешь: нет, это… Это Оксфорд, и было это до того, как вы встретились. У тебя кружится голова, и ты хватаешься за липкую столешницу, пытаясь держать себя в руках.
— Ты в порядке, друг мой? — спрашивает Эрик. Он выглядит моложе. Гораздо моложе, понимаешь ты, таким ты его никогда не видел. Это не по-настоящему, думаешь ты, а потом все заволакивает тьма.
*
Когда они появляются — Эмма, в платье с глубоким декольте и на высоких до нелепости каблуках, ужасно тихая Рэйвен, — Мойра, дежурящая у Чарльза в реанимации, вскакивает и сжимает свою черную сумочку, словно спасительный якорь.
«Настоящая женушка», раздается голос Эммы у него в голове, и он рычит: «Пошла вон»; она смеется, странно и невесело, так, что у Эрика ноют зубы. Рэйвен входит первой, протискивается мимо Мойры и как вкопанная замирает перед кроватью. Эрику, которому лишь силой воли удается заставить себя войти, при виде врачей и медицинских инструментов становится жутко — это заставило бы судорожно вздохнуть и человека послабее.
Человек напротив них подключен к огромному количеству аппаратов, каждый из которых жужжит и мигает; живой металл и пластмасса, Эрик буквально чувствует их кожей. Чарльз бледен до прозрачности, только лоб покраснел — наверное, лихорадка; глаза закрыты, а мокрые от пота волосы слиплись колечками на висках. Эрик чувствует, как ярость нарастает в нем, словно гром, но закладывает руки за спину и входит в палату.
— Ты! Как у тебя только хватило наглости сюда… — Мойра делает глубокий вдох, словно пытаясь успокоиться. Интересно, думает Эрик, трудно ли ей дышать в его присутствии? У нее есть право злиться. И если она хочет сказать, что это он во всем виноват, то может не утруждаться. Эрик прекрасно знает: ей жаль, что он отразил пули. Он и сам об этом жалеет.
— Почему он без сознания? — спрашивает он, хотя ему ужасно хочется расколотить что-нибудь вдребезги.
Мойра бросает взгляд на Эмму, которая теперь ближе всех к кровати, и Эрику интересно, что же творится у нее в голове.
— Пусть выйдет, — требует Мойра. Эрик не говорит ей: если она не доверяет Эмме, то нет смысла доверять и ему. Он взмахивает рукой, и Эмма молча выходит.
Рэйвен придвинула стул к кровати и теперь сжимает бледные пальцы брата. У него во рту пластиковая трубка, аппарат помогает ему дышать.
— Ему сделали операцию на позвоночнике, — говорит Мойра. Лицо у нее серое от усталости, словно она не спала несколько дней. — По пути в больницу он потерял много крови, и они… Врачи сказали, что после операции ему стало хуже. Он просто не проснулся.
Спина Рэйвен вздрагивает. Эрика не удивляет ее умение беззвучно плакать.
— Они считают, что это какой-то… шок.
— Кома? — спрашивает Эрик. Во рту пересыхает так, что сложно говорить.
Мойра сжимает губы, будто собираясь сказать нечто такое, чего говорить не хочет.
— Врачи не могут понять, почему он не просыпается. Они давали ему различные лекарства, но… — она трет ладонями руки, хотя в палате совсем не холодно, и наконец, произносит: — Говорят, что, возможно, он просто не хочет просыпаться.
За их спинами Рэйвен отталкивает стул и молча выбегает из палаты. И Эрик задумывается, от кого она бежит — от Чарльза или него самого?
*
Ты прыгаешь, и тело ударяется о воду, прежде чем мозг успевает все осознать. Человек по-прежнему сосредоточен; он вытягивает руки, будто хочет притянуть к себе подводную лодку силой мысли, и ты чувствуешь это. Металл тянется к нему: вокруг подводное течение и шум; в голове — крики. Ты подплываешь ближе, глотая воду, легкие обжигает от усилия. Но Эрик не отпускает. Ты кричишь и беспомощно бултыхаешься в воде, а мысленно слышишь его голос: «Все в порядке, Чарльз, не сопротивляйся». И внезапно твои ноги замирают, тяжелые, как два мешка с песком, и тянут тебя на дно. И ты задумываешься: удастся ли когда-нибудь привыкнуть к смерти?
*
Через окно на аппараты под причудливым углом падает лунный свет, расцвечивая узорами пол. Как клетка, думает Эрик и допивает остывший кофе. Состояние Чарльза не изменилось. Иногда ему чудится призрачное прикосновение к мыслям. Хотя, возможно, только кажется.
Эрик выпрямляется — все тело ломит, ведь он просидел на стуле целый день. В руках он держит медицинскую карту и рассеянно пролистывает страницы. Закрывая глаза, он по-прежнему видит лицо врача Чарльза, молодой женщины с волнистыми волосами и веснушками на носу.
— У него очень тяжелая травма, — ответила она на вопрос Эрика, как он.
— Операция — всегда стресс для организма, но человеческое тело способно выдержать такое, что вы даже представить себе не можете.
Она заботливо улыбается и кладет руку ему на предплечье — правда, тут же убирает. Он не успевает инстинктивно ее оттолкнуть.
— Правда, долгосрочные последствия — это уже совершенно другая история.
Внезапно из его легких исчезает весь воздух.
— Какие еще последствия? — бессильно спрашивает Эрик.
Она смотрит на него — взгляд голубых глаз такой мягкий и такой знакомый, что Эрик едва это выносит, — и спрашивает:
— Как, разве вам никто не сказал?
*
Ты надеваешь шлем, и мир меняется: из разума высвобождается невероятная сила. Их множество, и ты связан с ними. И это так прекрасно, ты в жизни не видел ничего прекраснее. Тебе хочется повернуться к Эрику, чтобы разделить с ним этот миг, но, обернувшись, ты видишь лишь колючую проволоку на своих ногах. Ты в стеклянной клетке с плиточным полом, в руках — монетка, и это воспоминание не твое, но боль та же; боль, тоска, стыд и ослепляющая, ослепляющая ярость, и ты вытягиваешь руку и крушишь все, до чего только можешь дотянуться.
