От:
Название: "И мир в придачу"
Ссылка на оригинал: "And Then The World"
Жанр: юмор, АУ
Рейтинг: R
Персонажи: Шоу, Азазель/Риптайд, Эмма/Ангел, Эрик/Чарльз
Размер: 2012 слов
Дисклеймер: Все герои принадлежат Марвелу.
И мир в придачуПлан Шоу — по переделке мира на своё усмотрение — осуществляется фантастическими темпами. Шоу чётко знает, что делать дальше, у него есть всё, что нужно; осталось выбрать идеальный момент. Он улыбается, кивает себе и выпивает сразу половину своего виски.
Ничто не остановит его.
Бух.
Все кусочки встают на свои места. Будто в танце.
Бух.
Сначала мир, а потом…
Бух.
Ради всего святого, что за шум?
Шоу резко ставит бокал на стол, и виски выплёскивается на пальцы, стекает по ним, пятнает дорогое дерево.
«Эмма?»
Она появляется в дверном проёме, словно возникает в этой точке пространства, лилейно-бледная и безмолвная как невеста на свадебном торте.
— Какого черта происходит? — требует он.
Она вопросительно поднимает бровь. Шоу же ожидает, что размеренные звуки повторяются достаточно громко, чтобы было очевидным, что он имеет в виду.
Эмма моргает, медленно, будто сонная кошка.
— Азазель и Риптайд сбрасывают напряжение.
Если бы Шоу продолжал держать бокал, то ударил бы им о стол ещё раз.
— Я думал, что приказывал им не драться на подлодке.
Он определённо напоминал себе сказать им это, а потом получил их уверения в готовности и способности следовать его приказам. И ни одного вопроса.
— Они не дерутся, — легко говорит Эмма.
Шоу хмурится:
— Тогда что они делают?
— А как ты думаешь? — Выражение лица Эммы не меняется.
Ожидается, что он угадает? Это один из тех странных звуков субмарины, с которыми он уже до некоторого рода даже сдружился, или что-то другое? Что-то ритмичное — Боже! — он понимает, что это. Ему требуется секунда, чтобы остановиться и больше не представлять происходящее и забеспокоиться об очевидном.
— Кто управляет?
Незаметно Эмма переходит к пренебрежению:
— Энджел.
— Она тоже там?
Томным, королевским жестом Эмма пожимает плечами.
— Кто-то должен следить за сонаром, пока они заняты. А мне нужно было выпить.
Шоу… Шоу честно не знает, что тут сказать.
***
Он думает, что это помрачение ума. Миг безумия. Неожиданным образом взвинтившаяся в голове напряжённость, которую допустимо проигнорировать, не та, ради которой он должен размениваться на выговоры.
Но, как оказывается, это не миг.
Шоу недоволен состоянием военного кабинета. Эта комната для того, чтобы планировать, изучать и подготавливаться. Квазистерильное пространство.
Оно не для… Оно не для этого!
По всему полу разбросаны подушки. На дорогом стеклянном столе осколки льда. След от обуви на высоком каблуке на стене — что, чёрт возьми, он делает на стене? Как можно наступить на стену?
Какого чёрта некие люди делали в его кабинете, его кабинете для планирования войны!
Почему не позвали его?
***
Шоу не совсем уверен, кому делать выговор за инцидент с кабинетом.
Он проводит оставшуюся часть дня, делая туманные намёки на личностей, которые убирают за собой и заботливо обращаются с ценными вещами, жизненно необходимыми для начала мутантской революции.
***
Шоу должен был догадаться, а сейчас и вовсе обязан. Он обязан был остановиться в момент, когда увидел чёрный пиджак, небрежно брошенный на пульт управления. Но это рубка, и он ожидает хоть какого-то — как бы сказать — контроля за движением ядерной субмарины. У стены лежит второй пиджак, белая рубашка распласталась на полу, а со спинки одного из кресел свисают брюки.
Он на семьдесят процентов уверен, что ему предстоит увидеть, но делает следующий шаг, заглядывая за закрывающую ему половину обзора металлическую переборку.
Азазель выглядит длинным штрихом кроваво-красной кожи, которая заканчивается там, где намного более светлая нога обвивает его талию. Пальцы Яноша так впиваются в контрольную панель, что удивительно, как в сторону какого-нибудь неизвестного острова ещё не была случайно выпущена торпеда.
Шоу немедленно разворачивается, но будто снова упирается в стену. Непохоже, что у него есть субмарина, которая маневрирует в океане или где они сейчас. Непохоже, что у него есть планы, как начать войну и уничтожить человечество. И вовсе не похоже, что он в состоянии разобраться в некоторых отношениях собственных соратников.
Он находит Эмму в военном кабинете (приведённым в порядок чьими-то неизвестными руками).
По ней не заметно, что она рвётся помочь ему прийти в себя.
— Хоть кто-то здесь выполняет свои обязанности? — огрызается он.