*
— Некоторые пациенты ходят во сне, — сидя в ужасающем больничном кафетерии, говорит Эмма и размешивает сахар в кофе.
Эрик смотрит в окно. Льет такой дождь, будто наступил конец света.
— Врачи говорят, что ему становится лучше. — Перед Эриком кусок шоколадного торта, к которому он даже не притронулся — заказал его и только потом вспомнил, что это Чарльз любит сладости. И тот факт, что он не сразу смог провести между ними грань, пугает.
Эмма делает глоток и говорит:
— Лучше в данном случае значит, что он не умирает. — В этой убогой обстановке — старые пластмассовые стулья на сером облезлом полу — она кажется экзотической птичкой.
— Они понятия не имеют о его способностях. Он сильный телепат, и любое воздействие на его мозг опасно, неважно, как бы сильно он себя обычно не контролировал.
Эрик поднимает бровь.
— Не знай я тебя лучше, подумал бы, что ты его боишься.
Эмма смотрит на него поверх чашки. Макияж и прическа, как всегда, безупречны, однако что-то в ней изменилось.
— Я боюсь! Я не глупа, и не думаю, что смогу помешать Ксавье, если он вдруг слетит с катушек и начнет убивать людей силой мысли.
Она чуть подается вперед, потому что парочка, сидящая в другом конце кафетерия, уже некоторое время наблюдает за ними.
— В последнее время у девчонки-перевертыша очень яркие сны. Уверена, он смог бы без особых усилий заставить ее сделать что угодно.
— Чарльз никогда никому не причинил бы вреда умышленно! Ни мутантам, ни людям!
— Я лишь хочу сказать, что на твоем месте немного больше беспокоилась бы о том, что в любой момент могущественный мутант может залезть мне в голову.
Она улыбается; хищник, готовый броситься в атаку.
— Особенно учитывая тот факт, что на больничной койке он оказался как раз из-за тебя.
Высказавшись, она встает и уходит.
В его кармане тихо стучат золотые часы.
*
Ты бродишь по коридорам, как привидение. Здесь жили твои родители. Нет, твоя мать, нет, ты! Ты сам! Ты провел тут детство и проведешь будущее. Ты бесшумно идешь босиком по обветшалому деревянному полу, потому что знаешь, как наступить, чтобы не услышали. А вот и библиотека, твое убежище. Горит камин, а на кофейном столике — шахматная доска. Ты уже не ребенок, но все-таки… Кто-то неожиданно кладет руку тебе на плечо. Ты оборачиваешься: это мама, грустная, разочарованная, вертящая в руке бокал вина. Она вздрагивает и превращается в Рэйвен, милую Рэйвен с ее светлыми волосами и печальными глазами, и ты хочешь прикоснуться к ней, сказать, что тебе очень жаль, но она снова вздрагивает и превращается. Широкие плечи, грубые руки и глаза, в которых столько страдания, сколько не в силах вынести ни один человек. Это Эрик. Это всегда Эрик.
*
— Ты что, поддаешься?
Развернувшись, Эрик ставит бутылку на стол, берет полный стакан и слегка покачивает им. Свет бликует на стекле, отражаясь от кубиков льда. Большинство вещей в Имении воплощают собой классическую роскошь. Эрик делает глоток, умышленно тянет время. Он думает совсем не об игре, но лицо Чарльза непроницаемо. Правда, в голосе нет обиженных ноток, которых Эрик ждал.
— Жульничать, когда играешь с телепатом, — дохлый номер, — отвечает он и садится обратно в кресло. Теперь в кабинете оно одно — Чарльз, неестественно выпрямившись, сидит в коляске. Эрика до сих пор преследует видение того, как Чарльз валяется на диване, сидит на полу, скрестив ноги, в окружении кипы бумаг и книг. Эти воспоминания причиняют боль, как ложные ощущения ампутированных конечностей.
— Я не читаю твои мысли, Эрик, — улыбается Чарльз, но Эрика это не успокаивает.
Его рука на миг замирает в воздухе, прежде чем сделать ход. Эрику хочется сказать: «Я не смогу проверить, так что придется поверить тебе на слово». Или: «Раньше ты никогда не ждал от меня тактичности», или…
— Уверен, ты понимаешь: жалость — последнее, чего я от тебя жду.
У Эрика ощущение, словно его ударили по лицу; он вскакивает и подходит к Чарльзу, так и не успев сообразить, что делает. Он отодвигает кофейный столик, оказавшись прямо перед Чарльзом, и хватается за подлокотники. Чарльз не отшатывается — он никогда не отшатывался — и не сводит с него глаз.
— Я разрешаю, — низко, по-звериному рычит Эрик. Чарльз широко открывает глаза, а Эрик думает: «Если предложишь вернуться к игре, я разнесу этот дом к чертовой матери».
— Я и не думал, — отвечает Чарльз, и Эрик разрывается между желанием оттолкнуть (сукин сын читает его мысли, как роман) и притянуть его ближе.
Чарльз облизывает губы, и Эрик понимает, что его контроль вот-вот разлетится вдребезги, как склеенные куски фарфоровой безделушки.
— Хочешь прочитать мои мысли? Как начнет этого? — шепчет Эрик и, схватив Чарльза за запястье, прижимает пальцы к своему виску, думая о том, чего не смог сказать вслух. Через секунду Чарльз удивленно ахает и распахивает глаза, а потом без предупреждения дергает Эрика за воротник и запечатывает его губы поцелуем.
Ощущения такие, словно его бьет током, и Эрик не знает, чье возбуждение чувствует: свое или Чарльза. Он отпускает руку Чарльза и обхватывает его лицо, его шею. Чарльз зарывается пальцами ему в волосы, будто пытаясь притянуть еще ближе. Эрик чувствует, будто все напряжение сосредоточилось в животе, и разрывает поцелуй, чтобы опустить голову и провести языком по шее Чарльза, по трепещущей жилке, по линии челюсти. «Я так сильно этого хотел», раздается у него в голове. Господи боже, еще немного, и он опозорится, кончив прямо в штаны.
Эрик отстраняется. Чарльз выглядит просто невероятно — красные припухшие губы, расфокусированный взгляд, растрепанные волосы.
— Эрик, — едва ли не умоляюще произносит он.
«Все в порядке. Я хочу всего, Эрик. Не бойся».
Ему хочется перейти в спальню, чтобы Чарльзу было удобнее, но возможности заговорить об этом не представляется, потому что Чарльз опять оказывается очень близко, задирает ему свитер и покрывает шею горячими, мокрыми поцелуями.
Эрик наконец снимает свитер, а потом тянется и расстегивает рубашку Чарльза, исследуя языком каждый открывающийся участок кожи.
У него стоит почти до боли, и, опустив взгляд, он видит на брюках Чарльза характерную выпуклость.
— Ты что, можешь… — начинает он, а потом в ужасе замолкает, но Чарльз — чудесный, милый, понимающий Чарльз, который прощал ему и большие грехи, — лишь смеется. Он притягивает Эрика ближе; и руки его — теплые и уверенные.
— Тот факт, что я ничего не чувствую, еще не значит, что механизм вышел из строя.
— Какой же ты романтик, — хмыкает Эрик и получает в награду еще один поцелуй. Угол странный, спина болит, и он ушиб колено о проклятое кресло, но все это неважно. Эрик подается вниз, чтобы поласкать Чарльза через брюки, по очереди вбирает в рот его соски, проводит языком по груди, и Чарльз, запрокинув голову, тихо и отчаянно стонет, отчего у Эрика окончательно сносит крышу.
Их обоих хватает ненадолго: Чарльз до крови закусывает губу и сдавленно стонет, а потом, не теряя времени, запускает руку Эрику в штаны и дрочит ему, быстро и грубо. Во время оргазма у Эрика начинают дрожать колени.
На мгновение они так и замирают; Эрик неловко приваливается к креслу, и оба пытаются перевести дыхание.
— Я… это… — Чарльз, улыбаясь, взмахивает рукой; Эрик не помнит, видел ли он его когда-нибудь таким счастливым.
— И почему мы не сделали этого раньше? — спрашивает он, и Чарльз, опустив руку, гладит его по волосам. От пронзительной интимности этого жеста перехватывает дыхание.
— Потому что мы два идиота, — говорит Чарльз. — Я ужасно хочу блинчиков, — продолжает он, и Эрик со смехом встает и собирает одежду.
— Думаю, с блинчиками я справлюсь, — заключает он, надев свитер. Чарльз, застегивая манжеты, улыбается.
— Нужно и Рэйвен предложить.
— Рэйвен? — холодея, переспрашивает Эрик, и Чарльз поднимает голову: выражение мягкое, беззащитное.
— Да, — говорит он, — уверен, она сейчас у себя, наверное…
— Рэйвен здесь больше не живет, — отвечает Эрик, чувствуя, как с каждым словом улетучивается радость.
— Конечно, живет, Эрик! Она живет тут с самого детства, — теперь в его улыбке есть что-то отчаянное. — Ты, должно быть, что-то напутал. Тебе надо отдохнуть, и гораздо больше, чем мне, — добавляет он весело, и его тон контрастирует с встревоженным взглядом.
— Чарльз, как ты выбрался из больницы? — спрашивая Эрик, внезапно замечая все: тающие кубики льда в стаканах, горячий воздух, поднимающееся к окну облако пыли.
— Ты заехал за мной! Меня выписали, и вы с Рэйвен забрали и отвезли меня в Имение.
— Я ничего не помню, — шепчет Эрик, чувствуя, как шатается под ногами пол. — Я не помню, как мы здесь оказались.
Чарльз смотрит на него с грустной улыбкой.
— Это потому, что наша дорога была слишком долгой, друг мой, — говорит он, и стены начинают трястись, идти трещинами, из шкафов выпадают книги.
Эрик непроизвольно вздрагивает, но бежать некуда; ему только и остается, что смотреть, как комната вокруг них рушится.
Он моргает, буквально на долю секунды закрывает глаза, и…
*
… и стискивает подлокотники больничного кресла. В другом конце палаты Эмма стоит на коленях и тяжело дышит, прижав пальцы к вискам. Потом с трудом поднимается; ноги у нее дрожат.
— Что случилось? — тихо и словно издалека слышит Эрик свой голос.
— Ты оказался заперт в иллюзии, — у Эммы потрясенный вид, и Эрик вспоминает, как она предупреждала его, что вряд ли сможет остановить Чарльза, если тот попробует воспользоваться своими способностями.
— Когда я зашла, ты спал, и мне не удалось тебя разбудить. Проникнуть в твою голову я тоже не сумела, хотя, поверь, пыталась, — она оглядывается, будто видит комнату впервые. — Смогла лишь прервать иллюзию, когда ты понял, что все не по-настоящему.
Эрик пристально смотрит на бледное тело Чарльза, лежащее на кровати.
— Как думаешь, он осознает, что делает?
— Он слишком хороший парень, чтобы запирать кого-то в иллюзии, — отвечает Эмма и добавляет: — Полагаю, ты только что узнал, что творится в его подсознании из первых, так сказать, рук, — она устраивается на стуле и многозначительно улыбается. — Мне не удалось ничего увидеть, поэтому хочу спросить: тебе понравилось?
Эрик молча встает.
И уже взявшись за дверную ручку, слышит за спиной тихий кашель, а потом голос Эммы:
— Эрик, мне кажется, он просыпается.
И Эрик уходит во второй раз.