От Эммы не исходит ничего, кроме равнодушного молчания. Шоу сверлит её взглядом, пока она не наливает ему выпить, а потом садится и продолжает любоваться ей. Как вдруг она перестаёт источать вокруг себя ауру чистейшего самодовольства. А ведь ему почти нравится, когда она выглядит так, будто ей на всё плевать.
Его душевное равновесие восстанавливается как раз тогда, когда в комнату входит Энджел, чьи туфли почти беззвучно ступают по полу. Она перегибается через спинку кресла, соседнего, на котором лежат очки Эммы, потом тянется вперёд, пока не может прошептать — нет, не только прошептать, ещё и — быть не может — вдохнуть запах волос Эммы:
— Можешь сделать эту штуку, ту, где три тебя, сегодня ночью снова?..
Неслыханно, думает Шоу. Это совершенно неслыханно. Он откашливается, потому что всевышний должен запретить людям заниматься своими делами — а эти дела прямо сейчас несомненно и едва ли не исключительно о трахе, — как будто его вовсе и нет рядом.
Ухмылка Энджел сразу же исчезает, сменяется почтительным кивком, который больше к лицу солдату во время войны с человечеством. А они уже находятся в состоянии войны с человечеством, если кто-то ещё не заметил.
Отрешённость на лице Эммы раскалывается: коротко мелькающим, нечётким весельем.
Шоу осушает свой бокал, затем поднимается и оставляет их одних — неважно, что бы они ни собрались делать. Он медленно, непоколебимо идёт по коридору вдоль корпуса.
Он напоминает себе, что понимает ситуацию, своих подчинённых; их нелепые прихоти и привязанности — это всё мелочи. План — вот единственное, что имеет значение. Пока ничто не мешает его планам, всё будет замечательно.
У него должен быть план.
***
Манифест.
У него должен быть манифест. Потому что, хотя Шоу и любит испуг в глазах кого-то, кто проникся его в общих чертах обрисованным планом, восторг и осознание размаха и великолепия его задумок ему нравятся намного больше. Иногда всего лишь хочется объединить наиболее приятные моменты.
Но он не может сконцентрироваться. Бормотание из-за ближайшей двери ничуть не помогает. Резкие оборванные фразы на русском языке… Он совершает ошибку и начинает прислушиваться, в то время как должен бы размышлять о конечных целях.
Впервые он действительно, по-настоящему мечтает не знать этого языка. Потому что тогда не был бы вынужден слушать Азазеля, отрывисто сообщающего, что он хочет сделать с Яношем, во всех откровенных, издевательских, непристойных подробностях.
Шоу случайно добавляет несколько фраз в свой манифест, прежде чем зачеркать их в раздражении.
***
Он не хочет спрашивать. Его голова забита совсем другими, более важными вещами. Но он всегда считал себя наблюдательным, очень наблюдательным.
И сейчас в его распоряжении огромное наблюдение, что он что-то пропустил.
— Они… Я имею в виду, они часто занимаются этим? Я не замечал.
Эмма внимательно глядит на него:
— Ты имеешь в виду, что они трахаются?
Она любит загонять его в угол намного чаще, чем помогает выбраться. Уж он-то знает отлично.
— Да, я имел в виду, что они трахаются, — выдерживает Шоу, он тоже умеет играть в эту игру.
— Порой здесь испытываешь сильную клаустрофобию. Секс помогает… — улыбается она, — проветрить голову.
— И что они… Я подразумеваю, что они оба… Что они нашли друг в друге?
Эмма услужливо делится с ним информацией, как будто бы он дал ей грёбаный приказ. Во всех цветах, со всеми звуками, даже с любезно предоставленными субтитрами. Шоу понятия не имел, что хвостом Азазеля можно делать и такое.
Иногда она просто бесит его.
***
Первый пункт манифеста.
Он больше не задаёт проклятых вопросов.
***
На следующий день Шоу находит свой манифест беспорядочно сложенным на столе, и очень похоже, что его в спешке сгребали с пола.
Стол, который до этого был надёжно привинчен к полу, теперь немного качается.
Шоу так и не находит седьмую страницу.
***
Встаёт вопрос о пополнении — когда Шоу сумел фактически притащить всех подчинённых на совещание. Но будь он проклят, если в настроении решать его сейчас.
— Мы не можем никого больше принять, — говорит он сквозь зубы. — Поскольку очевидно, что кают в этой субмарине не хватает даже на то, чтобы трахаться внутри. Как предполагается, мы начинаем войну против людей. Как предполагается, мы меняем направление людской истории. Как предполагается, мы…
Всё бессмысленно. Ему не нужно быть телепатом, чтобы понять, что они не слушают.
Хвост Азазеля покачивается туда-сюда, выражая скучающее невнимание, он замирает иногда, лишь чтобы скользнуть сквозь волосы Риптайда. Эмма усмехается, едва заметно, как в миг, когда Шоу произнёс «трахаться».