*
Обратно они едут на машине Эрика; Эмма же предпочитает возвращаться на своей. Всю дорогу они неловко молчат.
Рэйвен хмуро смотрит в окно, постоянно переключая радио, пока Эрик не выключает его силой мысли. Он знает, что она ходила в больницу уже после того, как Чарльз очнулся, но подробности ему не интересны. Она по-прежнему с ним, а остальное неважно.
— Мойра сказала, что его силы, пока он был без сознания, вышли из-под контроля. Он… залезал людям в головы, разговаривал с ними. Показывал что-то.
Рэйвен нервно облизывает губы. Она так пристально смотрит на него, как будто на его лице может найти ответы на свои вопросы.
— Чарльз сказал, что иногда любить кого-то — недостаточно.
Эрик сжимает руль.
— Не знаю, зачем он так сказал. Казалось, что для него это важно, но я не понимаю, что это значит. Хотя… может, он обращался не ко мне?
Эрик не отвечает. Солнце светит ярко, в машине пахнет кожей, нагревшимся пластиком и концом лета.
Рэйвен, подложив под щеку куртку, приваливается к окну и жмурится от света. А потом сонно говорит:
— Думаешь, он хотел тебе что-то сказать?
Пустая дорога тянется до самого горизонта. Эрик чувствует, как дрожит двигатель, как каждая маленькая деталь движется в своем совершенном ритме.
— Я и так все знал с самого начала, — наконец, отвечает он, когда она засыпает.
*
Возвращение домой приносит облегчение и одновременно — боль. Мойра подвозит его к парадному входу. Теперь предстоит неловкий момент, когда надо перелезть с сидения в инвалидное кресло.
Мальчишки ждут его, выстроившись в ряд.
Чарльз с улыбкой следует за ними в дом, слушая рассказы о том, что пропустил, находясь в больнице. Мойра, как и последние несколько дней, все время рядом. Всегда заботливая, взволнованная. У нее доброе сердце, но память все равно придется стереть. Рисковать нельзя.
В холле Чарльз видит их впервые: пандусы, перила, маленькие изменения, которые помогут ему передвигаться по неприспособленному для инвалидов Имению.
Он инстинктивно поворачивается к Хэнку: тот впервые за день улыбается.
— Не представляю, как тебе удалось сделать все это за такое короткое время.
Хэнк смущенно чешет в затылке.
— Ну… Я и не делал.
Чарльз чувствует в груди знакомый рывок. Будто там бьется пойманное животное.
— Ясно, — отвечает он. Все пандусы сделаны из металла, совершенного, отполированного, — прекрасная работа.
Уже потом, впервые вкатившись в кабинет, он кое-что находит на кофейном столике — там, где раньше стояла шахматная доска. Сначала он не узнает, что это такое, — карманные часы, маленькая изящная вещица с золотой цепочкой. Они идеально ложатся в ладонь.
Что-то шевелится в памяти, как волна, разбивающая безмятежную водную гладь.
Чарльз закрывает глаза, прощупывая темное пятно, оставшееся в памяти от нескольких последних дней.
— Жаль, мы не помним своих снов, — широко открыв глаза, говорит он в тишину кабинета.
Внизу раздается какой-то шум. Что ж, у него сегодня много дел.
Если воспоминания приятные, возможно, когда-нибудь они к нему еще вернутся.
Конец
От:
Название: Книга обещаний на брайле
Автор: carefulsubtlety
Оригинал: тут
Перевод: Недолеченная Дама
Бета: Toffana
Пейринг: Чарльз/Эрик
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst, post-movie
Размер: 5000 слов
Саммари: Чарльз теряет одно воспоминание за другим
Дисклэймер: все принадлежит «Марвел»
читать дальше
Просто разбей меня на части
И постепенно отпусти.
Регина Спектор
И постепенно отпусти.
Регина Спектор
*
Сегодня ты уже умер. Мысли докторов и медсестер, словно заряды электричества, пробегают по коже, покалывая ее. Тебя везут бесконечными коридорами; на потолке мигают белые неоновые лампы. Да, вот так, по твоему представлению, это воспринимается: слепящий свет, отдаленный гул голосов и тело, ставшее могилой для разума.
*
Эмма, нетерпеливо цокая каблуками, без стука входит в кабинет. Эрик как раз перебирает бумаги, завалившие стол.
— Ксавье, — произносит она, и от этого имени, словно от выстрела, начинает звенеть в ушах. Эрик усилием воли заставляет себя не дернуться и переводит взгляд на Эмму с подчеркнуто бесстрастным лицом — та трет висок, словно пытаясь унять головную боль.
— Я… — ее взгляд расфокусируется, она быстро моргает, раз, два три, будто видит то, что не должна. Эрик открывает рот, чтобы спросить, но момент уже упущен, и вот уже Эмма снова смотрит на него с усталым равнодушием, не сходящим с ее лица с тех пор, как они добрались до убежища.
— Кажется, Ксавье пытается со мной связаться, — она проводит руками по бумагам на столе; длинные, острые ногти похожи на лезвия бритвы. Эрик машинально перехватывает ее запястье; Эмма скалится, но руку не отнимает. В какую бы игру они не играли, вряд ли кто-то из них знает правила.
— Сначала я подумала, что он пытается выяснить, где мы, — сообщает она, и Эрику даже не нужно говорить это вслух: «Если он хотел знать, где мы, то, очевидно, уже узнал».
Эмма поднимает бровь.
— Но потом я заметила, что он делает это как-то… бесцельно. Вяло.
Эрик отпускает ее запястье и спрашивает:
— И что это значит?
Она отвечает не сразу и, лишь тогда, когда он уже готов повторить вопрос, говорит:
— Думаю, он ищет не меня.
Маленькие карманные часы, лежащие на столе, на миг ускоряют свой ход, но потом возвращаются к привычному ритму; пружина сворачивается в маленьком металлическом коробке.
Прошло уже два дня; Эрик был слишком занят, пытаясь стереть из памяти все воспоминания о Чарльзе Ксавье. Таким, как он, нельзя выжить без карты дорог, по которым не стоит ходить, если хочется сохранить душевное равновесие.
— Быстро же он выздоровел, — произносит Эрик и демонстративно возвращается к бумагам.
На этот раз Эмма не колеблется.
— В том-то и дело. Он не выздоровел. Мне удалось уловить его ощущения: замешательство, дезориентация, — молчание, — боль.
Эрик под столом сжимает руку в кулак.
— Его способности совсем не такие, как раньше. Мысленные барьеры ослабели. Видимо, ты задел его сильнее, чем мы думали.
Эрик вспоминает голос Чарльза в своей голове («Все в порядке, я покажу, просто позволь мне…»), думает о потенциале Церебро, о том разе, когда он проснулся с истошно бьющимся сердцем, потому что Чарльз, находясь на расстоянии четырех комнат, спроецировал кошмар.
— Я не очень понимаю, что ты намереваешься обнаружить в его голове из того, что он имел обыкновение скрывать от меня, — грубо говорит Эрик и добавляет: — Но позволить ему шарить по нашим головам, когда вздумается, мы тоже не можем. Он может сорвать наши планы.
Эмма пожимает плечами.
— Как скажешь, Эрик.
И только после того, как она закрывает за собой дверь, Эрик понимает, что маленькие часы замолкли.
*
Когда ты открываешь дверь, в лицо ударяет густой горячий воздух; дым клубится под потолком. Ты поворачиваешься, оглядывая посетителей бара, и задерживаешь взгляд на сидящей у окна рыжей девушке в цветастой юбке. Ты заказываешь пиво и садишься на стул. Пролистываешь мысли и, наконец, подбираешься поближе, чтобы послушать.
Рэйвен, наверное, сидит дома и хмурится над учебниками. Ты уже давно нигде не появлялся без нее. И когда ты разворачиваешься, девушка уже рядом с тобой: у нее длинные ресницы, маленький аккуратный нос, накрашенные темной помадой губы.
— Ты выглядишь таким одиноким, поэтому я подумала… — она замолкает и кладет руку на твое бедро. Дерзкая, думаешь ты, гораздо настойчивее девушек из кампуса. Тебе интересно, нет ли у нее тайны, как у тебя, но, пробежавшись по ее мыслям, не находишь ничего, кроме фантазий о том, как ты расстегиваешь ей блузку в какой-то незнакомой комнате.
— Чарльз, прости, я опоздал, — ты оборачиваешься как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эрик присаживается рядом; его лицо покраснело от холода. Он снимает шарф и перчатки, а рыжая убирает руку и растворяется в толпе, и ты внезапно понимаешь: нет, это… Это Оксфорд, и было это до того, как вы встретились. У тебя кружится голова, и ты хватаешься за липкую столешницу, пытаясь держать себя в руках.
— Ты в порядке, друг мой? — спрашивает Эрик. Он выглядит моложе. Гораздо моложе, понимаешь ты, таким ты его никогда не видел. Это не по-настоящему, думаешь ты, а потом все заволакивает тьма.
*
Когда они появляются — Эмма, в платье с глубоким декольте и на высоких до нелепости каблуках, ужасно тихая Рэйвен, — Мойра, дежурящая у Чарльза в реанимации, вскакивает и сжимает свою черную сумочку, словно спасительный якорь.
«Настоящая женушка», раздается голос Эммы у него в голове, и он рычит: «Пошла вон»; она смеется, странно и невесело, так, что у Эрика ноют зубы. Рэйвен входит первой, протискивается мимо Мойры и как вкопанная замирает перед кроватью. Эрику, которому лишь силой воли удается заставить себя войти, при виде врачей и медицинских инструментов становится жутко — это заставило бы судорожно вздохнуть и человека послабее.
Человек напротив них подключен к огромному количеству аппаратов, каждый из которых жужжит и мигает; живой металл и пластмасса, Эрик буквально чувствует их кожей. Чарльз бледен до прозрачности, только лоб покраснел — наверное, лихорадка; глаза закрыты, а мокрые от пота волосы слиплись колечками на висках. Эрик чувствует, как ярость нарастает в нем, словно гром, но закладывает руки за спину и входит в палату.
— Ты! Как у тебя только хватило наглости сюда… — Мойра делает глубокий вдох, словно пытаясь успокоиться. Интересно, думает Эрик, трудно ли ей дышать в его присутствии? У нее есть право злиться. И если она хочет сказать, что это он во всем виноват, то может не утруждаться. Эрик прекрасно знает: ей жаль, что он отразил пули. Он и сам об этом жалеет.
— Почему он без сознания? — спрашивает он, хотя ему ужасно хочется расколотить что-нибудь вдребезги.
Мойра бросает взгляд на Эмму, которая теперь ближе всех к кровати, и Эрику интересно, что же творится у нее в голове.
— Пусть выйдет, — требует Мойра. Эрик не говорит ей: если она не доверяет Эмме, то нет смысла доверять и ему. Он взмахивает рукой, и Эмма молча выходит.
Рэйвен придвинула стул к кровати и теперь сжимает бледные пальцы брата. У него во рту пластиковая трубка, аппарат помогает ему дышать.
— Ему сделали операцию на позвоночнике, — говорит Мойра. Лицо у нее серое от усталости, словно она не спала несколько дней. — По пути в больницу он потерял много крови, и они… Врачи сказали, что после операции ему стало хуже. Он просто не проснулся.
Спина Рэйвен вздрагивает. Эрика не удивляет ее умение беззвучно плакать.
— Они считают, что это какой-то… шок.
— Кома? — спрашивает Эрик. Во рту пересыхает так, что сложно говорить.
Мойра сжимает губы, будто собираясь сказать нечто такое, чего говорить не хочет.
— Врачи не могут понять, почему он не просыпается. Они давали ему различные лекарства, но… — она трет ладонями руки, хотя в палате совсем не холодно, и наконец, произносит: — Говорят, что, возможно, он просто не хочет просыпаться.