Шоу сердито выдыхает через нос:
— В последнее время мы не встречали никаких неизвестных мне мутантов? Кого-нибудь, кто был бы похож на треклятого суккуба. Или каких-нибудь подозрительных людей, ошивающихся вокруг? Или, может, кто-то распылил внутри подлодки что-то с гормонами или ещё чем-то таким? Или я сделал ошибку и собрал пачку сексуально озабоченных подростков вместо знающих свои обязанности профессионалов? — он кричит, он понимает, что кричит. Он вышел из себя, и это его личный провал.
Шоу чувствует в себе мощь, интеллектуальную силу, чтобы перевернуть мир; в его силах подарить планету расе мутантов.
Осуждающие родительские увещевания не для него.
***
В полночь Шоу всё обдумывает ключевые этапы своего по-новому упорядоченного манифеста. Где он хочет быть через пять лет, через десять. Как перед ним строятся его славные легионы. Как выглядит их форма.
Он прикидывает стиль.
Высокие воротники, может быть.
Береты?
Нет, определённо никаких беретов.
Ему приходиться самому смешать себе коктейль, потому что Эмма ушла час назад и отказалась подойти, когда он позвал её. В чём смысл держать при себе великолепную телепатку, если та пропадает, когда нужна?
Нужно потом поговорить с ней, напомнить, что у них есть цели, и от этих целей их ничто не должно отвлекать. Это невероятно важно. Это…
…потрясающе?
Водопад длинных, тёмных волос между его ног, роскошный, влажный рот, алый и сладкий… и такой талантливый. Шоу вздрагивает, отклоняясь назад, выпрямляется и обмякает снова. Это как прилив гулкого, болезненного, отчаянного наслаждения в тех частях, которых даже нет у его тела. Молниеносный влажный спазм меж его бёдер вырывает у него всхлип, и он кончает и сползает с кресла.
Десять секунд спустя Шоу приходит в себя и обнаруживает, что лежит на дорогом ковре, дыша так, словно упал с лестницы и прокатился по ступенькам до самого подножья.
Спонтанные оргазмы всё ещё ощущаются, что доказывает, что тот, первый, совершенно неожиданно был женским.
«Прости. — В хрипловатом голосе Эммы услужливость, зыбкой пеленой под ней сквозит улыбка. — Это полностью моя вина. Такого больше не повторится».
Внимательно разглядывая потолок, Шоу всё не может решить, сердит он или удручён.
Кто-то рычит на испанском, а потом в ответ раздаётся недобрый, царапающий по нервам смех.
Шоу поднимается, надевает шлем и делает вид, что ничего не слышит.
***
— Как там наблюдение за Эриком? — спрашивает он неделю спустя, когда замечает Эмму за просмотром подборки глянцевых фотографий.
— Он до сих пор с телепатом, — ровно говорит она.
— Интриги, — кивает Шоу. Виски подрагивает в его бокале. Ничто не заставляет чувствовать себя в полной мере живым, кроме как враг, плетущий заговор против тебя. Умный, безжалостный, заклятый враг.
— Не совсем, — тянет Эмма и разворачивает фотоснимок, который держала перед собой. — Если, конечно, говоря об «интригах», ты не подразумеваешь «фроттаж».
— Довольно милые и сумасбродные интриги, — одобрительно замечает над её плечом Энджел, опираясь подбородком о ладонь. — Мне тоже нравится это слово.
Шоу окончательно убеждается, что это уже не смешно.
***
Он решает, что почти месяц взаперти — это скучно. Всё дело именно в этом. Всего лишь проявление клаустрофобии, вдобавок к ожиданию большей вовлечённости, большего напряжения; понятно, что они повернулись к наиболее очевидным заменителям. Он обязан стать ближе к своим подчинённым, обязан заставить их понять его далеко идущие планы, сделать их частью этих планов. Его соратники должны чувствовать его курс, его политику по превращению мира в идеальный мир — который по праву будет принадлежать мутантам. Вершина пищевой цепочки. Навеки.
Шоу отслеживает свою команду, пока они все не собираются в рубке, — и выкладывает им всё надуманное.
— Мой план касается нас всех, вне зависимости от наших различий. Я хочу большей сплочённости, чтобы мы могли учиться друг у друга.
Энджел рассеянно пролистывает страницу журнала.
— Сегодня я выучила, как сказать «оттрахай меня сильнее» по-русски. Мне нравится думать, что когда-нибудь мне это пригодится.
В комнате раздаётся смешок. Подозрительно похоже на голос Риптайда, и Шоу на короткий миг испытывает искушение уничтожить тут всё. И начинает сначала.
— Как я говорил…
Что он говорил? О чём, чёрт возьми, он говорил?
«Связи с общественностью», — мягко напоминает Эмма.
***
Шоу надевает любимый костюм, но даже это не успокаивает его.
Подводная лодка пропахла сексом, никто его не слушает, и у него задергался левый глаз.
— Лучшая, самая современная из всех существующих субмарин, — сердито бормочет он под нос. — Сильнейшие мутанты, которых я сам собрал, и я не могу удержать внимание собственной команды на одной проклятой речи.
Он оттачивает детали своего манифеста в состоянии полного сексуального расстройства.
Он собирается взорвать всё.
Всё!