За их спинами Рэйвен отталкивает стул и молча выбегает из палаты. И Эрик задумывается, от кого она бежит — от Чарльза или него самого?
*
Ты прыгаешь, и тело ударяется о воду, прежде чем мозг успевает все осознать. Человек по-прежнему сосредоточен; он вытягивает руки, будто хочет притянуть к себе подводную лодку силой мысли, и ты чувствуешь это. Металл тянется к нему: вокруг подводное течение и шум; в голове — крики. Ты подплываешь ближе, глотая воду, легкие обжигает от усилия. Но Эрик не отпускает. Ты кричишь и беспомощно бултыхаешься в воде, а мысленно слышишь его голос: «Все в порядке, Чарльз, не сопротивляйся». И внезапно твои ноги замирают, тяжелые, как два мешка с песком, и тянут тебя на дно. И ты задумываешься: удастся ли когда-нибудь привыкнуть к смерти?
*
Через окно на аппараты под причудливым углом падает лунный свет, расцвечивая узорами пол. Как клетка, думает Эрик и допивает остывший кофе. Состояние Чарльза не изменилось. Иногда ему чудится призрачное прикосновение к мыслям. Хотя, возможно, только кажется.
Эрик выпрямляется — все тело ломит, ведь он просидел на стуле целый день. В руках он держит медицинскую карту и рассеянно пролистывает страницы. Закрывая глаза, он по-прежнему видит лицо врача Чарльза, молодой женщины с волнистыми волосами и веснушками на носу.
— У него очень тяжелая травма, — ответила она на вопрос Эрика, как он.
— Операция — всегда стресс для организма, но человеческое тело способно выдержать такое, что вы даже представить себе не можете.
Она заботливо улыбается и кладет руку ему на предплечье — правда, тут же убирает. Он не успевает инстинктивно ее оттолкнуть.
— Правда, долгосрочные последствия — это уже совершенно другая история.
Внезапно из его легких исчезает весь воздух.
— Какие еще последствия? — бессильно спрашивает Эрик.
Она смотрит на него — взгляд голубых глаз такой мягкий и такой знакомый, что Эрик едва это выносит, — и спрашивает:
— Как, разве вам никто не сказал?
*
Ты надеваешь шлем, и мир меняется: из разума высвобождается невероятная сила. Их множество, и ты связан с ними. И это так прекрасно, ты в жизни не видел ничего прекраснее. Тебе хочется повернуться к Эрику, чтобы разделить с ним этот миг, но, обернувшись, ты видишь лишь колючую проволоку на своих ногах. Ты в стеклянной клетке с плиточным полом, в руках — монетка, и это воспоминание не твое, но боль та же; боль, тоска, стыд и ослепляющая, ослепляющая ярость, и ты вытягиваешь руку и крушишь все, до чего только можешь дотянуться.
*
— Некоторые пациенты ходят во сне, — сидя в ужасающем больничном кафетерии, говорит Эмма и размешивает сахар в кофе.
Эрик смотрит в окно. Льет такой дождь, будто наступил конец света.
— Врачи говорят, что ему становится лучше. — Перед Эриком кусок шоколадного торта, к которому он даже не притронулся — заказал его и только потом вспомнил, что это Чарльз любит сладости. И тот факт, что он не сразу смог провести между ними грань, пугает.
Эмма делает глоток и говорит:
— Лучше в данном случае значит, что он не умирает. — В этой убогой обстановке — старые пластмассовые стулья на сером облезлом полу — она кажется экзотической птичкой.
— Они понятия не имеют о его способностях. Он сильный телепат, и любое воздействие на его мозг опасно, неважно, как бы сильно он себя обычно не контролировал.
Эрик поднимает бровь.
— Не знай я тебя лучше, подумал бы, что ты его боишься.
Эмма смотрит на него поверх чашки. Макияж и прическа, как всегда, безупречны, однако что-то в ней изменилось.
— Я боюсь! Я не глупа, и не думаю, что смогу помешать Ксавье, если он вдруг слетит с катушек и начнет убивать людей силой мысли.
Она чуть подается вперед, потому что парочка, сидящая в другом конце кафетерия, уже некоторое время наблюдает за ними.
— В последнее время у девчонки-перевертыша очень яркие сны. Уверена, он смог бы без особых усилий заставить ее сделать что угодно.
— Чарльз никогда никому не причинил бы вреда умышленно! Ни мутантам, ни людям!
— Я лишь хочу сказать, что на твоем месте немного больше беспокоилась бы о том, что в любой момент могущественный мутант может залезть мне в голову.
Она улыбается; хищник, готовый броситься в атаку.
— Особенно учитывая тот факт, что на больничной койке он оказался как раз из-за тебя.
Высказавшись, она встает и уходит.
В его кармане тихо стучат золотые часы.
*
Ты бродишь по коридорам, как привидение. Здесь жили твои родители. Нет, твоя мать, нет, ты! Ты сам! Ты провел тут детство и проведешь будущее. Ты бесшумно идешь босиком по обветшалому деревянному полу, потому что знаешь, как наступить, чтобы не услышали. А вот и библиотека, твое убежище. Горит камин, а на кофейном столике — шахматная доска. Ты уже не ребенок, но все-таки… Кто-то неожиданно кладет руку тебе на плечо. Ты оборачиваешься: это мама, грустная, разочарованная, вертящая в руке бокал вина. Она вздрагивает и превращается в Рэйвен, милую Рэйвен с ее светлыми волосами и печальными глазами, и ты хочешь прикоснуться к ней, сказать, что тебе очень жаль, но она снова вздрагивает и превращается. Широкие плечи, грубые руки и глаза, в которых столько страдания, сколько не в силах вынести ни один человек. Это Эрик. Это всегда Эрик.
*
— Ты что, поддаешься?
Развернувшись, Эрик ставит бутылку на стол, берет полный стакан и слегка покачивает им. Свет бликует на стекле, отражаясь от кубиков льда. Большинство вещей в Имении воплощают собой классическую роскошь. Эрик делает глоток, умышленно тянет время. Он думает совсем не об игре, но лицо Чарльза непроницаемо. Правда, в голосе нет обиженных ноток, которых Эрик ждал.
— Жульничать, когда играешь с телепатом, — дохлый номер, — отвечает он и садится обратно в кресло. Теперь в кабинете оно одно — Чарльз, неестественно выпрямившись, сидит в коляске. Эрика до сих пор преследует видение того, как Чарльз валяется на диване, сидит на полу, скрестив ноги, в окружении кипы бумаг и книг. Эти воспоминания причиняют боль, как ложные ощущения ампутированных конечностей.
— Я не читаю твои мысли, Эрик, — улыбается Чарльз, но Эрика это не успокаивает.
Его рука на миг замирает в воздухе, прежде чем сделать ход. Эрику хочется сказать: «Я не смогу проверить, так что придется поверить тебе на слово». Или: «Раньше ты никогда не ждал от меня тактичности», или…
— Уверен, ты понимаешь: жалость — последнее, чего я от тебя жду.
У Эрика ощущение, словно его ударили по лицу; он вскакивает и подходит к Чарльзу, так и не успев сообразить, что делает. Он отодвигает кофейный столик, оказавшись прямо перед Чарльзом, и хватается за подлокотники. Чарльз не отшатывается — он никогда не отшатывался — и не сводит с него глаз.
— Я разрешаю, — низко, по-звериному рычит Эрик. Чарльз широко открывает глаза, а Эрик думает: «Если предложишь вернуться к игре, я разнесу этот дом к чертовой матери».
— Я и не думал, — отвечает Чарльз, и Эрик разрывается между желанием оттолкнуть (сукин сын читает его мысли, как роман) и притянуть его ближе.
Чарльз облизывает губы, и Эрик понимает, что его контроль вот-вот разлетится вдребезги, как склеенные куски фарфоровой безделушки.
— Хочешь прочитать мои мысли? Как начнет этого? — шепчет Эрик и, схватив Чарльза за запястье, прижимает пальцы к своему виску, думая о том, чего не смог сказать вслух. Через секунду Чарльз удивленно ахает и распахивает глаза, а потом без предупреждения дергает Эрика за воротник и запечатывает его губы поцелуем.
Ощущения такие, словно его бьет током, и Эрик не знает, чье возбуждение чувствует: свое или Чарльза. Он отпускает руку Чарльза и обхватывает его лицо, его шею. Чарльз зарывается пальцами ему в волосы, будто пытаясь притянуть еще ближе. Эрик чувствует, будто все напряжение сосредоточилось в животе, и разрывает поцелуй, чтобы опустить голову и провести языком по шее Чарльза, по трепещущей жилке, по линии челюсти. «Я так сильно этого хотел», раздается у него в голове. Господи боже, еще немного, и он опозорится, кончив прямо в штаны.
Эрик отстраняется. Чарльз выглядит просто невероятно — красные припухшие губы, расфокусированный взгляд, растрепанные волосы.
— Эрик, — едва ли не умоляюще произносит он.
«Все в порядке. Я хочу всего, Эрик. Не бойся».
Ему хочется перейти в спальню, чтобы Чарльзу было удобнее, но возможности заговорить об этом не представляется, потому что Чарльз опять оказывается очень близко, задирает ему свитер и покрывает шею горячими, мокрыми поцелуями.
Эрик наконец снимает свитер, а потом тянется и расстегивает рубашку Чарльза, исследуя языком каждый открывающийся участок кожи.
У него стоит почти до боли, и, опустив взгляд, он видит на брюках Чарльза характерную выпуклость.
— Ты что, можешь… — начинает он, а потом в ужасе замолкает, но Чарльз — чудесный, милый, понимающий Чарльз, который прощал ему и большие грехи, — лишь смеется. Он притягивает Эрика ближе; и руки его — теплые и уверенные.
— Тот факт, что я ничего не чувствую, еще не значит, что механизм вышел из строя.
— Какой же ты романтик, — хмыкает Эрик и получает в награду еще один поцелуй. Угол странный, спина болит, и он ушиб колено о проклятое кресло, но все это неважно. Эрик подается вниз, чтобы поласкать Чарльза через брюки, по очереди вбирает в рот его соски, проводит языком по груди, и Чарльз, запрокинув голову, тихо и отчаянно стонет, отчего у Эрика окончательно сносит крышу.
Их обоих хватает ненадолго: Чарльз до крови закусывает губу и сдавленно стонет, а потом, не теряя времени, запускает руку Эрику в штаны и дрочит ему, быстро и грубо. Во время оргазма у Эрика начинают дрожать колени.
На мгновение они так и замирают; Эрик неловко приваливается к креслу, и оба пытаются перевести дыхание.
— Я… это… — Чарльз, улыбаясь, взмахивает рукой; Эрик не помнит, видел ли он его когда-нибудь таким счастливым.
— И почему мы не сделали этого раньше? — спрашивает он, и Чарльз, опустив руку, гладит его по волосам. От пронзительной интимности этого жеста перехватывает дыхание.
— Потому что мы два идиота, — говорит Чарльз. — Я ужасно хочу блинчиков, — продолжает он, и Эрик со смехом встает и собирает одежду.
— Думаю, с блинчиками я справлюсь, — заключает он, надев свитер. Чарльз, застегивая манжеты, улыбается.
— Нужно и Рэйвен предложить.
— Рэйвен? — холодея, переспрашивает Эрик, и Чарльз поднимает голову: выражение мягкое, беззащитное.
— Да, — говорит он, — уверен, она сейчас у себя, наверное…
— Рэйвен здесь больше не живет, — отвечает Эрик, чувствуя, как с каждым словом улетучивается радость.
— Конечно, живет, Эрик! Она живет тут с самого детства, — теперь в его улыбке есть что-то отчаянное. — Ты, должно быть, что-то напутал. Тебе надо отдохнуть, и гораздо больше, чем мне, — добавляет он весело, и его тон контрастирует с встревоженным взглядом.
— Чарльз, как ты выбрался из больницы? — спрашивая Эрик, внезапно замечая все: тающие кубики льда в стаканах, горячий воздух, поднимающееся к окну облако пыли.
— Ты заехал за мной! Меня выписали, и вы с Рэйвен забрали и отвезли меня в Имение.
— Я ничего не помню, — шепчет Эрик, чувствуя, как шатается под ногами пол. — Я не помню, как мы здесь оказались.
Чарльз смотрит на него с грустной улыбкой.
— Это потому, что наша дорога была слишком долгой, друг мой, — говорит он, и стены начинают трястись, идти трещинами, из шкафов выпадают книги.
Эрик непроизвольно вздрагивает, но бежать некуда; ему только и остается, что смотреть, как комната вокруг них рушится.
Он моргает, буквально на долю секунды закрывает глаза, и…
*
… и стискивает подлокотники больничного кресла. В другом конце палаты Эмма стоит на коленях и тяжело дышит, прижав пальцы к вискам. Потом с трудом поднимается; ноги у нее дрожат.
— Что случилось? — тихо и словно издалека слышит Эрик свой голос.
— Ты оказался заперт в иллюзии, — у Эммы потрясенный вид, и Эрик вспоминает, как она предупреждала его, что вряд ли сможет остановить Чарльза, если тот попробует воспользоваться своими способностями.
— Когда я зашла, ты спал, и мне не удалось тебя разбудить. Проникнуть в твою голову я тоже не сумела, хотя, поверь, пыталась, — она оглядывается, будто видит комнату впервые. — Смогла лишь прервать иллюзию, когда ты понял, что все не по-настоящему.
Эрик пристально смотрит на бледное тело Чарльза, лежащее на кровати.
— Как думаешь, он осознает, что делает?
— Он слишком хороший парень, чтобы запирать кого-то в иллюзии, — отвечает Эмма и добавляет: — Полагаю, ты только что узнал, что творится в его подсознании из первых, так сказать, рук, — она устраивается на стуле и многозначительно улыбается. — Мне не удалось ничего увидеть, поэтому хочу спросить: тебе понравилось?
Эрик молча встает.
И уже взявшись за дверную ручку, слышит за спиной тихий кашель, а потом голос Эммы:
— Эрик, мне кажется, он просыпается.
И Эрик уходит во второй раз.
*
Обратно они едут на машине Эрика; Эмма же предпочитает возвращаться на своей. Всю дорогу они неловко молчат.
Рэйвен хмуро смотрит в окно, постоянно переключая радио, пока Эрик не выключает его силой мысли. Он знает, что она ходила в больницу уже после того, как Чарльз очнулся, но подробности ему не интересны. Она по-прежнему с ним, а остальное неважно.
— Мойра сказала, что его силы, пока он был без сознания, вышли из-под контроля. Он… залезал людям в головы, разговаривал с ними. Показывал что-то.
Рэйвен нервно облизывает губы. Она так пристально смотрит на него, как будто на его лице может найти ответы на свои вопросы.
— Чарльз сказал, что иногда любить кого-то — недостаточно.
Эрик сжимает руль.
— Не знаю, зачем он так сказал. Казалось, что для него это важно, но я не понимаю, что это значит. Хотя… может, он обращался не ко мне?
Эрик не отвечает. Солнце светит ярко, в машине пахнет кожей, нагревшимся пластиком и концом лета.
Рэйвен, подложив под щеку куртку, приваливается к окну и жмурится от света. А потом сонно говорит:
— Думаешь, он хотел тебе что-то сказать?
Пустая дорога тянется до самого горизонта. Эрик чувствует, как дрожит двигатель, как каждая маленькая деталь движется в своем совершенном ритме.
— Я и так все знал с самого начала, — наконец, отвечает он, когда она засыпает.
*
Возвращение домой приносит облегчение и одновременно — боль. Мойра подвозит его к парадному входу. Теперь предстоит неловкий момент, когда надо перелезть с сидения в инвалидное кресло.
Мальчишки ждут его, выстроившись в ряд.
Чарльз с улыбкой следует за ними в дом, слушая рассказы о том, что пропустил, находясь в больнице. Мойра, как и последние несколько дней, все время рядом. Всегда заботливая, взволнованная. У нее доброе сердце, но память все равно придется стереть. Рисковать нельзя.
В холле Чарльз видит их впервые: пандусы, перила, маленькие изменения, которые помогут ему передвигаться по неприспособленному для инвалидов Имению.
Он инстинктивно поворачивается к Хэнку: тот впервые за день улыбается.
— Не представляю, как тебе удалось сделать все это за такое короткое время.
Хэнк смущенно чешет в затылке.
— Ну… Я и не делал.
Чарльз чувствует в груди знакомый рывок. Будто там бьется пойманное животное.
— Ясно, — отвечает он. Все пандусы сделаны из металла, совершенного, отполированного, — прекрасная работа.
Уже потом, впервые вкатившись в кабинет, он кое-что находит на кофейном столике — там, где раньше стояла шахматная доска. Сначала он не узнает, что это такое, — карманные часы, маленькая изящная вещица с золотой цепочкой. Они идеально ложатся в ладонь.
Что-то шевелится в памяти, как волна, разбивающая безмятежную водную гладь.
Чарльз закрывает глаза, прощупывая темное пятно, оставшееся в памяти от нескольких последних дней.
— Жаль, мы не помним своих снов, — широко открыв глаза, говорит он в тишину кабинета.
Внизу раздается какой-то шум. Что ж, у него сегодня много дел.
Если воспоминания приятные, возможно, когда-нибудь они к нему еще вернутся.
Конец
